Способы успокоиться

Бельё на Хованской белое. Он замечает это, повернув голову в (не)нужный момент, и краснеет, быстро отвернувшись, словно увидел то, чего не должен. Такие вещи – это нечто интимное, сокровенное, чего он точно не должен о ней знать. Хованская самодовольно ухмыляется, подперев рукой щёку, будто так надо. Словно всё так и задумывалось. Хованская любит заставлять его чувствовать себя неловко. Она наклоняется к нему, прислоняясь до неприличия близко, проводит пальцами по щеке и, состроив сочувственную гримасу, говорит: – Маленький бедный девственник. Ты заблудился в этом жестоком мире. Он краснеет и злится, но ответить ей ничего не может. А Хованской оно и надо. Она хрипло смеётся, ослабляя хватку, но всё ещё сжимает его плечо, сминая пальцами выглаженную рубашку. Её дыхание опаляет ухо, и в этот момент всё внутри Психа резко переворачивается. Хочется возмутиться: что она делает? А ещё спросить, почему так близко, и, если бы мог, Псих бы обязательно у неё узнал. Но в руке она крепко сжимает галстук, и его лицо, полное раздражения, смотрит на неё со скрытым удивлением: что она собралась…? – Знаешь, – тянет Хованская, и он напрягает спину, когда она расползается в гаденькой ухмылке, – а это можно исправить. – Что… – начинает Псих и в тот же момент чувствует, как щёки мгновенно вспыхивают краской. Она улыбается, довольно, словно ждала этого момента и дождалась, и он запинается, пытаясь отдышаться. – Нет, знаешь, лучше отодвинься. Уйди. Сгинь. Пожа… Она толкает его на кушетку, закусив губу и беззвучно смеясь: Хованскую выдают лишь мелко трясущиеся плечи. Псих сглатывает, пытаясь развернуться и ища пути к отступлению. Её лицо приближается так противно медленно, что это начинает походить на унижение. Хованская горазда делать всё, что ей вздумается, и ему ещё далеко до того, чтобы её понять. Он закрывает глаза, плотно сжав губы, и, когда её горячее дыхание оказывается на его щеках, Псих слышит громкий смех. Она сгибается пополам, наклоняясь и почти позволяя блузке оголить плечи. – Я ещё не настолько отчаялась, – утирает слезинки она, довольно смотря сверху вниз на удивлённо застывшего Психа. – Да и вообще, – улыбается Хованская, – меня могут посадить, если я отымею такого маленького мальчика. Разве нет? Ему надо что-то ответить, думает Псих, раздражённо краснея. – Я не девственник, – шипит он, зло стиснув кулаки, и поднимается с кушетки. – И я не маленький мальчик! Их лица снова находятся слишком близко, а он снова думает о её белье. Всё это напоминает Психу какой-то цикл, не поддающийся логике и здравому смыслу. Её вскинутые брови заставляют его злиться. Они с ней поменялись ролями: дыхание Психа обжигает открытую кожу, и Хованская расслабленно опускает плечи под его пристальным взглядом. Лямки бюстгальтера видно, но это беспокоит её меньше всего. Он трясётся, слишком импульсивный, и держит её так крепко, стиснув руки и нависнув горой, а Хованская расслабляет губы и вдыхает спёртый воздух, пока он смотрит прямо в глаза, пытаясь что-то ей сказать. Её пальцы прикасаются, ведя вдоль тыльной стороны руки. Она поддевает вены, и дыхание шёпотом встаёт между ними: «Докажешь?» Ей нравится этот вызов. Хованская любит споры. И уверенно смотрит на Психа, такого неуравновешенного, бесящегося по пустякам, злого и нестабильного, не смея засмеяться. Потому что она не шутит. И в её голове бьётся только одна мысль: сделает или нет? Он обязан – она его заставит. Ругаться с ним – пагубная привычка, и они всегда знали, к чему это приведёт, по крайней мере, она так точно. Хованская дышит глубоко, надёжно, чтобы кислорода хватило наверняка. Его взгляд пылает. О чём ты думаешь? Только не о её белье. Лямки упрямо лезут ему в глаза своим белым цветом, и он не знает, куда смотреть, поэтому приходится прямо в её лицо, хотя Психу, разумеется, ни капли не хочется. В его голове всё смешалось – от слов и реальности до совсем невозможных прикосновений. Нет, он её ненавидит. Они вечно ссорятся, кричат – это всё, что есть между ними. Или он хочет, чтобы это было всем. Хованская так и говорит – докажи. Приказывает – целуй. Они стоят, отражаясь в стеклянной двери шкафа, и кушетка больно упирается им в колени. Блузка медленно спускается по её плечам, пока она расстёгивает пуговицы, не глядя и раскрыв ему свои губы. Словно у Хованской есть цель – заставить его кричать. И когда он думает, что она своего добилась, они находятся только на середине. Её руки медленно обвивают его, подбираясь ближе и расслабляя плечи. Это очень странный релакс: он заставляет ровно дышать и делать то, чего бы Псих никогда не сделал. Он не знает, что чувствует, просто в какой-то момент его руки оказываются прямо на её на плечах и на белых лямках. И кушетка больше не упирается им в колени: Хованская валится на неё, утягивая его за галстук, чтобы не прерывать начатое. Чтобы кислород в лёгких закончился до конца. А затем – смотрит в глаза, и он чувствует скользящее бельё под своими пальцами. Из чего оно сделано? И как ему не думать об этом? Псих не знает. Кажется, он ничего не знает, и её это полностью устраивает. Псих ведь такой мальчишка. Духовный девственник, по-другому не назовёшь. У Хованской гораздо больше знаний и опыта, и она, в общем-то, готова поделиться ими. Её техника релакса – особенная. Псих отстраняется, оставив руки на её податливых плечах, и выдыхает, пытаясь успокоиться. Щёки, уши и лоб горят, и он замирает над ней, откинув тень на лицо. Он не смотрит на её бельё. Ему не надо. Всё, что нужно, он уже увидел и доказал. Его губы словно чешутся, но он совершенно не думает об этом. Глаза в глаза, её взгляд пронзает насквозь и пробирает до мурашек. Спор отыгран. И ноги стоят по бокам от её тела. Тусклый красный цвет тоже причастен к медленному успокоению, потому что в отличие от яркого он провоцирует не агрессию, а просто дурманит, кружа голову и вызывая странное возбуждение. Словно миллион иголок резко вонзается тебе в плечи. Хованская говорит и смотрит – ну давай же. Почти с замиранием сердца просит – ну докажи. Псих не может двинуться в сторону, потому что она крепко держит его за галстук, и, когда он отдаляется, ткань натирает шею. У Хованской уверенный взгляд и подёрнутые заинтересованной улыбкой губы. Бельё на ней белое. И Псих думает, что этот цвет – паршивый. Научно доказано – белый успокаивает и прекращает всякое возбуждение, но почему-то в этот момент всё кажется с точностью до наоборот. Наука крупно сосёт. Наука полностью облажалась. И Психу невероятно хочется ей это доказать.