Солнце встает за Уралом

- Юлик, отворяй ворота, барин едет! - Да какой же это барин, не видишь что ли, что почтовые несутся! - кричит Юлик на весь двор Груне и вприпрыжку несется к воротам. Забрав письмо Алексея Пафнутича, барина, Юлик побежал к дому, сверкая пятками. - И откуда в нем столько энергии, - покачала головой старая Агриппина, тяжело вздохнула, вспоминая свою молодость и снова пошла к колодцу. Но совсем скоро около нее снова ошивался парень-егоза, мешая женщине набирать воду. - Тебя бы к каторжникам отправить помогать, - усмехнулась она, - хоть поспокойнее стал, а так что... Только еды на тебя уйма уходит, а пользы никакой. - Вообще-то, я уже дрова наколол на неделю вперед, на весь двор, - обиженно говорит Юлик. - Хочешь, ведра твои донесу? - Нет уж, я сама. Сам знаешь, Софья Васильевна не любит, когда кто-то не своим делом занят, - женщина взвалила коромысло на плечи и потопала обратно к дому. - И то верно... Ну, а может, пока она не видит, а? - Юлик, прекрати егозить перед глазами, голова уже от тебя кружится! - Груня, ну не сердись, - и Юлик улыбнулся во все свои 32 зуба. - Да разве ж на тебя можно сердиться, - устало вздохнула Агриппина. Коромысло давило на плечи, ноги еле-еле передвигались, а таких ходок еще пять надо было сделать, чтобы барыне баню хорошую справить. И не дай Бог ей что-то не понравится... - Груня, а что там с декабристами-то, а? - Ой, Юлик, прекращал бы ты это праздное любопытство! - Да неужто тебе самой неинтересно? Ведь знаешь же, вы же с бабами целыми днями трещите на лавочке, наверняка знаете, что в столице делается! - Повесили их, вот что, - недовольно отвечает Агриппина. Еще пара шагов - и она избавится от тяжелой ноши, а там и передохнуть недолго можно будет. Еще и Юлик с его расспросами. Вот же любопытный, до всего ему есть дело! - Всех? - пугается Юлик и так и замирает с открытым ртом. - Да поди там, всех, как же. Самых главных и повесили, Пелагея что-то говорила, какие-то фамилии, да я помню разве. Пятерых повесили, но Николай зверствует. Лютый совсем стал. Чуть узнает, что кто-то хоть за руку с декабристом здоровался - в ссылку или на каторгу. А этим интеллигентам же и ссылка за Урал каторгой покажется. Посдыхают они все здесь, а кто при царе останется? - Агриппина сняла коромысло и села на приступок у бани. Спина болела так, словно ее вчера розгами пороли, а кости, казалось, вот-вот раскрошатся. - Угодные царю и останутся, - бурчит недовольно Юлик. - Ага... Ладно, много мы понимаем! Наше дело - воду таскать, дрова колоть, за скотом следить. А все эти придворные дела нас не касаются, - обрывает Юлика женщина. - Все, не ругайся, я же так... Что думаю, то и говорю. - Вот и доболтаешься однажды. Услышит барин твои россказни да как всыпет!.. - Ну а разве тебе не обидно, Груня? Мы с тобой горбатимся, чтобы эти жировали! Мне так обидно! - Юлик говорил со всей присущей ему эмоциональностью. - Помолчи! Вот же свалился на мою голову... Дел у тебя мало что ли? - Так мне барин перед отъездом велел только дров наколоть, а я с этим быстро справился, - пожал плечами Юлик. - Ну давай я за тебя воду потаскаю, ну не увидит же. - Не нужно за меня таскать. Ты бы просто помолчал, а больше не надо от тебя ничего, - женщина тяжело поднялась, распрямила спину, опасно хрустнув позвоночником, взяла в руки коромысло и снова зашагала к колодцу. Помощь неусидчивого парня сейчас ой как была бы кстати, но все крепостные знали, что Софья Васильевна - тот еще самодур. И если при барине крепостным дышалось легко и свободно, то барыня не давала проходу. Кого хотела, того работой и загружала, а если увидит, что один другому помогает, то, считай, смертный приговор себе подписали. В деревне не любили Софью, а те, кто у двора был, люто ее ненавидели, но совладать с ней не мог даже Алексей Пафнутич, что уж говорить о бедных крестьянах. - А меня Алексей Пафнутич обещал в деревню отпустить! - после неожиданно долгого молчания заявил Юлик, когда Агриппина наливала в ведра воду. - Чой-то он тебя в деревню отправляет? Отличился что ли? - Да я и сам не знаю, - парень задумчиво почесал затылок. - Говорит, приятель его приезжает, вроде как в ссылку, но я ничегошеньки не понял. - Ну а ты-то здесь причем? - Да мне разве сказали? Я же так, мельком услышал... - Снова что ли у барских спален подслушивал, развратник? - нахмурилась Агриппина. Юлик многозначительно покраснел. - Вот поймают тебя еще раз - не только за уши оттаскают. И повадился же! - Да ладно тебе сердиться, Груня. И все-таки, я ведра у тебя заберу, - Юлик ловко забрал коромысло у женщины и вмиг отнес воду к бане. Пока Агриппина ждала парня у колодца, из окна выглянула барыня. - Агриппина, а ты чего стоишь? Тебе разве, не было велено воду носить? Или помощник выискался? - Да какой уж там помощник, - кричит в ответ Агриппина, - все сама! - А коромысло твое где? - Ой, а я его забыла что ли? Совсем старая уже, к колодцу пришла, а про ведра забыла! - и Агриппина поплелась к бане, гневно глядя на расстроенного Юлика. - Ну я же не знал, что так получится, - шепотом произнес он, когда Агриппина подошла к нему. - Говорила же тебе, дураку, не лезь. Сейчас бы оба под раздачу попали! - и женщина погрозила парню кулаком. - Ну ты же уже не сердишься? Обошлось же? - Юлик жалостливо посмотрел на Груню. - Да куда уж мне на тебя сердиться. Юлик широко улыбнулся и крепко обнял Агриппину. - Да задушишь, задушишь, полоумный, - кряхтела женщина, пока ее обнимал Юлик, а сама улыбалась. Юлика любили все во дворе, даже в деревне. С самого детства он отличался от всех своей энергичностью и плакал меньше всех, всегда с готовностью помогал старшим, а немного повзрослев, безропотно выполнял все, что ему говорил отец. Наверное, эти качества в нем и заприметил Алексей Пафнутич, когда объезжал деревню, и забрал его к себе, чтобы в барском доме помогал. Юлик сначала расстраивался, тосковал по дому, а потом подружился с Агриппиной, которую выгнали из кухни, так как подслеповата уже стала и часто еду пересаливала, во двор. Теперь она делала, что ей скажут, не зная, что придумают ей баре завтра. У Юлика были такие же обязанности, разве что работа была потяжелее, но он быстро со всем справлялся, успевал даже всякими, как говорили Агриппина, "пакостями" заниматься. А уж как он болтал... Не было ни одного человека, кто мог бы заткнуть ему рот, если он начинал что-то рассказывать. Девки часто просили его что-то рассказать, а он нес всякую ахинею, но верили ему, словно он правду говорил. Особенно нравилось девушкам слушать от него сказки. Иногда несколько их собиралось в бане или в комнате, зажигали свечки, звали Юлика, и тот им страшилки рассказывал. Его потом быстро выгоняли, потому что становилось совсем страшно, а Юлик только смеялся, что "бабы пугливые". Так и жил Юлик, беззаботно и весело, пока не услышал, что его в деревню снова отправляют, а ведь он уже ко двору привык, к Агриппине привык. Да и зачем его в деревню, не в родительский же дом. Но парень старался сильно об этом не думать, не подавал виду, что знает немного больше, чем ему положено, и вот уже четвертую ночь ворочался на кровати, придумывая сюжеты, что же его ждет.