Когда бы вишни дивные цветы Средь распростертых гор всегда благоухали День изо дня, Такой большой любви, Такой тоски, наверно, мы б не знали! Ямабэ-но Акахито
Тихонько, словно мышонок, чующий западню, Ябоку воровато огляделся по сторонам — нет ли кого возле дома? — и, с облегчением выдохнув, когда заметил лишь посеребренные луной верхушки густых елей, полукругом росших вокруг его жилища, ступил босыми ногами на ледяные каменные ступеньки крыльца. От холода его тут же прошиб озноб; в кожу будто вонзились сотни тоненьких игл, и мальчик, зябко поежившись, поторопился войти домой. Старые бумажные сёдзи в деревянной раме предательски скрипнули, пропуская внутрь ночного гостя, отчего у Ябоку сердце буквально ушло в пятки. Ведь сегодня он вновь вернулся слишком поздно — позднее того времени, до которого разрешал ему гулять Отец, поэтому мальчонка сейчас искренне боялся встретиться с разгневанным родителем. И правда: стоило юному божеству с максимальной аккуратностью задвинуть за собой сёдзи и обернуться, дабы так же тихо пробраться через первый этаж в комнату, котрую он делил с сестрой, как во мраке погруженного в сонное царство помещения внезапно вспыхнуло чересчур яркое пламя свечи. Брюнет нервно сглотнул. В глубине комнаты, подле котацу, стояла Хииро. В неверном свете огонька, колыхающегося от пронизывающего дом насквозь сквозника, бледное и неподвижое лицо девочки казалось желтой восковой маской, а поблескивающий взгляд угольно-черных, проницательных глаз казался не просто осуждающим, но невероятно строгим. Совсем как у Отца. Мальчик почувствовал, как в висках отчаянно застучал пульс. Если Хииро знает о его ночных приключениях, то не ровен час узнает и Отец. А ведь на девочке было простое косодэ, такое же, как у божества, в котором она ложилась спать, однако судя по глубоким теням, залегшим под ее глазами, этой ночью она совсем не спала. Жадала его? Ябоку с трудом перевел дыхание, попытавшись выдавить улыбку. — Эм... Привет, Хииро! Ты чего не спишь? Уже поздно, и если папа вдруг заметит нас здесь, то... — Где ты был? — бесцеремонно перебила начавшего было мямлить Ябоку Хииро. В ее глазах промелькнули недобрые искорки. Губы превратились в тонкую линию. — Ты знаешь, что папа очень рассердится, если прознает о твоих гуляниях по ночам? Конечно, мальчик знал. Знал, что гнев Отца — пожалуй, самое ужасное, что есть на белом свете, а его наказания — самые жестокие. Правда, самого мальчонку тот никогда не наказывал, но юное божество не раз замечало уродливые следы наказаний на теле Хики. И всякий раз ему было донельзя жалко сестру, и он умолял Отца не причинять ей боли. Только папа оставался глух к его мольбам, уверяя, что если синки провинился и причинил вред своему хозяину, то должен непременно поплатиться за содеянное. Но что плохого делала Хииро? Ябоку не понимал. Мальчик постарался взять себя в руки, чтобы не выдать охватившего его волнения, и подойти к Хики. Маленькие детские ручонки осторожно потянулись к девочке ладонями вверх, в знак примирения. Божок часто так делал, когда хотел попросить у нее прощения. — Давай, — заикаясь, заговорил Ябоку, — давай ничего не будем говорить папе? Давай это останется нашей с тобой тайной, Хииро? В небесно-голубых глазах мальчика было столько искренности и наивности, что синки невольно смутилась. Отступила на шаг назад, поставила свечу на котацу. Внутри происходила сложная борьба между любовью к Ябоку и страхом перед их общим Отцом. Божок и не догадывался, сколько ночей она не спала, ожидая его прихода, при этом даже не смея тревожиться, дабы не навредить ему. А как давно он начал подолгу пропадать неизвестно где, один, возвращаясь лишь поздним вечером? Она уже и не могла сосчитать. А он ей ни о чем не говорил. Только улыбался ей открытой, светлой улыбкой, брал за руку и мгновенно засыпал подле нее. На утро же, получив указания от папы, они вместе шли убивать. Словно бы все было по-старому, как в прежние времена. Однако Хики на подсознательном уровне чувствовала, что нечто изменилось в ее названном брате и хозяине. Убийства перестали доставлять ему былое удовольствие, кровь жертв уже не горячила его сердце и призывать ее он стал очень, очень редко. И так из раза в раз, будто по заколдованному кругу. — Отец накажет меня... — прошептала девочка, медленно оседая на пол. — Он все равно обо всем узнает и накажет меня. За то, что смолчала, соврала ему. Хрупкие плечики Хииро задрожали, но она не расплакалась — не умела плакать. Вместо этого она как-то совсем по-детски обняла руками свои острые колени, прижимая их к груди. Сердце мальчонки больно кольнула вспышка чужих страданий. Совесть дамокловым мечом давлела над ним, нашептывая, что он не вправе обманывать сестру, подвергая ее нападкам со стороны Отца, но... Поведать ей о своих похождениях парнишка тоже не мог. Не хотел. Это было его личным, очень личным секретом. И все же он нашел в себе силы опуститься на колени рядом с трясущейся, как в лихорадке, Хики и неловко заключить ее в объятия. — Не бойся, — мягко проговорил Ябоку, поглаживая ладонью синки по спине, — никто ни о чем не узнает. Хииро тут же вскинулась, резко оттолкнула его и прошипела: — Что, даже я?! Даже мне ты ничего не скажешь, да?! Темные, бездонные, напоминающие во мраке две огромных дыры глаза девочки злобно сверкнули. В груди закипела жгучая обида, расплавленным оловом растекаясь по венам, дурманя рассудок. Если бы она могла, она бы непременно отвесила ему пощечину за подобное отношение к ней, забыв на мгновение о всяких чувствах. Поднявшись во весь свой небольшой рост, сжав руки в кулачки, Хики, глядя прямо в испуганные глаза юного божества, тем же негромким, змеиным голосом продолжила: — Это нечестно! Почему ты не хочешь говорить, куда ты пропадаешь?! Ты заставляешь меня волноваться, Ябоку! Меня и папу! А потом меня ругают! Мы же семья, ты должен делиться с нами всеми своими тайнами! Ошеломленному, удивленному внезапной вспышкой гнева Хииро, парнишке нечего было ей ответить. Сердце божка сжималось от тоски, на щеках проступил заметный румянец стыда и смущения, а во рту вдруг пересохло. Брюнет попятился к лестнице, ведущей на второй этаж, по возможности стараясь не смотреть на следившую за ним, подобно хищному зверю, синки. Он терялся в сомнениях. С одной стороны, он был бы только рад познакомить Сакуру — основополагающую причину всех этих прогулок допоздна — и с сестрой, и с Отцом; с другой — что-то останавливало его. Какое-то нехорошее предчувствие. Посему, даже ощущая себя последним предателем, заставляющим Хики страдать, он твердо решил: не сегодня. Не сейчас. Возможно, чуть позже... Ябоку обернулся к не двинувшейся с места собеседнице, бросив через плечо: — Пойдем спать, Хииро. Хики, раздраженно цокнув языком, нехотя направилась следом за хозяином, прихватив с собой свечу. Фигурка юного божества в ветхом стареньком кимоно белесым пятном маячила впереди, подобно привидению. Возмущенно сопя, она вновь молча подчинилась его приказу, хотя в голове уже сформировались мстительные, злые мысли. Девочка была далеко не дура — понимала, что если у божка появилась вторая жизнь, отличная от той жизни, коей он жил в их маленькой семье, значит, причиной тому является явно не что-то, а кто-то. Кто угодно, жалкий человек, другой синки, может быть, даже какой-нибудь Бог, и Хики, от природы будучи ревнивой собственницей, возненавидела это существо всеми фибрами своей души. Ябоку может сколь угодно отмалчиваться, отмахиваться от нее, как от назойливой мухи, однако рано или поздно Отец по-любому раскроет его тайну. Ежели не он, тогда она сама найдет способ выяснить, кто же сбивает ее доверчивого Бога с пути истинного. Мальчик, снедаемый угрызениями совести, мыслями о Сакуре и черными, необычными чувствами сестры, клубом пыли вздымающимися в легких с каждым вдохом, не без труда отодвинул расписанную потускневшей от времени краской панель фусума, пропуская девочку вперед. Орудие с каменным лицом прошла в их общую спальню, соседствующую со спальней Отца, и подняла пиалу с догорающей, оплывшей свечой высоко над головой, озаряя комнату скупым янтарным светом. На неверных ногах, шатаясь под натиском внутреннего когнитивного диссонанса, создаваемого синки, брюнет кое-как добрался до свёрнутого в углу валика футона, рухнул на колени, пребольно ударившись ими о деревянный пол, и принялся разбирать матрац. В это время Хииро стояла позади, безмолвно наблюдая за неестественно дергаными движениями парнишки. Она знала: в эту минуту ему ужасно плохо, но почему-то недавний страх перед угрозой жестокого наказания выветрился без следа, оставив после себя злорадную горечь. Пускай поймет, что она чувствует! Как сильно он ей нужен! И как ни с кем и никогда она не согласится делить его! Когда наконец божок справился с футоном, то без сил рухнул на матрац, еле переводя дыхание. На лбу приступила испарина; сердце колотилось, как безумное. Синки, будто бы не замечая того, что творилось с ее хозяином, как ни в чем не бывало проворно юркнула под тонкое одеяло, легла рядом и, повернувшись к мальчику, устремила на него пронзительный взгляд. Брюнета невольно передернуло. — Я никому тебя не отдам, — прошептала Хики, худенькой бледной рукой обнимая названного брата за талию и прижимаясь к нему всем своим тощим тельцем. — Слышишь, Ябоку? Никому. Хииро была чуть выше Бога Бедствий, соответственно и руки у нее были длиннее, поэтому, обнимая хрупкого, маленького Ябоку, она, закрыв глаза, представила себе, словно, подобно кокону из прочных стальных нитей, защищает его от всего на свете. Защищает и любит. Больше, чем Отец. Больше, чем кто-либо. Однако была ли самому божеству нужна такая ревностная, больная, странная опека?****
На утро Ябоку проснулся с жуткой головной болью, в насквозь промокшем от пота кимоно и в холодной постели. Усевшись посреди футона, мальчонка поежился от сквозняка, тянущегося невидимой змейкой из открытого настежь окна, и огляделся. Хики ушла. На грубо сколоченном деревянном табурете, стоявшим возле матраца и служившим чем-то вроде прикроватной тумбочке, небрежно валялось ее косодэ. Свеча, наполовину закрытая тканью одежды, бесформенным восковым комком растеклась по глиняной пиале. Божок опустил взгляд и вздохнул. Отчего-то, рассматривая привычный вид их убогой обшарпанной комнатки, он почувствовал себя безгранично одиноким, брошенным. К горлу подкатил неприятный комок. Что же он такого сделал, что Хииро вчера заставила его помучиться? Вопрос, заданнный самому себе, остался без ответа. Брюнет выбрался из-под одеяла, накинув его на покрывшиеся мурашками плечи, и подошел к окну. Небо, невзирая на то, что в Такамагахаре редко случалась плохая погода, было серым, грозовым. Дул сильный ветер. Двор вокруг дома был пустынен и казался неживым, утратившем все краски природы. Будто вместе с гневом сестры гневался и весь остальной мир. Между прочим, ни она, ни Отец не разбудили его... Парнишка побледнел: неужели ему стало все известно, и он вместе с Хики отправился искать Сакуру? Дикая, однако вполне оправданная догадка, внезапно пронзившая сознание Бога Бедствий, настолько поразила его, что тот, наплевав на слабость и усталость во всем теле — этой ночью он практически не спал — крохотным вихрем вылетел из комнаты. Кубарем скатившись по лестнице на первый этаж, где размещалась и гостиная, и жилая комната в едином целом, Ябоку обнаружил, что Отца с синки и вправду нет. Лишь на столе его сиротливо ждал остывшей завтрак из плошки риса и чаши зеленого чая. Все. Ни записки, ничего бы то ни было еще. Мальчик, задержавшись у котацу на долю секунды, опрометью бросился вон из дому. На пороге его встретил промозглый порыв ветра, ударившего по лицу брюнета капельками начинающего моросить дождя. Ябоку плотнее закутался в свое одеяло, совершенно позабыв оставить его в спальне, быстрым шагом миновал двор, хрустя подошвами поношенных соломенных варадзи по стремительно намокающему гравию, и выскочил за пределы покосившегося хлипкого заборчика. От скрипящей на ветру калитки вдаль простиралась широкая, вытоптанная сотнями ног дорога, дальше переходящая в свободный проселочный тракт. Дорога эта как бы разделяла знакомую божеству местность на две части: слева, ближе к уходящим снежными шапками в самые небеса горам, темнел густой огромный лес, к которому побочным ответвлением от тракта вела весьма извилистая, однако достаточно проходимая тропа, исчезающая в глубине стоящих особняком сосен и голубых елей. Справа, резко сворачивая от тракта, будучи еще дальше, нежели лес, с традиционных японских домиков, лавчонок и рынков начинался пригород. Сам город был окружен высокой стеной из серого камня с тяжелыми дубовыми воротами, ограждающими простых жителей, то есть людей — тех, что много веков тому назад повели свой род от Богини Идзанами, прародительницы всего божественного пантеона, освятившей земли Такамагахары, — от земель, где проживали сами Боги. Впереди же, если следовать дороге, за много миль от дома Ябоку простиралась овеянная туманом горная долина, изрезанная перелесками, реками и ручьями. Именно туда и направился Бог Бедствий. Туда, где ему хотелось проводить каждый день, к тому укромному месту на берегу одной реки, которое лично для себя он считал священным. Брюнет бросился со всех ног, собрав в горсть все свои силы. Быстрее, еще быстрее! Вдруг Отец задумал нечто худое? Вдруг Сакура не понравится ему? Что будет, если он раскроет обман? Путь к долине казался ему непреодолимым, долгим, бесконечным. Нестройный ряд густых деревьев, открывающий подступ к горам, с каждой минутой будто бы отдалялся от него, исчезал... Дыхание Ябоку прервалась, усталые, налившиеся свинцом ноги подкосились, и он упал на локти, судорожно втянув ноздрями поднявшиеся клубы дорожной пыли. Закашлявшись так, что на глаза навернулись слезы, мальчонка мутными глазами посмотрел перед собой. Тщетно. Он не пробежал и половины, не добравшись даже до тракта. — Ято? Где-то совсем рядом раздался до боли знакомый ему, мелодичный девичий голос. Мальчик резко обернулся: отчаянный взгляд небесно-голубых глаз встретился с обеспокоенным взглядом глаз фиалковых. Сердце его, кажется, пропустило несколько ударов. — Что случилось, Ято? — взволнованно произнесла девушка, отбросив за спину собранные в высокий хвост каштановые волосы и приблизившись к замершему на месте божку, присаживаясь подле него на корточки. — Ты почему такой испуганный? — Сакура... — парнишка тут же прильнул к опешевшей синки, крепко обнимая испачканными в пыли ручонками ее за талию. Все мысли из головы мгновенно улетучились; в сознании воцарилась приятная пустота. Чувства и эмоции Хииро, одолевающие прежде его душу, покинули его, сменившись ярким эмоциональным фоном Сакуры. Теперь, пережив столь сильное волнение, юное божество и не знал, что ей сказать. Просто вцепился в нее мертвой хваткой, нежась в исходящем от ее тела тепле. Весьма озадаченная, Сакура, впрочем, не стала задавать лишних вопросов. Ласково проведя ладонью по спутанным, иссиня-черным волосам хозяина, смешным пучком торчащим на макушке, шатенка заботливо погладила напряженные узкие плечи Бога Бедствий. Начинался ливень. Небо разорвали раскаты грома. — Пойдем-ка лучше в другое место, — проговорила девушка, чувствуя, что еще немного, и они оба промокнут до нитки. Она легко подхватила Ябоку под мышки, посадила божка на закорки и свернула в сторону, на тропу к лесу. В лесной чащобе было влажно и пахло мокрой древесиной, травой и хвоей. Благодаря раскидистым кронам старых дубов, елей, сосен и осин, создающим своеобразный зеленый купол над лесом, дождь сюда практически не проникал. Только иногда с ветки того или иного дерева ненароком срывались дождевые капли. Срывались, падали и исчезали в полусухой земляной почве. Найдя наиболее тенистый, заросший дикими кустарниками уголок леса, Бог и синки устроились на стволе поваленного когда-то ураганом дерева, аккурат перекинутого через узенький журчащий ручеек. Посадив Ябоку к себе на колени, Сакура принялась убирать со лба мальчика прилипшие прядки отросшей челки, попутно расспрашивая его, что с ним стряслось. Брюнет долго отнекивался, не желая беспокоить добрую и участливую душу сугубо субъективными домыслами, однако в итоге, получив от шатенки теплую улыбку и ободряющий взгляд, сдался. — Знаешь, я... — божок запнулся, стараясь подобрать правильные слова. — Я просто не выспался. Долго не мог уснуть и теперь вот маюсь от недосыпа. Он напропалую врал. Неубедительно, с присущей всем детям наивностью, которые верят, будто взрослые воспримут их ложь за чистую монету. И Сакура отлично понимала это. Понимала она и то, что за светлой радужкой его необычных глаз скрываются гораздо более глубокие переживания, чем какая-то там бессонница. Сердце девушки сжалось от тоски: неужели он не доверяет ей? Неужели он, тот, кто дал ей шанс на вторую жизнь, кто спас ее, кто указал ей смысл существования, сомневается в ее искренней преданности ему? В ее умении делить с ним и радость, и горе? Ято был упрям. Упрямее, чем любые другие непослушные дети. Посему, она решила не докучать ему расспросами, дабы не привести хозяина в еще большее смятение, а терпеливо подождать, когда он сам откроется ей. Подобное случалось уже не впервой: всякий раз, как разум Ято гложили некие треволнения, пусть даже самые незначительные, но лично для него представляющиеся трагедиями вселенского масштаба, он сначала отмалчивался, а затем, ища поддержки, выкладывал все свои проблемы начисто. Только ей, Сакуре. По крайней мере, синки так считала. — На самом деле, — чуть тише продолжил Бог Бедствий, вертя в пальцах опавший пожухлый лист и сосредоточенно следя за тем, как листик мнется и рвется под подушечками, — я... боюсь за тебя. Сакура пораженно ахнула: — Боишься за меня?! Но почему? Что со мной может произойти? — Не знаю! — голос Ябоку сорвался. — Я правда не знаю, Сакура! Мне просто кажется, что однажды я больше не смогу спасти тебя или защитить, что потеряю тебя! Навсегда! Поэтому... Я хотел отправиться в долину, мы ведь там впервые встретились, хотел найти тебя и предупредить... — О чем? — синки недоуменно выгнула бровь. По щекам мальчонки внезапно покатились крупные слезы. Он редко плакал, да и то — усвоил эту способность лишь после встречи с Сакурой, однако сейчас его обуяло безотчетное желание выплакаться. Показать свою слабость и беспомощность. — О том, что я — плохой Бог. И у меня уже есть другое орудие, которому ты не по нраву. Думаю, если вы с ней когда-нибудь встретитесь, я буду не в силах уберечь тебя от ее гнева. Поэтому... ты должна уйти. Убежать, спрятаться, что угодно, просто чтобы жить. Шатенка, ужасно шокированная, сама прослезившись, порывисто обняла хрупкое тельце ребенка, крепко-крепко прижимая Ябоку к груди. Она дрожала; его сердце бешено стучало, ударяясь о ребра. Она гладила узкой ладонью его волосы, плечи и вздрагивающую от рыданий спину, прощупывая под тканью кимоно каждый позвонок; он неловко обвил руками ее шею, зарываясь хлюпающим носом в ворот ее одежды. Она пыталась осознать, что только что произошло; он пытался придумать способ, как исправить сложившуюся ситуацию. — Прошу тебя, Ято, — нежно зашептала синки, прижавшись щекой к его макушке, — не гони меня. Пожалуйста, Ято, позволь мне всегда служить тебе. Я же... Я же обязана тебе всем! Ты — мой хозяин, ты — мой смысл жизни, и неважно, плохой ли ты Бог иль самый лучший, есть ли у тебя другой синки, или нет, для меня ты всегда, слышишь, всегда будешь единственным и неповторимым. Ято. Ты всегда будешь моим Ято, моим Богом, который любит людей, любит исполнять желания, любит своих синки. Не прогоняй меня, иначе я погибну! Я не протяну и дня без твоего имени, без той защиты, которую ты уже дал мне. Закрыв глаза, девушка еще долго успокаивала Ято, баюкая его в своих объятиях, словно младенца, и нашептывая ему такие ласковые, полные любви слова, коих он и не слыхивал ни от Хииро, ни от Отца. Она говорила, и звуки ее трепетного голоса терялись в шуме листвы, мерном журчании ручейка под ними, в гуле мечущегося по лесу ветра, в шорохе кустов и травы, в пении птиц. Дождь закончился. Сквозь прорехи в зеленом лесном куполе пробивались первые лучи солнца, еще не жаркие, но яркие, подобные золотистым сияющим нитям. Ябоку, согревшись и разомлев от приятного ощущения чужой заботы, постепенно успокоился, расслабился и, когда Сакура взглянула на его заплаканное, раскрасневшееся лицо, божок на мгновение полностью потерялся, растаял во взгляде этих необычайно красивых, фиалковых глаз. На ум пришла лишь одна фраза: «Цвети, Сакура, цвети, родная», но Ябоку предпочел не озвучивать сие пожелание. Первое личное пожелание того, кто с рождения обязан исполнять просьбы других. Мальчонка лишь улыбнулся ей той самой, открытой и наивной детской улыбкою и, поддавшись мимолетному озорству, потянулся к робко улыбнувшейся ему в ответ Сакуре и поцеловал ее в щеку. Смешно и невинно. Синки мгновенно делилась краской. — Ято, да что же с тобой такое? Брюнет, краснея до кончиков ушей, смущенно потупился, буркнув: — Раз ты не хочешь уходить, тогда знай: будешь служить мне вечно! — Ах вот как? — шутливо воскликнула Сакура, чувствуя, как от радости ее буквально раздирают изнутри счастливые эмоции. — Ну, вы сами напросились, мой господин! Стряхнув смеющегося Ябоку с колен, она повалила его в траву и принялась щекотать, задорно смеясь вместе с ним. Парнишка, который на дух не переносил щекотку, принялся обороняться, и вскоре они вдвоем хохочущим клубком катались по влажной земле, щипая, толкая и раззадоривая друг друга всяческими подначиваниями. У шатенки буквально от сердца отлегло, когда хозяин якобы велел ей служить ему вечно. Ято же, увлеченный игрой, подавно забыл о вчерашнем разговоре с Хики. Только когда они, вдоволь наигравшись и напинавшись, развалились на берегу ручья, прямо под косыми лучами солнца, мальчик вдруг очень серьезно и очень печально произнес: — Не бросай меня, Сакура. Никогда. Он противоречил сам себе, но не понимал этого в силу типично ребяческой беззаботности и наивности. Вначале он требовал, чтобы синки оставила его: он ни в коем случае не собирался забирать у нее данное им имя, однако она была по-своему дорога ему, возможно, дороже, чем папа и сестра, и он ни за что не хотел терять ее. Хотя в тот момент, когда он просил ее уйти, юное божество абсолютно не осознавал, каким образом переживет разлуку с ней. А как она справится без него? Эти вопросы отнюдь не отяготили разум Ябоку. Теперь же его настроение поменялось. Теперь ему хотелось проводить подле этой милой, доброй и нежной девушки все свое время, позабыв о том, кто он есть на самом деле, кто его создал и кто является его основным орудием. Сейчас, распластавшись на траве и держась с ней за руки, вдыхая полной грудью запах хвои и отчего-то вишневый, неповторимый запах волос и кожи синки, ему непременно нужно было убедиться, что эта замечательная, искренняя душа навсегда останется с ним, дабы дарить ему чудесные улыбки и поистине счастливые моменты его пока что недолгой жизни. И Ято вовсе не желал от Сакуры защиты, оберегания или чего другого, присущего божественному оружию, нет. Он сам твердо поклялся защищать ее, оберегать ее от любых напастей. Ведь он же Бог, верно? Значит, Богу это под силу. Бог с этим справится. Сакура вздохнула, повернула голову в сторону мальчика и медленно, вкрадчиво промолвила: — Обещаю, Ято: я всегда буду рядом с тобой. Что бы ни случилось.****
Хииро не нравилось то, что она видела. А видела она своего хозяина, развлекающегося с какой-то девушкой. К тому же не простой девчонкой, а синки. Его второй синки. Девочка недобро улыбнулась; в черных холодных глазах затаилась обида. Что ж, отныне она имеет полное представление о том, из-за кого Ябоку приходит домой поздно ночью. Из-за кого он не призывал ее, Хики, уже две недели. Мстительная улыбка стала еще шире: ах, как же глуп ее братец! Он даже не подозревает, какая участь ждет эту синки, когда про нее узнает Отец...