Месть

Звонкий стук шпилек бодро разносился по мощеной улице. Красная юбка вздрагивала от каждого быстрого шага и легко подхватывалась ветром, что так же не забывал и о черных, как смоль, волосах, закидывая пару прядей в глаза. Она откидывает щекочущие волосы назад, все так же приветливо улыбаясь всем тем прохожим, чей взгляд на ней заинтересованно останавливается. То есть – всем. От красных щек каких-то неизвестных мужчин, что пытаются освободиться от тесной сдавливающей удавки на шее, которую она бы с удовольствием сжала сильнее, становилось как-то приятно на черной душе, однако томящего и скребущего по сердцу чувства не унимало. Слишком много понадобилось бы подобных сцен смятенных недоразвитых приличных «мальчиков», чтобы она сбавила шаг и хоть на минуту остановилась. Ей было чуть больше шестнадцати, когда был ограблен первый банк во Флориде, настолько ей ненавистной, что и был ограблен лишь для получения билета в другой город и пары ночей где-то в пятизвездочном отеле. На меньшее она и не разменивалась – уж слишком сильно любила себя, да и другим за символическую плату в пару сотен долларов позволяла это делать. Тем же массажисткам или портье, например – еще те наивные ребята. Становится слишком жарко. Солнце палит в затылок, но она не останавливается, сбавляя шаг, чтобы достать из черной бархатной сумочки солнечные очки, поправить их на прекрасном носике и пойти по своим делам дальше, оставив очередную пару остолопов с открытыми ртами. Одно ограбление за другим; банки, ювелирные магазины, ломбарды – с каждым новым разом она стирала привычные для следователей стереотипы, что «женщина – не вор», отправляя воздушные поцелуи прямо в камеру и не боясь, что ее выследят или посадят. Гениальность маленькой девочки росла прямо пропорционально ногам, чья длина заставила местного доходягу присвистнуть, а ее – усмехнуться. Когда она повстречала королеву Англии где-то на одном из пафосных мероприятий, ей было лет двадцать, а душа трепетала от предвкушения кражи каких-то безделушек общей стоимостью в двадцать пять миллионов стерлингов. Один взгляд, одна ее улыбка, этой любительницы овсянки, и Скарлетт вспомнила о той маленькой пятилетней Скарлетт, что так мечтала о брильянтовой короне и полном властвовании над всей Англией. Умершие с бурным восхождением по лестнице преступности воспоминания вновь воскресли в ее черной душе, а украшения стоимостью в двадцать пять миллионов стерлингов померкли на ее фоне, как дешевая стекляшка на солнце. Она должна была ее получить. Она жмет губы в полоску, будто растирая помаду. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, а сама она останавливается ненадолго. Быстрый выдох, полная расслабленность в теле и она вновь гарцует дальше. С Хербом ее свела судьба когда мысли о короне во всю наполнили сознание и затмили разум. Он был мил, простоват, хоть и обладал мозгом великого гения, которым, увы, не пользовался. То ли дело он – после знакомства с ней. Наивный ботаник вырос в настоящего доктора Зло, подчинившись ее власти, ее длинным ногам и немного короткой красной юбке. Она не знала точно: то ли он любил ее больше, то ли она его – меньше. Губы кривятся в усмешке, а она ведет плечиком, скидывая невидимые пряди. Кто-то великий и наверняка известный сказал, что если хочешь кого-то подчинить себе, то стоит опуститься до его уровня… а поэтому разыгрывать из себя влюбленную до безоружия дуру было немного скучно, но и местами интересно. Особенно – когда он готовил ей что-то смертоносное на завтрак или легкую чуму в банке из-под варенья на ужин. Херб же стал и тем, кто понял ее истинные мотивы и любовь не к просто стекляшкам, а поистине красивым вещам. Про манию и болезнь в виде короны королевы она рассказала ему не сразу, решив, что узкое сознание не поймет подобных широких границ, однако была поражена, когда тот сам полез в полымя, сразу во дворец… … и погорел на своем безрассудстве. Губы вновь как тонкая красная полоска. Желание найти добровольцев на грязные делишки появилось как-то спонтанно, при просмотре мыльной оперы по черно-белому ящику, который теперь уже муж Херб не мог выкинуть ввиду сентиментальности и что-то там о бабушке… Слава и деньги уже позволяли подобные фокусы, а фестиваль злодеев так вообще был на руку. Она опять остановилась, осматривая улицы на перекрестке. Немного хмурясь, вспоминая нужное направление и сворачивая направо. Она честно признаться может только себе, да и то – с неохотой – миньоны поразили ее. Такие маленькие, желтые и несносные – истинные дети в руках умного человека, готовые пойти на все со своим энтузиазмом и чистым желанием угодить «боссу» во всем. Она ни черта не понимала в их словах, да и это неважно было, - главное, ее палец в перчатке ткнул на желанную корону королевы Англии, и они отправились тут же. Милые, наивные в руках безбожной дьяволицы Оверкилл. Но это предательство по телевизору и дальнейшую беготню по дворцу английской королевы она будет помнить еще долго. Она была в минуте от долгожданного момента всевластия, когда ее душа готова была воспарить и взорваться на тысячи, миллионы тысяч осколков от счастья. Но нет – чья-то совесть перевесила на чаше весов, и она осталась ни с чем, пораженная под самый конец замораживающим лучом какого-то мальчишки, опозоренная и униженная, оставленная желтыми пакостниками на произвол судьбы в колонии для особо опасных преступников. Нет, она-то выбралась, да вот только встает вопрос… Длинные прямые ноги останавливаются напротив мрачного и черного дома, цвет которого был обязан прогнившим доскам и саже. Рука тянется к сумочке, из которой тут же выуживается досье с именем и фотографией мальчика лет пяти-шести с темными волосами и длинным безобразным носом. Вслед за ним из-под юбки она достает нож, переходя улицу и замирая в моменте, когда палец нажимает на обшарпанную кнопку звонка. Милая улыбка ползет противно на лицо. Сможет ли сейчас выбраться маленький малыш Грю из лап безбожной дьяволицы Оверкилл?