Paris Burning

Огонь всегда их разоблачал. Здания рушились, реки выступали из берегов, но лишь ожоги оставались на их коже. Огня боялся каждый Город с тех самых пор, как Рим упала к ногам Нерона с криками, перекрываемыми игрой лиры. Огонь был единственной вещью, способной их убить. Не удивительно, что Берген вздрагивал всякий раз как видел пламя, чуть было не уничтожившее его столь много раз, и что Лондон просыпалась от кошмаров о свистящих взрывах и еще не разыгравшихся языках. (На удивление, Берлин был единственным, кто не боялся огня. Вместо этого, его не оставляли сны об окопах, но это уже другая история.) Поэтому, когда огонь обвился вокруг его запястья, Грантер почувствовал, как настоящий страх сковал его сердце. Алкоголь испарился из его крови в мгновение ока, а затуманенный взгляд прояснился. Он ненавидел все, чем являлся и чем собирался быть, но будь он проклят, если сам не выберет свою смерть. Он выбежал на улицу, ощущая, где пламя ревело сильней. Очаг был на нижних уровнях трущоб, через несколько улиц от кафе, где встречались его друзья. Он сорвался на бег и двигался со скоростью, которая поразила бы всякого, кто его знал. Но он был Городом, и город двигался вместе с ним. Каждая заминка образовывалась лишь за счет перемещения булыжников; толпы с легкостью расступались, пропуская странного незнакомца. Улицы укорачивались, дома разверзались, новые переулки появлялись там, где они были нужны, а стены падали, позволяя Грантеру достигнуть огня за малую долю того времени, что ушло бы на этот путь у обычного человека. (Завтра принесло немало замешательства тем обитателям улиц, мимо которых он пробежал: кто-то обнаружил у себя новых соседей, другие – отсутствующую стену или, наоборот, новую. Но, опять же, это уже другая история.) Он остановился в тупике, осматриваясь. Три дома уже были заблокированы, болезненно-желтые огни поглощали их соседей, несмотря на все старания людей совладать с огнем. Грантер различил некоторых членов Друзей Азбуки в толпе. Наверное, этому не стоило так удивляться. Приятно было видеть, что, в конце концов, они представляли собой нечто большее, чем их разговоры. Баорель самостоятельно оттаскивал людей от поврежденных зданий. Смертельно серьезный Жоли занимался ожогами выживших, в то время как Фейи, кто определенно знал все семьи, собирал их вместе и старался выявить отсутствующих. А в самом центре этого едва сдерживаемого хаоса стояли Анжольрас с Комбеферром, организовывая людей в цепочку, переносящую воду из колодца на поле боя со стихией. Вида его Аполлона среди пламени было достаточно, чтобы заставить Грантера покачнуться. Раздался возглас: «Здесь не место для пьяницы!» За ним тут же последовало резкое: «Я не более воспламеняем, чем ты». Статуеобразный или нет, а его Аполлон все еще состоял из плоти и крови. Грантер пробовал начать продвигаться вперед, но его голова трещала под воздействием отвратительного дыма, вившегося в воздухе. Ожог на его руке углублялся по мере того, как вокруг потухало все больше жизней. Антон и его близнец неподвижно лежали в их укрытии-подвале. Почтенный месье Шастан не успел вовремя добраться до расшатанных ступенек. Грантер вновь покачнулся. Его осведомленность неконтролируемо расширялась. За отсутствием алкоголя для ее укрощения, он внезапно знал о каждом бьющемся рядом с ним сердце, о каждом вздохе, об изрыгаемой водосточными трубами воде и об языках пламени, разверзающихся внутри него и сдирающих кожу в мучительных страданиях. Но нет, нет, его тело- его человеческая сущность, его личность- была в порядке. Ему было необходимо помнить об этом. Город мог сойти с ума, если не различал разницы. И тут отчаянный вопль наполнил улицу – мать, осознавшая, что ее дочь не рядом. Грантер повернулся вовремя, чтобы увидеть нырнувшего к домам Анжольраса, пересекающего переулок в поисках пути внутрь. С выдохом, имеющим равные шансы быть как проклятием, так и молитвой, Грантер последовал за ним. Жар ударил ему в лицо, как пощечина, почти сбивая с ног. Анжольрас же продолжал продвигаться вперед, игнорируя тот факт, что дом, к которому он направлялся, успел превратиться в смертельную ловушку. Грантер чувствовал проваливающиеся в жадную глотку огня деревянные полы и мебель, чувствовал оседающий потолок, чувствовал, как дом скрипел и стонал под давлением собственного разрушения. И, что хуже всего, он чувствовал девочку, погибающую на одном из верхних этажей здания. В то мгновение он знал о ней все, как это всегда происходило у Городов. Он знал, что ее звали Мадлен. Он знал, что ей было семь лет, и что она любила заплетать волосы ее сестренки. А еще он знал, что ее легкие были слишком слабы, чтобы справиться с дымом. Тем временем, Анжольрас нашел окно, и в переулке, удаленном от молящих глаз матери, Грантер помчался к нему на нечеловеческой скорости. Он схватил своего Аполлона за его красный жилет и оттащил назад. «Бесполезно! Слишком поздно!» В тот же миг Мадлен испустила свой последний вздох. Он уже и забыл ощущение раздающегося в сердце эха смерти, не смягченное винной дымкой. Это было больно. Больно настолько, что он не почувствовал, как Анжольрас вывернулся из его хватки, при этом ударяя его и освобождая себя. «Прекрати ты так просто сдаваться! Ты не знаешь наверняка!» Анжольрас был ослепителен в своих ярости и ненависти. В этот момент что-то в Грантере рухнуло, словно обваливающиеся в воду катакомбы. Такие пустые, что и самый громкий крик о помощи получил бы в ответ лишь собственное эхо. Не было ничего в этой яме, что могло бы жить при свете солнца. Как он не понял этого раньше? Он отступил от Анжольраса и тихо произнес: «Я знаю». И тут с отчаянным скрипом дом рухнул, с треском обрушиваясь на переулок. Грантер успел оттолкнуть Анжольраса в сторону, принимая удар на себя. Анжольрас издал ужасающий вопль, хватаясь за обломок с намерением оттащить его в поисках друга еще до того, как пламя окончательно угасло. Но в этом не было нужды. Грантер вышел из руин, подобно какому-то образу из грез. Небрежно сбрасывая придавившие его плечи балки, со скатывающимися с него черепицами и деревянными обломками, запятнанный кровью. Он размял спину, думая, что неплохо было бы выпить. Повреждения всегда были неприятны, даже если они мгновенно заживали. Он лениво наблюдал за тем, как кости его пальцев вставали на место, и как возвращалась кожа – везде, кроме мест ожогов, которые теперь были на обеих руках. Ну, что ж, не то что бы он и до этого был красавцем. (Стоп, неужели он теперь сочетался с Лондон? Какая неловкость.) Беспечный поток мыслей Города прервался, когда он понял, что что-то здесь было очень неправильно. Анжольрас изумленно смотрел на него. Он-то наивно полагал, что тот потерял сознание при падении, ушел за помощью, или что остальные стягивались в кучу или что-то вроде того – за дымом было не разобрать. Но, как и всегда, Анжольрас выделялся среди толпы. И впервые с момента их встречи Грантер пожалел об этом его таланте. Ровно как он пожалел и об информации о Городах, что давалась каждому студенту, вплоть до их способности заживлять раны. И о вывернутом плече, исцелившемся со щелчком, оставившем единственными признаками произошедшего пропахшую дымом одежду и пару ожогов на руках. (и след от удара на щеке. Но если Бог был хоть немного милосерден, этого его Аполлон не заметил) Целое горящее здание упало на него. Грантер выглядел так, словно у него произошел небольшой несчастный случай на кухне. О нет, Господи. Как он собирался это объяснить? Он начал пятиться назад, стараясь собраться с мыслями, пытаясь придумать оправдание, но Анжольрас двигался на него, не оставляя ему времени на размышления- если бы он вообще был способен размышлять. Анжольрас схватил его руку, и все мысли разлетелись, подобно испуганным птицам. Какой-то момент они просто смотрели друг на друга. Анжольрас – безэмоционально, Грантер – не в силах отвести взгляд. «Хей, вы там! Вы двое в порядке?!» Дым расходился, и теперь их друзья облегченно смеялись, видя приятелей в живых. Грантер оторвал глаза от места, где Анжольрас дотрагивался до его ожогов (он нежен, почему он нежен?), чтобы взглянуть на них с натянутой улыбкой. «Мы отлично! Перебрались на другую сторону как раз вовремя. Уж не думали ли вы, что какой-то пожар мог помешать мне попасть сегодня в бар?» Они рассмеялись, потому что Грантер, этот несчастный пьяница, вечно был готов сострить. Он смеялся вместе с ними. «Да и не говоря уже о том, что наш лидер не спустил бы тебе-» «Париж», – прошептал Анжольрас. Это был рефлекс, воспоминание или просто шок (потому что когда, черт побери, его в последний раз так называли?), но Грантер обернулся. И действием этим приговорил сам себя. У Анжольраса перехватило дыхание. Продолжительная тишина была как петля на шее. «Я-» «Что ты…» – все разваливалось. Наполняя катакомбы водой и наполняя его горло желчью – говорить было невозможно. Он не мог, не мог. Анжольрас не сказал ничего. Впервые в жизни каждого из мужчин слова их подвели. «Я просто хотел-» (Милый Париж, не стоит бояться) Он не боялся. Он не чувствовал ничего, кроме отвращения: к себе, к трущобам, на которых он был построен, даже к самым красивым из его дворцов, потому что они являлись тем, что его Солнце презирало больше всего. В нем не было ничего, на что его Аполлон соизволил бы пролить свет. Анжольрас продолжал смотреть на него, проникая своими дельфиниумными глазами в самые глубины его сущности. Грантер никогда не чувствовал себя настолько обнаженным, настолько раскрытым – все его секреты были открыты миру, а он не мог даже прочесть выражение лица Анжольраса. (…того, что полюбишь) А затем Грантер понял, и весь мир рухнул. Он знал это лицо, знал, что заставило Анжольраса онеметь. Это был ужас. И этого было достаточно для того, чтобы он вырвал свою руку и убежал.