Моя милая Мышка

      В конце следующей недели всю нашу семью ждал ужин, на которую были приглашены все дальние родственники, о существовании которых, я даже не догадывалась. Они просто появляются каждый год, и начинают тискать тебя за щечки, говорить об успехах «твоей двоюродной сестры, дочери кузины отца», которую зовут Поппи. А потом, выясняется, что Поппи — это студентка факультета педиатрии, с жуткими волосами-патлами, в одежде, принадлежавшей её же бабули и скобами на зубах. Но, эта Поппи половина всей беды. Вся остальная часть беды этого ужина, так это то, что придётся просидеть его от начала до конца, а, примерно в половину одиннадцатого вечера, увести маленьких детей (которые всегда бывают на этом ужине), в свою комнату, уложить спать на свою кровать и сторожить их сладкий сон. Нет, я, конечно, люблю детей, но не люблю эти семейные ужины. Постные блюда, не сладкий чай и безвкусная музыка на общем фоне — всё это совсем скоро ожидает меня во всей своей красе. Ну, а пока, мама таскает меня по магазинам, где мы закупаем продукты для грядущего ужина. — Мам, ты уверена, что наши родственнички почувствуют разницу между пармезаном и гаудой? — затаскивая огромную корзину на парковку, отвечаю я. – Я, имею в виду то, что мы слишком готовимся к этому ужину. Им в любом случае понравится твоя стряпня. — Эмма, не говори глупостей. Ты ведь помнишь, что было два года назад. Ах да, как же я могла забыть, ту историю, случившуюся с племянником папиного брата, который раздулся до небывалых размеров, когда отведал мамину шарлотку. Всей семьёй, в тот вечер, мы отправились на своих машинах в больницу, чтобы побыть с тем коренастым мальчишкой, чьё имя я всегда забывала. — Прости. Совсем забыла, что в нашей семье полным-полно аллергиков. — Как можно тише отвечаю я, но тут же получаю строгий взгляд матери. — Как там Глория? — Внезапно спрашивает она.       Я внутренне сжимаюсь, вспоминая каштановые волосы, разметавшиеся по подушке, пустой взгляд светло карих глаз и аппарат подачи обезболивающего на безымянном пальце. Фраза доктора о том, что моя лучшая подруга может остаться инвалидом на всю жизнь, разрушила моё деланное спокойствие. Я пыталась держаться в стенах палаты, но стоило оказаться один на один со всем этим дерьмом наедине, как проклятые чувства тут же вырывались наружу водопадами слёз. Я готова была упасть на этот асфальт и избивать кулаки в кровь, оставляя кровавые следы на дороге. — Эмма? — слышу голос мамы, и тут же сжимаю ладони в кулаки, стараясь сдержать свои эмоции. -Угу, — только и отвечаю я, устремляя взгляд на маму. — Всё так плохо? — Доктор твёрдо заверил, что ходить она уже не сможет. — Вздыхаю. Как же мне тяжело говорить об этом. — Что может быть хорошего? — Бедная девочка, — только и произносит моя мама, но в этом тоне столько боли, сколько и во мне.       Я, в свою очередь, лишь тяжело вздыхаю, пожимаю плечами, стараясь не смотреть в лицо матери. Слишком много эмоций просится наружу, и я не могу допустить их высвобождения. Я не могу снова дать волю чувствам, потому что потом будет самое худшее — я просто не смогу остановиться. — Мам, можно вопрос? — Внезапно, произношу я, сама не давая отчёта словам.       Исхудалое лицо мамы поворачивается в мою сторону, внимательно изучая каждый мой личный сантиметр. — Конечно, золотце. Всё, что угодно.       Я выдыхаю, но всё же задаю вопрос, который тревожил меня последние несколько лет. Я думала об этом, когда засыпала, когда просыпалась, когда принимала душ и шла в школу, когда учила уроки и растирала разбитые коленки. Все эти несколько лет я видела, как день ото дня ухудшались отношения родителей. День ото дня отец приходил всё позже и позже, а на вопрос мамы о том, почему так поздно, реагировал слишком уж грубо и громко. И, вот сейчас, я насмелилась задать вопрос, терзающий меня все эти годы. — Мама, ты любишь папу?       Она хмурит брови, и между ними пролегает складка, из-за которой мама выглядит злой, что совсем не так. Она просто думает, не может быстро дать ответа, потому что…боится. Да, это был страх. Он явно читался в её глазах, её действиях — во всём. — Мы прожили с твоим папой более восемнадцати лет, у нас появилась ты, Эмма; так же, у нас прекрасный дом. — Она пытается уходить от ответа, и, признаться, это немного раздражает. — Мам, я спросила не об этом. — Твёрдо отвечаю я. — Я просто хочу услышать, любишь ли ты папу? Я хочу знать, когда приходит любовь, что начинаешь чувствовать при этом, и…можно ли этого избежать?       Она улыбается своей очаровательной улыбкой. Мама была очень красивой в молодости, очень популярной с чертовски обаятельной улыбкой. Некоторое время после замужества, она продолжала цвести, как цвела, но все эти постоянные стрессы превратили маму в нечто необъяснимое. Но, не смотря на выходки отца, мама всё-таки не до конца затеряла своё обаяние. Её улыбка радовала глаз, хоть и была редким явлением.       Обаянием я не в маму. И не в отца. Во мне нет ничего примечательного. Совсем. Рост, кое-как достигает 156 сантиметров, волосы пшеничного цвета всегда торчком, а улыбка — могло быть и лучше. Но, я не жалуюсь. Зато, у меня есть то, чего нет в других — любви к чтению. — А что в твоём представлении — любовь? — внезапно, задаёт вопрос мама. Я пожимаю плечами и сглатываю ком в горле. — Я не знаю. — Кратко отвечаю я.       Я ведь и правда не знала. Откуда мне знать то, с чем я никогда не сталкивалась?! Да, я читала много романов, но это другое. Я просто читала, не имея возможности, проникнуться глубже. Всё было слишком поверхностно. — Я скажу тебе, чтобы ты знала. — Спокойно говорит мама, останавливаясь спиной к проезжей части. — Любить — это разрушить все свои стереотипы, ради одного лишь человека. Это принести в жертву свои интересы, ради интересов других. Это постоянное ощущение мурашек на ладонях и щекотливое чувство в животе, именуемое, бабочками. — Бабочки в животе не водятся. Это детская глупость. — Это любовь, моя дорогая.       Я задумалась, но больше ничего не говорила. Просто шла по направлению такси, волоча за собой огромную корзину с продуктами. Мама шла впереди, тоже не проронив ни слова. Я больше не задавала вопросов на тему любви и отца, а она, как видно, была этому рада. Хотя, даже без маминого ответа, я знала, что между ними давным-давно нет искры. А была ли она?       Тишина была нарушена рёвом где-то рядом. Совсем рядом. Я тут же поднимаю глаза, и тут же бросив корзину на землю, бросаюсь к маме. Сказать по правде, успеваю как раз вовремя, так как мотоциклист, проехавший рядом, едва не задевает и её. — Мам, ты в порядке? — спрашиваю я, осматривая её. — Да, Эмма, всё хорошо. Как же я ненавижу этих мотоциклистов! — тут же выкрикивает она.       Я кусаю губу, и, глубоко задумываюсь. Снова о нём. О Грэме.