Сны, что снятся в полдень

Случилась эта история, когда Семен учился еще на последних курсах медакадемии. И как раз в тот самый противозный период весенней сессии. Началось с того, что его родители решили на старости лет слетать во Францию. Мать все мечтала: Франция, Париж, Э́йфелева башня, романтические прогулки, эксклюзивные шмотки, дорогие духи. Отец бредил о музеях, мушкетерах, замках, гильотинах и еще какой-то незабываемой исторической хрени. В общем-то, Семену было по барабану желания предков, если бы не один нюанс, состоящий в крупном своенравном коте неприглядной серебристой раскраски. Когда отец подобрал котенка с разным цветом глаз в лютый мороз на свалке разбитых машин, все дружно подумали, что это недобитое кем-то нечто с залысинами непонятного происхождения подохнет в течении суток. Но кот выжил, более того быстро поправился, а на хороших харчах пошел в усиленный рост. И все бы хорошо, но котяра оказался своенравным, да и имя ему отвесили странное — Мустафей, нет чтоб Барсиком или Мурзиком назвать, или как обычно именем знаменитого и любимейшего политика. Хозяином кот выбрал отца Семена, он часто растягивался на ноющих ногах пожилого человека и вечно заводил свои мурлык-мурлык, тарахча как трактор. Мать была кормилицей, посему ей отводилось должное место в кошачьем сердце… Зверюга ее ответственно встречал на пороге квартиры, провожал до холодильника, трясь о любимые колени своей хозяйки, а вот Семена невзлюбил сразу. Впрочем, эта нелюбовь была абсолютно обоюдной. И чем это вызвано изначально, трудно было сказать. Семен не лез поначалу к коту, но Мустафей часто просто так сам задирал его когтистыми лапами, может играл, а может ревновал парня к его же родителям. В общем, куда бы пацан не пополз по квартире, за ним цепко следили два разномастных глаза, голубой и янтарный, пуская вслед юноше зловредные искры. Дело приняло худший оборот, когда Семен поступил в медакадемию. Он часто стал не ночевать дома, по студенчеству естественно отрывался по полной, надираясь с дружками или трахаясь напропалую с боевыми подругами. Понятное дело, что при таком режиме он заваливался домой глубоко за полночь, и коту это приходилось не по вкусу. Тем более что Мустафей оказался котом дотошным и очень правильным, и по его понятиям он был просто обязан встречать каждого пришедшего к ним человека. Таким образом, кот каждый раз попадался на глаза Семену, а парень, по пьяни не имея тормозов, приставал к котяре. Иногда пытался взять в руки, пожулькать, пожамкать за пушистое пузо, а когда даже расцеловать в морду, опаляя чуткое животное непередаваемым амбре в смеси алкогольных паров и чужих запахов. Кот когда терпел, когда выпускал свои серпы. Несколько раз они даже с Семеном подрались, и тот периодически ходил неделями с жестоко расцарапанными руками, мордой и животом. Чем бы это кончилось одному богу известно, но смерть деда преподнесла Семену отдельную квартиру, куда он в скорости и съехал от своих нудных родителей и бешенного кошака. И все было просто обалдеть как, но матери понадобился так некстати Париж, и отец, вывернувшись наизнанку, сделал ей этот щедрый подарок на старости лет. — Лоток меняй каждый день, он любит вот только такой наполнитель… Дальше шел непереводимый фольклор о прекрасном наполнителях кошачьих туалетов, испускающим нежный запах не то лилий, не то роз, как Семен перевернул для себя в голове: «Как бы мы не изгалялись — лишь бы вашей киске приятно сралось». Сын слушал мать в пол-уха, взирал на сидящего посреди бывшей дедовой квартиры недовольного серебристого зверя, мечущего в его сторону убийственные искры взгляда, и мечтал удавить эту скотину до того, пока та ему не выцарапала или не откусила чего-нибудь особо ценное. — И запомни, Сенечка, Мустафей обожает из рыбы только скумбрию, а из мяса предпочитает нежную говядину, нарезай ему мелкими кусочками и сразу клади на тарелочку — дабы не обветрилось. Если уже обветрилось — нарежь нового… Кусок говядины и несколько скумбрий к кошаку прилагались, студент в Семене просто восстал от такого из ада, да что б он сам скумбрию жрал каждый день или свежайшее мясо. Родители, как только он съехал от них, лихо лишили его всяких денежных дотаций. Мол, надо начинать самостоятельную жизнь и все такое, и если так надо — подработаешь, ведь на выпить у тебя всегда деньги находятся. Дальше полилась на уши целая лекция, как наш котик любит спать, какими игрушками играть и так далее и тому подобное, к концу которой Семен твердо решил, что как только — то сразу заведет пса и помордатее, чтобы он одним жимком своих зверских челюстей перегрыз эту зловредную скотину. — Света, нам уже пора, — отец нервничал, они в последний момент завезли на такси Мустафея к Семену и теперь должны были на том же такси мчаться в аэропорт. — А иначе никакого Парижа! Ничего с котом за месяц не случится, удачи, сынок, с сессией и через четыре недели будем обратно. Семен был благодарен бате хотя бы за то, что он свернул непрекращаемый словесный поток матери. Только нравоучений ему не хватало, тем более по самые гланды его раздувало от злости за то, что родители не смогли никому другому сбагрить его злейшего недруга. Да хоть бы соседку попросили прикармливать зверюгу за небольшие деньги — не подох бы. Но мамино — нашему котику необходимо общение со знакомыми людьми — убило наповал. Что ж, родители, хлопнув входной дверью, умчались во Францию, Семен же глянул на Мустафея, вот черт, разноцветные глаза кота прожигали прицельно его насквозь. И в этом взгляде не было ничего доброжелательного. «Хорошо хоть явно не кидается», — подумал безрадостно Семен. Он нарезал коту крупными шматами привезенное мамкой мясо и бросил перед ехидным розовым носом. Кот даже не посмотрел на подачку, фыркнул чуть ли не по-человечьи и вместо мягкой корзинки, привезенной родителями парня «на полежать для любимого Мустафейчика», залез в открытую клетку переноску, причем жопой к выходу. Забив на целую сумку своих наилюбимейших игрушек с разноцветными перьями и колокольчиками. — Подумаешь, — хмыкнул Семен, уходя в спальню, — захочешь, пожрешь, не таких наглых обламывали. Я иногда неделями мясо не ем, не то, что ты, избалованная скотина. Утром Семен проспал, он видел, что кот как сидел в переноске, так там жопой и торчит, на то, чтобы почистить лоток — разговора не было, нужно было спешить закрыть все долги по сессии и желательно не наделать новых. Вечером его матюги слышал, наверное, весь подъезд. Нет, кот посрал строго в свой лоток, но вот ссать туда не пошел, выбрав из всей возможной обуви любимые тапки парня. Естественно, запах от ссанья, даже после замочки в отбеливателях и всевозможных порошках, окончательно вывести не удалось. Семен, рыча, собрал потоптанное собой же присохшее к линолеуму несъеденное мясо и кинул его на выделенную для кота тарелку, можно сказать, от души любимое блюдце с голубой каймой оторвал. Кот разговаривал со своим недругом только жопой, которая уперто торчала из так и не убранной переноски. А еще своими действиями, к которым можно было отнести: располосованную до половины кухонную штору, задаренную мамой; вспоротую любимую кожаную куртку, купленную весьма удачно и с большой скидкой на местном рынке; исчезнувшие в никуда удобные перчатки, шерстяные носки и длинный махровый шарф, связанный бабушкой; уроненный на пол и практически выцарапанный из горшка лохматый папоротник; окорябанная до железной основы входная дверь; обгрызенная мышь у компа, перекушенный кабель стационарного телефона и так далее и тому подобное… Животное оказалось весьма зловредным и изобретательным, в общем, далеко не по кошачьему уму-разуму. К концу недели Семен решил по приезду родителей выставить им кругленький счет. Есть кот стал на четвертые сутки, он таки сжевал мумифицированное мясо, выгрызая его с этого подарочного блюдца, а потом в отместку напруденил на входной коврик. Через две недели Семен научился ежедневно менять лоток, убирать все свои вещи и подальше, словно у него в доме завелся маленький ребенок, и даже мельче крошить узурпатору мясо. А кот срать на человеческий унитаз, так как его не устраивала вместо любимого наполнителя простая газетка, открывать платяной шкаф и сдергивать с вешалок заныканную одежду своего нового придурковатого хозяина, а еще вскрывать любые двери, даже если они были захлопнуты сверху на зажатую между ними тряпку. Они оба игнорили друг друга, только Семен периодически ловил на себе разгневанный взгляд разномастных глаз зловредного животного. Именно в таком режиме партизанщины и пролетели эти самые незабываемые две недели. У Семена началась сессия, и теперь приходилось много учить, причем в компании самого, как он чистосердечно думал, жопистого кота на свете. Очередное утро ничем таким не выделялось, в отличие от всех остальных. Семен отдыхал после сдачи очередного экзамена, нужно было затарить холодильник, так как последнюю скумбрию у кота он сожрал сам под ненавистный взгляд голубого и медового глаза, конечно, коту тоже была выдана пайка, но в виде дешевой, купленной на студенческие копейки, мойвы. И судя по всему, животное прекрасно поняло, что это именно его рыба, а не чья-нибудь, и заменена на другую — по его вкусу совсем отстойную, его явно разозлило. И кто сказал, что коты не умеют считать — еще как умеют, просто они об этом не говорят людям. В общем, выкинув еще одну пару обсоссанных своих тряпичных шлепок, уже не ругаясь, Семен потопал в ближайший супермаркет, и там, затарившись на остатки денег, что мать выдала на Мустафея, с сумкой наперевес весело возвращался домой. В подъезде было, как всегда, гулко и полутемно. У почтовых ящичков стояла субтильная древняя старушка в пестром платье и коричневой теплой кофте. Семен поздоровался с ней и нажал кнопку единственного лифта. Двери открылись сразу, он прошел внутрь и, повернувшись к бабушке, вежливо поинтересовался у пожилой женщины поедет она или нет, но, получив отрицательный кивок головой, повязанной цветастым платком, нажал пятый этаж. Что ж, оставалось приготовить поесть, кинуть что-нибудь коту и засесть за подготовку следующего экзамена. Семен двигался на автомате, он вышел из лифта, открыл ключом входную дверь. Как оттуда с громким мявом выпрыгнул Мустафей. — Вот черт, — он уронил сумку в попытке прикрыть свое лицо, только на экзамен с опухшей и расцарапанной рожей не хватало прийти, — взбесился, скотина, я и не знал, что ты так неравнодушен к этой чертовой скумбрии. Но нападения, как ни странно, не последовало, кот почему-то проскочил за Семена и, раздувшись чуть ли не в три раза по объему, задрав трубой распушенный хвост, стал вышагивать туда-сюда и не просто мурлыча или крича, нет, он… как будто разговаривал… ругался на свой собственный манер, выписывая строго, громко, но уперто с особой интонацией свои невьябительные «Мра-мяу, мра-мяу, мяф-мяф! Мра-мяу, мра-мяу, мяф-мяф!» Семен недоуменно оторвал распахнутые глаза от воинственно настроенного по-боевому кота, у которого со вздыбленной шерсти словно огненные искры сыпались, и перевел взгляд дальше. Вот тут его тряхануло будь здоров, а в голове пронеслось по загнанному, бесконечному кругу: пятый этаж, один лифт, впрочем, лифт был все еще открыт и никуда не собирался, после того, как Семен из него вышел, такой уж он был у них долгоиграющий, если не вызвать с другого этажа — подолгу застревал на одном. И… В нескольких метрах от него стояла все та же субтильная бабушка, о таких в народе говорят — и в чем только душа держится. Старушка горящими голодными глазами смотрела на Семена и что-то продолжала неразборчиво шамкать себе под нос, как и там возле почтовых ящиков. Мустафей враждебно прохаживался как раз между замершим — побелевшим парнем и этой нереальной бабулькой, что со скоростью лани преодолела лестницу в пять этажей и, совершенно не запыхавшись, оказалась за спиной Семена. И было видно, что пушистый охранник не подпускает незнакомого человека к выпавшему из реалий застывшему хозяину. «И трех минут не прошло», — отчеканило в голове Семена, на то, чтобы подняться на нужный этаж и, сделав пару шагов к двери, открыть ее… — Как это… — прошептал он в настоящем трансе. — Ба-буш-ка… я не понимаю, что… вы говорите? Бабка злобно глянула на продолжающего вещать ей о чем-то раздраженного Мустафея, а потом, громко хмыкнув, оскалилась белоснежными зубками и выдала звонким, довольно юным голосом: — Хороший у тебя кот, паря! И тебе сегодня крупно повезло, можно сказать, в рубашке ты родился на свет Божий. Вот что я говорю, — и рычащему на нее коту: — Какой красивый котик! Очень красивый… Выдав это, старушка злорадно хмыкнула и, окатив напоследок холодным взором полыхающих потусторонним мертвым огнем молодых глаз выпавшего в абсолютный осадок Семена, скользнула в лифт, дверь которого привычно закрылась, и странная бабулька покатила вниз. И тут его пробил озноб, да такой, словно ему только что пришлось беседовать с самой смертью, будто кто в морду бросил могильную обжигающую пустоту, и пришло осознание, что он чудом избежал, наверное, самого страшного в своей не такой уж и длинной жизни. Семен, ничего не соображая, словно находясь в промораживающем вакууме, поднял продукты с пола и на полусогнутых заполз к себе в квартиру. Мустафей, как ответственный воинствующий рыцарь, терпеливо прикрывал его скрюченные тылы. Только когда дверь была закрыта, накатил отходняк, и прошло то оцепенение, которое Семен чувствовал во время всей этой нереальной чертовщины на лестничной клетке. Он оперся на стену и сполз по ней на пол, полулежа растянулся поперек прихожей. Кот залез к нему на колени, неистово мурча, топча и царапкаясь через штаны, а после вообще прижался к груди, вытянулся на весь скрюченный в судорогах живот дрожащего Семена и обнял передними лапами за шею, словно успокаивая и укачивая. Как будто это и не кот вовсе, а человек… Так они просидели, наверное, часа два в обнимку на грязном полу у самой входной двери квартиры. И Семен никак не мог понять, что же это все-таки было такое? И как вообще древняя старушенция ни с того, ни с сего вдруг оказалась у него буквально за спиной. Несколько дней выходить из квартиры он просто боялся, кот не отходил от него — ел без пререканий все, что давал ему пацан, и даже спал вместе с Семеном, залезая ему на грудь и вновь за шею обнимая передними лапами, утыкаясь мордой в его небритый подбородок и выводя свои бесконечные «Мырлык-мырлык-мырлык…». Но через три дня Семену пришлось топать в медакадемию сдавать последний экзамен. Кот был крайне недоволен и даже попытался сопровождать непутевого хозяина, но тот не поддался на бесконечные потеры о свои ноги и вкрадчивые уговоры кота. — Ты ж домашний, — ворчал Семен, — даже на улицу срать не ходишь, какие с тобой могут быть прогулки? Посиди дома, скоро буду, если у мужиков найдутся свободные деньги, займу и куплю тебе эту ебнутую скумбрию. При слове скумбрия кот согласился выпустить Семена, демонстративно усевшись набыченной мягкой игрушкой посредине пустой прихожей, поджав под себя лапы. Семен выбирался из дома словно партизан, загнанно оглядываясь, по стеночке кирпичного здания, обогнув его, помчался на автобусную стоянку, но на него никто, слава Богам, не нападал. Как сдал этот свой экзамен и сам не понял, ему впервые в жизни несказанно повезло вытащить из кучи единственный билет с вопросами, которые только и выучил до нападения неизвестной старушки. Обратно шел радостный с поставленным в зачетке утвердительным «хорошо», что совсем забыл о той странной истории с бабулькой, у которой так нездорово полыхали в полутьме подъезда странными огнями глаза. А когда завернул в соседний двор, чтобы сократить дорогу до своего дома, то наткнулся на похоронную церемонию. На табуретках перед подъездом стоял простенький, оббитый красной тряпицей, гроб, в котором лежала, словно спала, та самая странная старушка, что так его напугала несколько дней назад. — Надо же, бегала как девочка до последнего времени, ничем не болела… — шепталась рядом с застывшем в шоковом состоянии Семеном одна из пожилых женщин. — И вдруг так внезапно померла… — Она-то не болела… а вот по соседству несколько людей просто так Богу душу отдали. Здоровых и молодых, и не понятно от чего. Говорю я вам, ведьма она была, точно-точно, нечистая сила, — шипела брезгливо другая и неистово возносила знамения на свое чело. — И то верно, говорят, поп отказался похоронную службу по ней вести, да и сами гляньте, бабке без двух лет сотня, а выглядит, словно не больше семидесяти. Явно не порядок! — бурчала третья. — Видно не удалась у нее последняя охота… — умудренно хмыкнула та, что стояла с самого края. «Последняя охота» — эти два слова, а так же «Ведьма», быстро привели нашего героя в состояние резвого горного козла, которым он и доскакал до дома за пару минут. Даже лифт ждать не стал, на пятый этаж влет умчался, и только когда входная дверь была закрыта на все замки, коими он не пользовался с того времени, как въехал в эту квартиру, Семена стало отпускать. Мустафей вышагивал перед его носом и, как и тогда перед бабкой, снова выговаривал, правда, с другой интонацией, пытаясь донести до испуганного хозяина неизвестную простым людям истину… — Понял я, понял, — Семен дотянулся дрожащей рукой до своего кармана и, вытащив сотовый, позвонил одному из своих близких друзей, попросив того купить водки и скумбрии. — Что, сам не можешь? — хмыкнули в трубку, а потом добавили с ехидством: — Или снова все деньги просрал? — Просрал, — Семен даже не упирался, он гладил ласкающегося к нему кошака, слушая его бесконечное поучительное «фи» на ведомом только кошкам языке. — А скумбрия тебе зачем, может колбасы лучше? — заржали в трубку. — Можно и колбасы, только скумбрии купи сырой, это не мне, а коту… Дальше шли подъебки по поводу затворничества, чокнутости на всю голову и выбора отпраздновать закрытие сессии всем боевым коллективом с девочками, песнями, танцами… чтобы после продолжить тет-а-тет с некоторыми особями прекрасного пола, растащив девок по разным комнатам. Семен еле свернул всю эту компанию по поводу увеселительного бреда. Необходимо отдать должное, Славка понял сразу, если надо составить компанию и выпить в одиночестве — значит, будем соображать на троих совместно с бутылкой. — Кот у меня шума не выносит, прости, еще девок подерет — потом разоримся на подарки, чтобы их умаслить. — Кот? — честно удивились в ответ. — По твоему описанию не домашний питомец, а убойная зверюга. Откуда он вообще у тебя взялся? — Да, Мустафей — родительский котяра, мать с отцом у меня в Париж укатили, вот и оставили… — А… так бы и говорил, значит: ты, я и кот, — подтвердили на том конце трубки весь состав утвержденной увеселительной группы, отключаясь. — Ага, ты, я и кот… — подтвердил Семен, углаживая довольную до безобразия мурчащую скотину. Что ж, свежайшая рыба была придирчиво оценена и с удовольствием съедена Мустафеем. Парни надрались так, что под конец два слова не могли связать. Во время всей этой бравой попойки Семен не удержался и все поведал Славке. Тот естественно не поверил, пьяненько ржал и обзывал дружбана обкуренным нариком. Да и кто ж в такое поверит, что старушка — божий одуванчик — будет промышлять энергетическим вампиризмом тут, у всех под боком, в многоэтажном многоквартирном с огромным количеством подъездов доме. «Ведьмы, если и живут, то в захолустье, подальше от цивилизации, где-нибудь на задворках деревенек, окруженные непролазным лесом, с котами там… ступами, метлами, совами… в общем, как бабки-ежки…», — вывел, икая и запинаясь на каждом слове, под конец Славка, а затем еще недовольно добурчал, что из-за такой нереальной херни Семен отказался от общества горячих баб… И было просто замечательно, что, протрезвев, Славка даже не вспомнил по какому такому случаю его друг так захотел забухать в его скромной компании, накормив при этом странного серебристого с разным цветом глаз здоровенного кошака сырой скумбрией до отвала. Семен же помнит эту историю до сих пор и, если честно, избегает всех незнакомых «добреньких» бабушек и старичков, обегая их десятой, если не двадцатой дорогой. В принципе, так и закончилась эта необычная и местами очень странная мистическая история. Мустафей вновь переехал в дом к родителям Семена, правда, снова срать в лоток он так и не стал, а исключительно упорото корячась на фаянсовом унитазе, чем несказанно удивил таким очеловеченным поведением своих старых хозяев. И хотя закадычными друзьями быть у них с Семеном не вышло, да и котяра больше не терся о него и тем более не испытывал ни малейшего желания с ним обниматься. Но топор войны между ними был окончательно похоронен вместе с ведьмой, что горящим жутким взглядом пытливых молодых глаз не единожды отслеживала свою юную добычу, и у которой так и не удалась ее последняя охота. Конец