Я верю, что цвет его глаз — цвет неба Луизианы
Наверное, я давно мечтала о таком тихом, уютном вечере: с разговорами, просмотром старых фотографий и рассказами интересных историй. Кажется, Люк помнит каждый день, в который что-либо фотографировал. А точнее, с каждым снимком связана какая-то история из его жизни — поэтому он все помнит. Мне нравится, что Люк ведет себя очень открыто, и нравится его слушать. Создается ощущение, что я попала в другой мир, иную реальность, но несколько грустно оттого, что все это сравнимо с иллюзией. Все о том, что я хотела бы побывать в каждом месте, где была сделана та или иная фотография. По выражению лица Люка можно сказать то, что ему доставляет удовольствие делиться со мной чем-то личным. А еще он так искренне и очаровательно улыбается, когда я выражаю свой восторг от того, что он рассказывает или от нового снимка. Совсем как ребенок, который старался и его наконец похвалили. — А это опять Оливия, — с явной грустью в голосе говорит Люк, комментируя фотографию той самой рыжеволосой девушки, которая привлекла мое внимание часом ранее. Вместе мы пролистываем уже пятую или шестую фотографию с ней, но я все никак не решалась спросить… Я жду, когда Люк сам расскажет. Пока что он назвал ее своим очень хорошим другом. — Я уже говорила, что она довольно красивая? — уточняю у Люка, но на самом деле подлавливаю. Я помню, что говорила. — У нее была лимфосаркома. Ремиссия продлилась даже меньше, чем ожидали врачи и…она умерла чуть больше года назад. — Голос Люка слегка дрожит, но я могу уверенно сказать, что он в порядке. Уже в порядке. Отвожу взгляд в сторону, чувствуя себя виноватой просто так. Потому что это трудно — узнавать такие подробности. Тем более, я надеялась, что все это совпадение, и что девушка жива, просто Люк больше не делал с ней фото, но… — Сколько ей было? — Восемнадцать. Практически. Я прикрываю ладонью лицо, чувствуя себя очень странно. Жизнь не щадит никого — кто-то умирает незадолго до совершеннолетия от неизлечимых болезней, а кто-то живет долго, но, как минимум, трижды хотел покончить с собой. И если собрать все в кучу — то на то и выходит.Иногда мне кажется, что жизнь со смертью играют в карты. Играют в карты на судьбы людей.
— Мне жаль… — Ну, меня жалеть явно не нужно, а Оливия… она давно хотела покинуть этот мир. Помню, когда мы гуляли, она на моих глазах прощалась с собаками, которых видит в первый и уже последний раз; она прощалась с морем навсегда всякий раз, когда мы покидали пляж. Она верила, что каждый новый день — это последний. И она прожила таким образом чуть несколько месяцев. А я просто отказывался понимать то, что она ждала смерти. Это…кажется невозможным со стороны так, что действительно больно верить. — Просто жизнь проиграла и не смогла отыграться, — только лишь говорю я. И это правда все, что я могу сказать в данный момент. Повисло молчание. Люк задумался, гладя на фотографию покойной подруги, но уже примерно через минуту переключил слайд. — Мне плевать, если ты примишь меня за сентиментального идиота. Я сделал эту фотографию в доказательство того, что тот закат, который она видела последним в своей жизни, вовсе им не был. То кладбище, на котором она похоронена, находится на возвышении, что-то вроде холма. Там отличный вид на вечерний закат. Она встречает и провожает солнце теперь каждый день. И мне кажется, ей бы понравилось это место. — Конечно, — сглотнув болезненный ком в горле, тихим голосом соглашаюсь со словами Люка. Он залпом допивает вино из своего бокала, ставит его на пол и откидывается спиной на кровать, подложив под голову руки. А я сижу рядом и…чувствую себя лишней. Неуверенно беру фотоаппарат в свои руки и молча листаю дальше. Люк не захочет продолжать рассказ, а я просто не знаю, что мне делать. Уходить — невежливо. Люк не поймет, что я просто хочу дать ему возможность побыть на едине с собой. А оставаться… — Эй, ну что там дальше? — спрашивает парень, кивая на фотоаппарат. — Эм… — Все окей, я отвлекся. — И он продолжает делиться со мной своей историей фотографа. Отсюда я узнаю, что у него прекрасная мама, хорошая семья и огромное желание творить. Глядя на те фотографии, которые делаю я, можно сказать, что это полная хрень, а у Люка — это искусство. Также Люк рассказал о том, что он частенько проводит время в «лагере». Его родители всегда были против путешествий с риском для жизни, а особенно в одиночку, поэтому парень придумал фишку, что якобы будет заниматься любимым делом под присмотром. Уж я не знаю, как он сумел всех обмануть и не проколоться. И он тоже был в Калифорнии в этом году. Точнее, я была несколько лет назад, а он недавно. — Тебе нужно дать о себе знать тем, кто любят хорошие фотографии и готовы отдавать за них много денег, — говорю я, намекая на то, что Люку не помешает раскрутка. Если фотосъемка — это его призвание, а это его призвание, то нужно задуматься о заработке. — Это довольно просто. Есть мода — есть модели, которых должен кто-то снимать. И таких профессионалов много. Только мне не доставляет радости снимать новомодные шмотки на живых манекенах. Это смахивает на осквернение того, чему я продал свою душу. Это дорого, Сиена. Дороже, чем напечатанное с ошибкой мелким шрифтом имя в одном из журналов, который полистают и выбросят. Дороже денег. — От скромности не умрешь, — улыбаюсь Люку, ощущая некую гордость за него. Это круто, когда человек знает себе цену и вовсе не плохо, когда цена велика. Плохо, когда она задрана. — Возможно, — отвечает он, глядя на меня в упор своим привычным добрым взглядом. Какое-то время мы молча листаем фото и совсем скоро подойдем к концу. — Ты как будто соблазняешь меня на поездку в Луизиану, серьезно. Я хочу увидеть все ЭТО своими глазами! — все-таки высказываю парню свой восторг и немного стеснительно улыбаюсь, ведь мои слова прозвучали слишком громко. Люк смеется и почти сразу же отвечает: — Так что тебе мешает? Где находится Новый Орлеан — разберешься, а дальше езжай в городской парк, и когда увидишь там человека, ползающего под деревьями по земле с фотоаппаратом, знай — это я. Теперь мы смеемся вместе. Я пытаюсь представить Люка так, как он описал и в голове сразу всплывает несколько шуток, которые предназначены только для меня. Коллекция фото заканчивается тем самым листом бумаги, на котором написано: «Здесь могли быть твои фотографии». Только теперь я понимаю, что Люк не фотографирует все и всех подряд, и место в его фото-дневнике нужно заслужить… Чем же я заслужила? Бросаю на парня настороженный взгляд, как будто смогу найти ответ в его лице или взгляде, но он только вопросительно смотрит на меня в ответ. — Спасибо, — вполголоса произношу я, а Люк хмурит брови и немного нетрезво улыбается (я забыла упомянуть, что мини-бар пригодился нам не только для красоты). — За что же? Эта его улыбка в буквальном смысле сводит меня с ума. Увидев ее, хочется жить. Я благодарна ему за доверие и… за поддержку, помощь, защиту. Надоело отпираться — Люк действительно сильно влияет на меня. Если бы я была мертвой, то я бы сказала, что он умеет воскрешать. А вообще… может, и не умеет, но он явно не допустит чьей-то смерти. Та девушка, Оливия, она ведь еще жива — она каждый день провожает солнце. Но Люку я говорю совсем другое: — За будущую фотосессию в Нью-Йорке.И я широко улыбаюсь, увидев этот озорной мальчишичий взгляд голубых глаз. Глаз, цвета неба в Раю.