We Undead 2.0

— Ладно, мужик, бывай, завтра увидимся. Подхожу к Джонни, братски стучу его по спине и, оценив его практически искреннюю улыбку, быстренько уматываю из комнаты, оставив при этом дверь открытой, коль Рейган тоже в ближайшее время собирается уходить. Потом выуживаю из кармана едва живой телефон, опасливо оглядываюсь, и, по-прежнему двигаясь в сторону главного выдоха, набираю Деккеру. Трубку он не берёт — сначала просто не отвечает, а потом, судя по учащённым гудкам, с кем-то, сукин сын, разговаривает. Ревниво как-то фыркаю и достаю из рюкзака наушники, подключая их к мобильному, намереваясь посадить его окончательно. После пары нажатий на кнопки по барабанным перепонкам сразу же бьёт жёсткий ритм слипкнотовского музла. Я по-дурацки улыбаюсь и уже оказываюсь на свежем воздухе, что какой-то пеленой окутывает моё лицо — на секунду даже приходится прикрыть глаза, вот настолько пелена приятная. И ещё хочется остаться, да на подольше. Знаю, что Джорел не спит нихуя, и вот сейчас, когда я приду, весь такой уставший и желающий просто немного поспать, он будет противно ворчать на меня за то, что я так сильно задержался с Джорджем в студии. Да и хер бы с ним. Иду я медленным и размеренным шагом, не пытаясь спешить и торопиться, просто… прогуливаюсь. Наслаждаюсь безлюдным тротуаром, но недовольно морщусь не особо оживлённому движению на дороге, уже образовавшему нехилую пробку, в которой… да, точно, Рейган! Его машина и его по-тупому милая улыбка, как, полагаю, реакция на какую-то хорошую новость, о которой его осведомляет ярко пестрящий экран телефона. Знаю я эту новость — Джорданом зовут. У меня даже невольно с губ смешок слетает, потому что эти двое, боже, они так усердно пытаются делать вид, будто между ними нет ничего, что почти до смешного доходит — вчера, например, Син наотрез отказался идти с Джонни в магазин. За пивом, конечно, но вдвоём. Нет, говорит, нихуя, сам пусть идёт. Нет, вы просто вдумайтесь… Син… не идёт… за пивом… где такое вообще видано? Я бы не прочь ещё каких-нибудь историй вспомнить, да только деккеровский дом уже в поле зрения попадает. В голове почему-то всплывает картинный фрагмент недельной давности, когда Джей, состроив из себя жёнушку-хозяюшку, решается мне пасту с мясом приготовить. Удивить он тогда хотел, мол, чё, не ожидал, что я ещё и готовить умею, а сам и не умел совсем. Макароны пересолил, мясо — не до конца обжарил. Мамкин кулинар, блять. Дурак такой, но любимый, что пиздец. Воспоминания эти заставляют рефлекторно усмехнуться. Я затягиваюсь мятой сигаретой и выдыхаю сизый дым, который, при содействии ветра, возвращается мне обратно в морду, поэтому приходится сощуриться и чуть ли не начать ненавистно размахивать руками, почти как ребёнку, отмахивающемуся от мух. На небольшой веранде пахнет цветами и одеколоном — запах такой приевшийся и родной. Пару раз прокручиваю ключи в замочной скважине, верчу напоследок головой, чтобы надышаться вдоволь, а потом захожу внутрь. Тепло тут, но пахнет уже иначе — свежезаваренным кофе. Где-то отдалённо бубнит баба-корреспондентка, а ещё бренчит гитара. Мелодия «Outside», акустику к которой невозможно спутать ни с чем другим, плавно, почти по-кошачьи подбирается к ушам, уже лишённым мягких наушников. Тихонько прохожу в гостиную, улыбаюсь на вид перебирающего струны Дога и опираюсь плечом на колонну. Складываю на груди руки и прикрываю глаза. — Уже вернулся? — как-то разочарованно доносится с дивана. — Я думал, ты не заметил. — Через большое окно, в котором ты отображаешься? Вот уж конечно. Тогда я поднимаю взгляд и действительно наблюдаю себя в отражении огромного, почти во всю стену окна. За ним — чернота, тьма, на нём — кривое изображение лампы, освещающей всю комнату. А под этим изображением — я. Уставший, измотанный и, кажется, немного опечаленный. А потом ко мне подходит Джей. Оплетает талию своими смертельно ледяными руками, по-доброму улыбается и целует. Жадно как-то, ревниво — будто, блять, это я трубки не поднимал в половине третьего ночи. Кусается он и больно сжимает в кулаке ткань не снятого с головы капюшона, прихватывая ещё немного волос с затылка. Роется своими тонкими пальцами под моей толстовкой, словно найти что-то пытается, но, когда, наверное, все попытки оказываются безуспешными — он слышно и ощутимо хмыкает мне прямо в губы. Отрывается он от меня вообще нехотя, будто сам себя заставляет. Смотрит своими пронзительными тёмными глазами и ровно дышит. Потом громко сглатывает, бурчит себе под нос что-то неразборчивое и тянет меня, послушного, к дивану. Осторожно толкает, заставляя присесть, а сам, стянув с себя футболку, укладывается на мои колени, мечтательно принимаясь разглядывать все недочёты потолка. — Ты на звонки не отвечал, — тихо протягиваю я, перебирая пальцами его волосы. — С Терезой разговаривал. Говорит он это так спокойно, что моё и без того больное сердце несколько ударов пропускает. Хочется, отчего-то, сквозь землю провалиться. — Она звонила тебе? — тупой вопрос, согласен. — Зачем? — Спрашивала где ты, говорила, что волнуется. А морда стыдливой краснотой наливается — я уверен. — А ты что? — вопрос ещё тупее, не спорю. — Задержимся, говорю, в студии, материал доработаем, — с непринуждённой улыбкой рассказывает он. — И ты, чтобы мелкую не будить, у меня останешься. Короче, всё как обычно. Ты — в порядке, ей — беспокоиться не о чем. — Джорел… — Да брось, я же всё понимаю, — и теперь переводит взгляд на меня. Снова смотрит этими своими красивыми глазами, которые и не обвиняют совсем, наоборот — глядят сочувственно. — Семья и всё такое. — Какое такое? — Ну ты же уйдёшь когда-нибудь, верно? — в голосе была надежда или мольба? Он сейчас так тонко намекнул, что шёл бы я нахуй, или попросил остаться подольше? — Рано или поздно всё заканчивается. Вот и мы закончимся. Деккеру хочется прописать лечебных оздоровительных лещей, чтобы в себя пришёл, а то казаться мне начинает, что он принял чего-то, чего-то вредного для здоровья и альварезовской поставки. — Я имею в виду, что не буду винить тебя, понимаешь? Меня не напрягает отмазывать тебя перед Риз и… — Джей. — …и совершенно не важно, что это, своего рода, неправильно, так что… — Джей! — чуть громче повторяю я. Когда своего добиваюсь, когда этот чёрт замолкает, я провожу двумя руками по лицу, устало вздыхаю и смотрю на него сверху-вниз, осуждающе и, полагаю, по-отцовски строго. — Я не знаю, к чему ты всё это сказал, но меня в любом случае это не интересует. — Тебя не интересует собственная семья? — Сейчас меня интересует только одна семья. С дырками в ушах, неумением готовить и не нарушать идиллию. — Спасибо, конечно, — он дёргает одной ровной бровью и уголками губ, будто, блять, я не назвал его только что своей семьёй. Почему он не набрасывается на меня с поцелуями, с желанием содрать одежду и отодрать мою жопу? Как работает этот романтичный приём с семьёй? — Но я вообще-то серьёзно. — Так же, как и я. — Почему ты не хочешь обсудить это? — он поворачивает голову чуть вправо, почти касаясь кончиком носа ширинки на моих джинсах. — Потому что, Джей, я ахуеть как устал, — говорю это на выдохе, чтоб большей драматичности придать. — Мы с Джонни пахали до половины третьего ночи, мы выпили все имеющиеся в ближайших магазинах энергетики и выкурили все существующие в студии сигареты. Всё, что я хочу, — это либо жаркого секса, либо сна. Но, да, конечно, — психовано усмехаюсь и легонько провожу ногтями по голому торсу Деккера, — мы можем всю ночь пропиздеть о том, что сейчас не важно. — Ты так говоришь, будто… — Блять, окей, я понял, — несколько нервно ёрзаю и совсем чуть-чуть подаюсь вперёд. — Вставай, я спать пошёл. — Ладно, ты прав, — наконец, доходит до него. Он кивает головой, поджимает на секунду губы и потом формирует из них трубочку. — Но мы всё равно однажды вернёмся к этому. — Секс или спать, — повторяюсь я, очень, блять, надеясь на разумность этого чудилы, и на то, что его выбор падёт на мою задницу, а не на сладкий сон — что, конечно, тоже было бы неплохим раскладом.