«They think I’m crazy But they don’t know the feeling.»
~
Влюблённых не считают за нормальных людей. Таких называют сумасшедшими. Таких считают пропащими в бездне, утонувшими в собственном идиотизме, но уверенные в этом даже не имеют представления о том, насколько эти чувства своего рода прекрасны. И если я — в бездне, то ты — демон. А всё, что тебе присуще, это мои персональные круги ада.Твой голос.
Каждый раз, когда ты открываешь рот, когда ты начинаешь что-нибудь рассказывать или делиться чем-то действительно важным для тебя, меня относит куда-то далеко. Очень и очень далеко, за пределы и ада, и рая, и всего того, что начеркано в сотне священных книг. Меня вышвыривает за рамки реальности и я будто бы парю в пространстве, понимаешь? Это невесомое, лёгкое чувство, обрамлённое эхом твоего голоса. Он как хищник пробирается в глубь барабанных перепонок, как хищник их терзает и пропадает с победой, в жизни — с блаженной улыбкой, растянувшейся на моих губах. Ты говоришь много, часто жестикулируешь и по ситуации корчишь лицо. Ты говоришь медленно, размеренно, будто смакуя каждую буковку, которую ты произносишь. Говоришь красиво и по-умному, закручивая повседневные вещи во что-то с космической обёрткой. Придаёшь простому — необыкновенное. Делаешь из лёгкого — запутанное.Твои глаза.
Ты не из тех, кто кайфует от зрительного контакта, ведь ты — демон, почти что дьявол. Демонам нельзя смотреть в глаза, потому что там только пустота и бездонный колодец, и заглянуть в него — всё равно, что затянуть на шее петлю, сунуть в глотку дуло пистолета или приставить острый конец ножа к области сердца. Демонам нельзя смотреть в глаза, но со мной уже давно всё покончено. Свою петлю я давно затянул крепко-накрепко, чтобы насовсем. Чтобы не распутаться, а если и попытаться — то тщетно. Чтобы с каждым новым взглядом задыхаться и тонуть, как выброшенному за борт корабля пирату, который не то что плавать не умеет — у него просто нет ни рук, ни ног, потому что «если и попытаться — то тщетно». Глаза у тебя карие и такие по-человечески простые, что иногда становится скучно. В них не плещутся огромными скатами морские волны, в них не светит солнце, не распускаются подснежники и не растёт трава. В них — демоническая глубина. Смотришь, и жить не хочется, потому что они почти как яд — отравляют, дурманят. Но ведь таких, как я, называют сумасшедшими, помнишь? Такие, как я, заранее обречены на глупую смерть.Твоё тело.
В детских книжках говорят о телах демонов как о нечто ужасном, изуродованном адским пламенем, а в конце иронично приписывают: «Не путать с кентавром». Ведь те — защитники леса, с буйным нравом и острой несдержанностью, а демоны — пустые. Они никакие не защитники, им на всё наплевать, лишь бы ужин подавали вовремя да должную температуру в котловане поддерживали. У демонов нет ни животного начала, какими бы мерзкими они не были описаны в теории, ни начала людского — они практически бесплотны, у них нет чувств и эмоций, они — пустые. Твоё тело — демоническая книга. Сотни надписей, рисунков, тысячи лиц и «простых напоминаний самому себе». Тело не глаза, на него смотреть можно. Даже, наверное, нужно. Такие, как ты, оставляют на теле историю. Целую, блять, историю, наполненную сакральным смыслом, который не дано понять ничтожным смертным. Твоё тело — отдельная дьявольская религия, а я — до мозга костей верующий.~
Но ты зачем-то из раза в раз возвращаешь меня в реальность, где мы — те самые ничтожные смертные. Состоящие из плоти и крови, умеющие чувствовать и испытывающие эмоции, и лучше бы уж я вращался на адовых кругах. — Не замёрз? — совсем не по-демонски, с реальным беспокойством в голосе. — Вспотел. Ответу не удивляешься, наоборот — слышно усмехаешься и понимающе киваешь головой. Потом хлопаешь руками по карманам, достаёшь телефон и включаешь её. Твой демонский гимн, так ты заявил, когда впервые услышал её по радио? Мы ехали тогда вдвоём в студию, помнишь? Помнишь, как ты стучал своими длинными пальцами по рулю и дьявольски скалился, будто… будто ты всю жизнь ждал этого момента. А потом, через несколько дней мы оказываемся здесь. На окраине города, совсем одни и она играет снова. Приглушённо, едва слышно, но кожей волне ощутимо. — Oh you make everything ok, — шёпот твой ощутим не только кожей, но всеми внутренностями. Там будто ядерная война, пиздец в своём самом наихудшем проявлении, ураган, шторм, цунами. На секунду хочется стать черепахой, способной с головой спрятаться в свой панцирь — так и мне хочется спрятаться куда-то и на репите слушать твои-не-твои пять слов. — Oh you take all of the pain away, — дополняю я, иронично усмехаясь, потому что никакую боль ты с собой не забираешь, ты лишь тот, кто её приносит. Но эта боль приятная, клянусь. Она и не физическая, и не моральная, она та невесомая, которую нельзя почувствовать, она будто и не существует совсем. Но ты всё ещё демон, а я всё ещё в бездне. Ты какое-то время молчишь, потому что в песне Дастин завывает о полётах ввысь, не исцелённых ранах и необходимости спасителя, а это всё не твоё. Раны демоны зализывают сами, летать не умеют, а спасти их уже нельзя, потому что спасать нечего. Тело? Ха-ха. Душу? Это ту жидкую и вязкую субстанцию? Вот уж вряд ли. А потом, когда Бейтс говорит, что «we are one in the same», ты будто оживаешь. Будто видишь во фразе правду. — Пообещай мне кое-что, — скидываешь с демонического лица тёмные очки, морщишься, упираешься ладонями в песок и, я знаю, смотришь мне в спину. Ждёшь, когда я послушно и выжидающе обернусь, но этого не происходит, потому что я, тот тонущий и пропащий, заведомо согласен на всё. — Ты никогда не оставишь меня. — Глупости. — Обещай. — Не оставлю. Демоны по своей природе — существа одинокие. Им не нужен никто, чтобы поддерживать в себе что-то навроде жизни. Они не требуют к себе внимания, не мельтешат перед глазами, как те же неугомонные бесы, они просто находятся где-то — не здесь и не там. Они просто есть, и всё тут. Но среди всех них есть несколько таких, у которых от человеческого — только страх. Лютый, ядовитый страх остаться одним. Пока они внизу — всё отлично, они окружены «своими». Потом, поднимаясь на середину, они становятся уязвимыми, потому что обретают проёбанную когда-то душу, обрастают костями и плотной кожей — начинают дышать. Путь наверх им отрезан окончательно и бесповоротно — нечего делать разлагающемуся рядом с цветущим. Демоны по своей природе — существа одинокие, но ты из тех, кто обладает слабостями. Здесь, со мной. И ты с ними, с этими слабостями, как с огнём играешь, когда целуешь меня. Резко и по-хозяйски, наружу выворачивая свою дьявольскую сущностью. Мне даже на секунду кажется, что глаза у тебя тьмой заплывают, беспросветной, гнетущей такой, в которой я погряз года два назад. Года два назад всё было легко. Твой демон был ручным. Выдрессированным, наученным, потому что и ты был неуязвим. Ты был сильным и ничего не боялся. Ты читал некрологи с улыбкой и смеялся, когда находил «особо забавную смерть», а теперь ты с опаской подбираешь утреннюю газету с порога и несколько часов к ней не прикасаешься — готовишься. Тогда твоё равнодушие ко всему, твоя грубость и резкость — всё это было настоящим, правильным, а теперь оно всё так, для показухи. Чтобы доказать самому себе, что ты не сломлен, ведь ты — демон, а демонам такая чушь несвойственна. — Не хочу уходить отсюда, — медленно моргая и перебирая когда-то длинными звериными когтями песок, говоришь ты. — Не хочу. — А мы должны? — Почему нельзя просто навсегда остаться здесь? — и мне становится почти тебя жалко. Ты будто загнанный в угол, отчуждённый, прогнанный всеми и никому больше не нужный. Ты будто жалобно стонешь, будто умоляешь о помощи и будто кричишь: «Прошу, кто-нибудь, я не справляюсь». — Здесь всё просто. Потому что здесь не нужно притворяться. Потому что не нужно играть чью-то роль и выдавать себя за того, кем ты вовсе не являешься. Здесь твой демон вновь становится ручным, но он всё ещё слаб и беспомощен. — Закрыть бы глаза и… — И что потом? — я перебиваю тебя не специально, просто так получается. Просто так получается, что чем дольше ты тонешь, тем лучше приспосабливаешься. Учишься надолго задерживать дыхание и почти становишься рыбой. — А потом… космос. Бескрайний, бесконечный. — Та же самая бездна, только с красивым названием, — фыркаю я. — И с красивым вокруг. Ты мельком смотришь на меня. Я это замечаю только потому, что всегда смотрю на тебя. У тебя поджатые губы, слишком ровное дыхание и пустые глаза. Ты подаёшься вперёд, цепляешься за мой затылок и прижимаешь свой лоб к моему — снова кричишь о помощи. Я не могу помочь тебе, Деккер, потому что мы варимся с тобой в одном котле. Смотрим друг на друга и громко, надрывисто кричим, ведь мы, сука, уязвимы рядом.