Искры

У Авдеевой семь пятниц на неделе. Она врывается в кабинет Дока вне зависимости, сейчас её приём или нет, всегда нервозная, психованная и разъярённая, словно весь мир её просто неимоверно бесит. Порой она срывает чужие приёмы, но чаще всего приходит именно на его время, и это даже не злит Хованского, просто сама она, как бы культурней выразиться… Долбанутая. – Нет, я пыталась! – кричит она, громко хлопая дверью, и последнее, что он видит, извиняющийся взгляд секретарши, которая не смогла её задержать. – Я терпела, как могла! Ты представить не можешь, как тяжело гнаться за автобусом, чтобы не опоздать в универ, на каблуках! Зимой! А он… Она настолько забывается, заходясь в своём истеричном крике, что просто не замечает ничего вокруг и садится на кушетку, прислоняясь бедром к его боку. Хованский медленно приподнимает бровь, смотря, как заливается краской её полное злобы лицо, и она вскакивает, краснея и одёргивая юбку. Он садится, спуская на пол ноги, и запускает руки в карманы, подходя к вешалке и надевая своё холодное пальто. Пора бы купить новое, но этот год он хочет доходить. Да и выкинуть его не выходит – они ведь с ним с института вместе! Он оглядывается на зло сверлящую его своим взглядом Авдееву, шипящую проклятья в его сторону через зубы, и довольно улыбается, заставляя встать волосы на её голове дыбом. Док говорит, что в такие моменты между ними перелетают искры, и страннее, наверное, только то, что они обсуждают её на его приёмах. – Просто бесишь! – кричит она, запыхавшаяся, стоя на пороге пустого кабинета снова. – Где Док? – Опаздывает, – пожимает плечами Хованский как ни в чём не бывало, раскинувшись на кушетке. – Впрочем, – добавляет он, ухмыляясь, – как и ты. Эти искры между ними царапают, задевают током, заставляют злиться и растягивать в мерзкой улыбке губы. Авдеева его, верно, терпеть не может, хмыкает про себя Хованский и довольно смеряет её взглядом. Её ноги дрожат от пройденных по лестнице этажей, потому что лифт неделю как не работает, а про грузовой ей ещё не сказали (а казалось, всего неделю не было на приёме). Вполне предсказуемо, о чём будет её следующая тирада. – Но мне так нужно, – запинается она, плотно сжимая губы, и выпускает из стиснутых пальцев сумку, скатываясь на стул, стоящий неподалёку. Хованский резко напрягается, когда она вздрагивает плечами и заслоняет глаза выпавшей из заколки чёлкой, потому что за столько лет общения с женщинами он, кажется, точно знает, что она намерена делать. Он ждёт до последнего и встаёт с кушетки, когда слышит доносящийся из-за угла всхлип. Чёрт. Это плохо. Она вскидывает подбородок, сталкиваясь с ним взглядом, и не может понять выражение на лице Хованского из-за застелившей глаза пелены. – Отойди! – кричит она, прижимая руки к груди и пытаясь отодвинутся, хотя просто скребёт по полу каблуками, оставляя за ними грязные следы. Зима в этом году холодная, мокрая и до отвращения мерзкая. – Да чего ты истеришь постоянно, – не выдерживает он, делая жест руками, и она зло стискивает кулаки. – Тебе правда так интересно, почему вся моя жизнь проходит, как бесконечная агония?! – выкрикивает она, поднося резко палец прямо к его лицу. – Так я тебе расскажу! В холодильнике нечего пожрать, до стипендии дожить надо, курсач не пишется, ещё тупые однокурсники, а у меня сегодня поехали последние капроновые колготки! Хованский озадаченно замирает, издав непонятный звук, и наблюдает за тем, как она тяжело дышит, и плечи Авдеевой ходят ходуном, поднимаясь то вверх, то вниз. Её ладонь замирает прямо перед его носом, и он сглатывает, осторожно перехватывая её и медленно опуская. Лицо Авдеевой горит, они стоят с Хованским в углу, и каблуки противно ёрзают по испачканному линолеуму, издавая скрипы. Это ещё одна ситуация, когда к нему прислоняются её бёдра. – Я мог бы, – сглатывает он, не зная, как лучше пошевелиться, – тебе занять немного. Почему-то что-то ему подсказывает, что это ненужная ситуация. Он незаметно шевелит плечами, заставляя зашелестеть рубашку, и мысленно всё проклинает, смотря на её лицо и медленно краснея. Улыбаться не получается. Твою же… – Спасибо, – выдавливает она, сглатывая и упираясь ему в грудь обмякшими руками. – Может, ну, отойдёшь. – Авдеева, – не слушая, спрашивает её он, и она вздрагивает, быстро бегая по его лицу глазами. – Ты будешь кричать? – Что ты… – запинается она, вглядываясь в его медленно приближающееся лицо, и задыхается, выкрикивая. – Не! Нет! Отойди, отойди, ото… Он придерживает её запястья и целует, осторожно накрыв губы сквозь её возмущённое мычание. Красное лицо выдаёт Авдееву с головой, как и легко прощупывающийся пульс. Хованский мало думает о том, что она тоже может его слышать. Как всегда, постоянно злая и ничего вокруг не замечающая, ей сейчас не до этого. Он немного оттягивает её губы, и Авдеева жмурится, вцепившись в его рубашку пальцами и сминая ткань, что от силы белеют руки. Придётся гладить, хотя Хованский может смириться с этим фактом. Тяжёлое дыхание Авдеевой щекочет шею, а волосы лезут в нос. Телефон вибрирует у него в кармане (очередное смс о не внесённом платеже, боже, какая скука), и он медленно делает шаг назад, позволяя им оказаться дальше, хоть она и по-прежнему сжимает его рубашку между своих пальцев. На расстоянии вытянутой руки целоваться у них не выйдет. Это немного успокаивает. Она поднимает на него готовые выкатиться глаза, плотно сомкнув горящие от поцелуев губы и краснея от ощущения чужого языка в ротовой полости, хоть он уже и не там. Кажется, у неё жар. Кажется, она готова его убить. Ей ещё столько всего кажется, что она присаживается, еле нащупав сумку на стуле рядом, хватает ртом воздух и безмолвно тычет пальцем в замершего Хованского с ничего не выражающей эмоцией на лице, а затем спотыкается о порог и пулей вылетает за дверь, цокая каблуками, ураганом пролетая по длинному этажу. Хованский ворочает ртом, пытаясь стереть с губ остатки её мерзкопакостной гигиенической помады, и кутается в холодное пальто. Её можно нагнать на лифте, если она ещё не ушла. Он же обещал занять ей немного денег. Интересно, если он говорит о ней с Доком, обсуждает ли Док с ней тоже его проблемы, вроде, почему он так много пьёт, ненавидит электронные сигареты и разошёлся со своей женщиной, хотя ему интересно, что вообще она о нём знает, психованная, нервная и постоянно злая. Вероятно, он нагнал на себя лишний гнев, просто сделав это, но Хованский, по правде, ни капли не жалеет. Она сталкивается с ним в дверях, приникая бёдрами к его боку, и краснеет, пиная дверь: – Да крутись ты! – и пытается вытиснуться наружу. Она правда долбанутая, довольно ухмыляется, смотря на её красное лицо сверху вниз, Хованский. И Авдеева ему этим нравится.