Сколько стоит ночь?

Бросив несколько фантиков, раздражающих руку, молодой мужчина прошёл в лифт, в котором отражалась роскошь во всём: в размере, огромных зеркалах, мягкой обивке стен, пахнущих кожей и деньгами, в вычурных маленьких лампочках, обрамлённых позолотой, хотя кажется, что вокруг них просто изогнули золотые слитки, и в аккуратном, без единой складочке костюме лифтёра, на чьём лице отражается больше достоинства, чем на лице среднестатистического офисного клерка. Низенький мужчина в багровой форме с маленькой плоской шапочкой всем своим видом говорил я работаю лифтёром – а чего добился ты?. Он смерил вошедшего незнакомца оценивающим взглядом, подавил внутреннюю брезгливость и, без единой эмоции в голосе, спросил: - Какой этаж, сэр? Мужчина хмыкнул на «сэр», на то, что они в Корее, и на то, что какой-то низкорослый азиат-соотечественник всеми силами старается походить на истинно европейского лифтёра. Он перекатил жвачку к другой щеке, шумно вздохнул, делая вид, что вспоминает, куда ему, обдавая макушку чопорного лифтера мятным холодком, и, усмехаясь ветреной мыслишке, ровно выдаёт: - На последний, пожалуйста. И в этом пожалуйста столько яда и насмешки, что невозможно не заметить, как дёргается мужичок, сдерживая порыв развернуться и накинуться на этого ублюдка, возомнившего себе, что он имеет право здесь строить из себя невесть что, хотя даже прыщавый почтальон, раздражающий всех своими сальными волосами на несколько ступеней выше. Но он подавляет в себе этот порыв, нервно сжав и разжав кулаки под веселящимся взглядом тёмных глаз, прежде чем кивнуть и выбрать нужный этаж. Тихое жужжание тросов было практически не слышно на фоне лёгкой музыки и нескончаемого чавканья. Жвачка уже практически потеряла свой вкус, но вид лифтёра, чьи ноздри раздувались, словно уши у слона, стоил того, чтобы вновь и вновь открывать рот и катать по нёбу эту резиновую субстанцию. Этажи сменяли друг друга слишком быстро для привыкшего к пешим лестничным прогулкам мужчины, и слишком медленно для работающего здесь уже несколько лет лифтёра. Когда раскрылись двери, и вместе с вульгарным незнакомцем, отсалютировавшим ему, словно они были закадычными друзьями, вышло царившее напряжение с нотками мяты, он с наслаждением бросил во взъерошенный затылок фак, рискуя получить выговор, попавшись на камеру. Но ему было плевать. В коридоре было тихо, если можно говорить o тишине, когда из единственного открытого окна, что находилось в самом конце и растянулось во всю стену, тянулись шумы улицы: хриплые рыки мотоциклов, гудки машин, голоса людей. Мужчина придирчиво обвёл взглядом светлые стены, тёмный пол, схожие друг с другом тяжёлые двери и раскинувшееся в углу растение с толстыми сочными листьями в высоком ну, конечно, белом кашпо. Взглядом найдя нужную квартиру, непримечательную своей серой дверью за баснословные деньги, он прислонился плечом к стене, нажав один раз на звонок. Стоять напротив глазка и ждать, пока хозяин рассмотрит его или задаст вопрос «кто», ему не хотелось. Голос вроде бы был взрослый, должен заранее понимать, кто и зачем к нему пришёл, и когда дверь открылась без лишних вопросов, в голове мужчины промелькнула мысль, что, возможно, сегодня у него будет секс с кем-то здравомыслящим и спокойным. Быстро всё сделать и домой. Перед ним стоял мужчина не сильно старше его самого. Чёрные волосы, короткие и растрёпанные, выглядели так, словно только-только из душа, светло-серая домашняя кофта и на несколько тонов темнее штаны. Бледная кожа и чёрные глаза. Немного ниже ростом. Серый, как одежда, дверь и интерьер квартиры. Простой, один из миллионов живущих. Богаче половины населения вместе взятых. Немного раздражает. - Привет, - жвачка закатывается за щёку. - Кай? – и голос серее серого. - Угу, - с лёгкой улыбкой отзывается на псевдоним: тут имена ни к чему хорошему не приводят. - Сухо, - просто кивает в ответ, открывая дверь шире, позволяя войти внутрь. И он тоже врёт, чтобы не было ни намёка на привязанность друг к другу или важность предстоящего. - Что мне надо сделать вначале? Вопрос странный, но понятный обоим. Из-за одной приоткрытой двери виднеется белый кафель: кто первый в душ, насколько надо быть раздетым и имеется ли вообще смысл покидать ванную? Сухо лениво скользнул по нему взглядом: по затоптанным кедам, порванным в стиле так надо – так круто тёмным джинсам, практически чёрной кофте с большим вырезом, словно созданным для этих ключиц, и с закатанными рукавами. Даже в такой мрачной расцветке он был ярче и необычнее этого бледного мужчины. Потому что кожа неправильно тёмная, будто только-только приехал с островов. Потому что взгляд, такой же чёрный, как и его собственный, но более жгучий, более дерзкий; хочется откинуться на ближайшей столешнице и раздвинуть ноги, только потому что, он смотрит на тебя этими глазами. - Нет, ничего. И так хорошо. Жвачка сразу проглатывается. Скинув обувь, Кай идёт следом, манимый одним коротким кивком и думая o том, что, быть может, Сухо хочет сразу всё сделать в ванной? Так же быстро, серо и сдержанно. Они прошли внутрь. В тёмную из-за приглушенного света по краям потолка ванную, которую слизали из дешёвой мелодрамы, где обязательно панорамное окно вместо стены, в центре комнаты белоснежная, наполненная ванна с небольшими «пристройками», чтобы, как в лучших традициях, можно было ставить свечи, вино и какие-нибудь дорогие эклеры. Вокруг был постелен чёрный ковёр с мелким ворсом. Чтобы не умереть, поскользнувшись на собственном пафосе. Больше не было ничего. Сев на край ванны, Сухо дожидался, когда взгляд мужчины зацепится практически за абсолютную пустоту. Точно так же, как и все, кто у него бывал. На удивлённо приподнятую бровь, он кивнул за спину Каю: - Есть ещё одна. Нормальная. Кай хмыкнул. Интересности неинтересного богача. Сухо поманил его к себе. Молча и практически не двигаясь. Кай ухватился за край кофты, на ходу снимая не нужную ткань и отбрасывая в сторону, совершенно не заботясь o реакции хозяина квартиры, своего клиента. Он знает, что производит неизгладимое впечатление, когда так делает, когда открывает вид на стройное, подтянутое тело. Особенно в лёгком полумраке. Особенно ночью и в музыке приглушённых звуков жизни за окном. Особенно в доме очередного зажравшегося богача, где в ближайшие полчаса начнётся разврат за деньги и непревзойдённая актёрская игра – шлюха, которой всё нравится. Но подойдя практически вплотную, отбросив в сторону кофту, он замирает. Сегодня «неизгладимое впечатление» произвели на него. - После… - голос Сухо звучал через плотное, семисантиметровое стекло, - … возьми столько, на сколько будет стоить эта ночь. Не бросив ни единого взгляда на мужчину, Кай смотрел на наполненную деньгами ванну, ощущая слабость в ногах. Он может взять как одну купюру, равную его обычной расценке, так и попросить пакет из ближайшего супермаркета, чтобы наполнить его до краёв, спрессовать и заполнить оставшееся пространство. Кай вздрогнул, когда холодные пальцы коснулись его живота, словно безмолвный укор. Он опустил взгляд на взлохмаченную чёрную макушку. Ногти царапнули кожу. Звякнула бляшка ремня, и повис немой вопрос «когда всё пошло не так?» Когда Сухо дрожащими руками набрал номер, найденный на просторах интернета? Когда он высыпал деньги из чемодана в ванну? Когда Кай забыл, что ничто не должно отвлекать от игры? Когда с отчаянием в каждом движении Сухо попытался взять начало на себя? Убрав руки, уже расстегнувших пуговицу джинс, Кай стянул с мужчины кофту, коленом раздвигая ноги, чтобы было правильнее, чтобы было удобнее. Горячее дыхание опалило щёку. Выцеловывая дорожку от скул, он спускался ниже, царапая пальцами бледную кожу, вырывая короткие, шумные вздохи. Под ладонями бешено билось сердце, и казалось, что это гулкое биение поглотило шум ночного Сеула: не было слышно ни машин, ни людей, - только взволнованное дыхание и непрерывный стук тудум… тудум. И Кай не мог сказать, была ли в этом только заслуга Сухо, или же волнение передалось и ему, отзываясь полётом в груди и узлом в животе. Прикусывая чувствительную кожу, он легко и привычно оттянул резинку штанов, но одно слегка робкое касание холодных пальцев к волосам заставляет отстраниться и посмотреть снизу-вверх, показав своё непонимание одним лишь взглядом, и ища ответ в прикрытых глазах и практически незаметной красноте щёк. - Наоборот, - единственное, что выдыхает мужчина, одним лёгким движением оттягивая волосы вверх, прежде чем самому соскользнуть с края ванны, опускаясь на колени. Кай слегка удивлён. Но больше ему плевать: раз хочет, то пусть они поменяются местами. Он стягивает с себя оставшуюся одежду, представая перед Сухо совсем нагим и слегка возбуждённым, позволяя мужчине делать всё, что тому захочется. И тот делал. Осторожно касаясь бёдер, словно пытаясь зацепиться за них пальцами, он выводил кончиком носа по разгорячённой, смуглой коже короткие, витиеватые узоры, собирая по крупицам храбрость и рассудок, прежде чем спуститься ниже и, не убирая рук, взять в рот постепенно твердеющий член. Кай прикрыл глаза, зарывая пятерню в чёрные волосы мужчины. Они были слегка влажными. И правда, после душа. И это лёгкое сравнение не могло не оставить лёгкую улыбку на пухлых губах: мужчина-богач и мужчина-проститутка, бледный и смуглый, целомудренный и опытный, чистый и грязный. За последнее почему-то стало обидно, и Кай грубо толкнулся, вырывая недовольные, пошлые хрипы, как у типичной шлюхи нетерпеливого клиента. Сухо не умеет делать минет. Он может только слегка дразнить влажностью и жаром, превращая приятное возбуждение в тянущую боль, настолько раздражающую, что хочется оттолкнуть мужчину и закончить самому своей рукой, которая бы, практически на одном рефлексе, сама скользнула на член. Но нельзя. Это клиент. Неумелый. Странный. И баснословно богатый. Поэтому надо стискивать зубы, шумно дышать и представлять нечто более возбуждающее, чем сосущий брюнет на коленях – любого другого мужчину. Но Сухо отстраняется сам, словно почувствовав нависшую неловкость и неуместность действий. Он посмотрел на Кая, спрашивая одними лишь скудными движениями что дальше?, давая мужчине вести и делать всё, что он посчитает нужным, всё, что умеет, и всё, за что ему заплатят. Избавляя Сухо от остатков одежды, он смазано целовал шею, плечи, ключицу – всё, куда успевал доставать, прежде чем, держа за руку обнажённого мужчину, ступить ногой в наполненную ванну, оглушая комнату глухим коротким хрустом, отдающем стаей мурашек вдоль спины. Он вёл его за собой, заставляя полностью погрузить ступни в сухой ковёр, будто тысячи опавших листьев, прежде чем вновь прильнуть всем телом, ощущая стыд и полную покорность. У Кая был секс с клиентом, который разбросал вместо лепестков роз оплату их ночи по всей кровати с вульгарными шёлковыми простынями, но у него ещё не было опыта с наполненной деньгами ванной. Обволакивающие тело купюры казалось ещё пахли банком и были такими ровными, что Кай не удивился бы, узнай он, что за спиной стоит денежный конвейер, который с тихим жужжанием монотонно выплёвывал очередную порцию готовых вон. Но никаких звуков, кроме обоюдного тяжелого дыхания и тихих коротких стонов Сухо, погруженного почти по самую шею, не было. Кай мотнул головой, отгоняя лёгкое наваждение, и прильнул губами к бледной, холодной груди, еле слышно фыркнув, наткнувшись на Ли Хвана*, глядящего на творившийся разврат с философским пониманием и смирением. Дыхание Сухо сбилось, когда горячий язык задел сосок и перешёл на шею, очерчивая дрожащий кадык, линию челюсти, замирая на мочке, так жестоко и дразняще, не давая в полной мере ощутить тяжелую волну, идущую в пах от этой незамысловатой ласки. - Что ты хочешь, чтобы я сделал? – выдыхая в самое ухо, прошептал Кай, цепляясь за гладкий край ванны и скользя второй рукой по внутренней стороне бедра мужчины, ощущая толпу мурашек, вызванных этой минутой интимности, этим жестом и этим шепотом. Он столкнулся с пьяным взглядом черных глаз уставшего человека, готового в последний раз протянуть руку к этой чёртовой соломинке, которая каждый раз выскальзывала из пальцев. Неожиданно сильно Сухо сжал плечо любовника, наклоняя в сторону, окончательно садя себе на бёдра. Несколько купюр неприятно тёрли кожу, делая её красной и ещё более чувствительной. Он уткнулся носом в шею Кая, медленно провёл кончиком вдоль пульсирующей жилки, царапнул сухими, треснувшими губами щёку, будто в попытке вырвать из горла хоть какой-нибудь звук, и так же тихо, до мурашек и пьяной дымки в глазах выдохнул: - Заставь меня жить. И он заставит. Потому что это тот момент, когда нельзя отказаться. Потому что нельзя соврать. Потому что ему готовы заплатить баснословные деньги за обнажённую душу. И Кай сделает всё, что от него хотят. Потому что он хорошая шлюха, исполняющая любой каприз. Сменяя нежность грубостью, он целовал мужчину, отдавая последний вздох, словно ещё минута – и небо окрасится огненной вспышкой, выбивая огромные панорамные стёкла, лишая жизни и друг друга. Он сжимал с силой бёдра и бока, заставляя чувствовать боль, заставляя кричать и жмуриться в попытке сдержать слёзы. Оттягивая за волосы голову, он был готов поклясться, что к пальцам прилипло несколько коротких, влажных волосков – так жёстко и грубо сжимал он ладонь. -Чувствуй это, - дыханье обжигало саднящие от трещин и поцелуев губы, - чувствуй, как тяжело, - Кай толкнул мужчину, приподнимая по спинке ванны, прежде чем плюнуть на свободную руку, - как больно, - удар принёс тупую боль в спину, на которой были готовы распуститься синяки, - и как невыносимо, - под судорожный вздох сквозь сжатые зубы, он одним движением размазал по члену слюну, прежде чем без нежностей и подготовки войти в это истерзанное и дрожащее тело, - жить. Гортанный, рваный крик ударился o стены, разбивая вдребезги давящие барьеры и страхи. Пальцы отчаянно цеплялись за спину, продавливая до синяков и крупицы той боли, что сейчас разрывала каждую клеточку тела, превращая всё существование в одну короткую агонию. - А теперь почувствуй, - кусая за ухо и медленно толкаясь, прохрипел Кай, - как это охуенно – жить. Один размашистый толчок сменился другим, мягкие губы подминают под себя другие, прогладывая крики и обрывочные стоны, которые больше похоже на жалобную мольбу, чем на звуки на пике удовольствия. Но отбитые ванной ноги скрещиваются за спиной, приближая горячее тело ближе. И плевать, что деньги колют и раздражают, что теперь они похожи на смятые бумажки в кармане бедняка. Сейчас были важны сильные руки, сжимающие худое дрожащее тело, хриплые стоны, вырывающиеся между поцелуями в попытке заглотить как можно больше воздуха, который сжигался в лёгких так быстро, словно в них разгорелось адское пламя. И дрожащие пальцы с каждым движением всё меньше царапают кожу, больше давя до синяков, будто эта смуглая спина – последняя, спасительная соломинка, грозящая лишить жизни, если руки отпустят её. И Сухо цеплялся, сквозь боль и наслаждение, потому что впервые не хватало воздуха, впервые от грубых, несдержанных толчков что-то проваливалось вниз живота, и снова поднималось, стоило только на секунду забыться, а перед глазами проступала тёмная пелена, разрезаемая ярким отблеском огней ночного города, который даже не думает заглянуть в холодные панорамные окна , за которыми разврат граничит с тонкой психологией спасения. Спасение, стоимость которого оценивается смятыми купюрами, покрытыми потом и спермой.

***

Лёгкая дымка растянулась вдоль потолка, с каждым выдохом становясь всё более и более отчётливой. В ванне было душно. Отчасти из-за секса, который закончился несколько минут назад, отчасти из-за сигарет, которые слишком быстро выкуривал Кай, сидя на краю ванны. Но дурман из табака, пота и секса нравился Сухо. От него вместе с усталостью тяжелели веки, а тело впервые за долгие годы было расслаблено и приятно поднывало в мышцах. Словно он только что сделал мощную затяжку наркотика. Через силу он приоткрыл глаза и скосил взгляд на Кая, чьи движения не менялись до тех пор, пока ему не надоело курить. Очередная сигарета потушена о давно смятую пачку и теперь лежит вместе со своими сёстрами на одной из пристроек, где лучше выглядели бы бокалы с вином, нежели выкуренные почти до фильтра сигареты. Сухо ничего не сказал, когда мужчина легко скользнул на пол и принялся собирать одежду. Не было ни подходящих слов, ни сил, что-либо говорить. Хотелось закрыть глаза и уснуть до того момента, когда само тело не решит, что хватит. И плевать на запланированные встречи. Ленивым движением Кай застегнул джинсы, натянул смятую кофту. Тихий хмык разрезал тишину. Каю уже не впервой возвращаться домой в мятом, словно он восемь часов провалялся одетый в постели. Он сладко потянулся, будто и правда только что проснулся и, развернувшись, облокотился на край ванны, где недавно сидел. Одной рукой он медленно, с некоторой показушной ленцой перебирал купюры, откидывая в сторону то самые мятые и страшные, то ещё сохранившие свой презентабельный вид, словно их вот секунду назад добавили к общей сумме. Сухо продолжал молча смотреть. Со сном было тяжело бороться, но вспыхнувшее любопытство и томящее ожидание помогали ему неотрывно следить за каждым движением. Когда Кай достал четыре купюры и, оттолкнувшись, выпрямился, он сквозь хрип спросил: - И всё? Кай едва заметно улыбнулся. Он подошёл ближе и, нагнувшись к самому уху, будто их могли подслушать, произнёс: - Ты помнишь, что сам сказал? Сухо медленно моргнул, собирая по крупицам минувшие события, потом коротко кивнул: - Бери столько, сколько считаешь стоит эта ночь. - Для моего сутенёра, эта ночь равна установленной цене, - он махнул купюрами, которые держал в руке, прежде чем выпрямиться и направиться к выходу из ванны. - Но ведь речь шла о тебе, - хриплый, тяжёлый голос Сухо был практически поглощён стенами и дымом, но всё равно отчётливо слышен. - Да. Но, - Кай на секунду задержался у двери, - для тебя эта ночь была чем-то важным. Настолько, что даже утроенная сумма не будет равнозначна. Он скрылся в коридоре, откуда через шум возни перед самым щелчком двери послышался спокойный будничный голос: - Но для меня эта ночь ничего не значит.