Агония

Он был притягателен, загадочен и красив, боже, как же он был красив. Черные, что аж с просинью, волосы мягким карандашом чертили штрихи на его бледном царственном лице. И глаза, переменчивые, как и его настроение, смотрели в душу и глубже. Как же он был красив. Каждый взгляд — агония, каждое слово — выстрел; Ирке, маленькой дурочке, нравилось издеваться над собой. Тринадцатилетняя девчонка, проклятая ведьма, хозяйка Днепра, грубая и властная с подчиненными, держащая нечисть в когтистом кулаке — под его взглядом краснела и дрожала вся, как осиновый лист. И злилась. А он улыбался. Когда усмехался, когда ухмылялся — Ирка каждое движение Его тонких губ знала, как только ей можно было знать, — но улыбки его умопомрачительные любила сильнее, чем самое себя. Да что там, она каждую черту его любила сильнее, чем себя, и готова за ним перейти была любые границы и трудности, потому что видела его взгляды, и губы, и руки, знала их все, и — надеялась, была почти уверена — что до одури его дорога и нужна. И металась ведьма, будто птица раненая, потому что только с ним она летала по-настоящему, а без него — гулкий звон и эхо вместо сердца. И Танька обнимала ее за плечи, по голове гладила и успокаивала, и Богдан стоял рядом, одну руку положив ей на макушку, а другую сжав в кулак в бессильной злости. Только Ирке не нужно было это всё — ей он был нужен. И как же объяснить распатронташенной девочке, что своего Айтвараса она придумала?