We are the champions, my friend

Осознание чудовищной, ужасной, непоправимой ошибки пришло не сразу. Минуты три Эрик тупо таращился на чуть опухшее запястье, пытаясь понять, что только что произошло. Почему обычно терпеливый Джеймс не выдержал, что заставило его сорваться... Неужели его настолько задевали переживания Эрика? Дурацкие, бессмысленные переживания, ведь на самом деле в глубине души он был доволен этой игрой и горд ребятами. Они не испугались, не дрогнули и выстояли. А что до цифр на табло... Они мало что значили по сравнению с этой моральной победой. К этому осознанию Эрик бы наверняка пришел сам, но через пару недель. Джеймс заставил его сократить этот путь до нескольких минут. Джеймс, которого он, кажется, сам только что выставил из команды. Джеймс, которого немедленно нужно было вернуть. Эрик не помнил, как сел за руль и поехал. Он изо всех сил жал на газ, только чтобы успеть и остановить Джеймса — и при этом понятия не имел, как это сделать. Что говорить и, главное, как... Но это было неважно. Главным было успеть, а там уж Эрик обязательно что-нибудь придумает. *** Автобус подъехал быстро, и скоро Джеймс уже устроился на жестком сиденье, прислонившись головой к холодному стеклу. Всего пара остановок и он будет дома... Хотя нет, теперь дом снова ждал его в Дингуолле. Нужно будет прийти, выпить чаю, взять сумку и просто начать собирать вещи. Уронив голову на руки, Джеймс закрыл глаза и выматерился. Было мерзко и мертво, будто все самое родное разом отобрали и выкинули на улицу. Он мог бы повторить всё, что сказал Эрику, снова и снова, но легче от этого осознания почему-то не становилось. Поднимаясь по лестнице, Джеймс услышал шум: кто-то громко кричал и колотил в дверь. Он быстро поднялся вверх по лестнице и обнаружил Эрика, взлохмаченного и дьявольски злого. — МакЭвой! — он со всей силы постучал кулаком в дверь. — Открывай, мы должны поговорить! — Хватит орать, я только приехал, — Джеймс устало достал ключи и протиснулся к двери, грубо отодвинув Эрика плечом. – Так что говорите здесь. Эрик почувствовал себя чудовищно глупо. Наверное, со стороны это выглядело до смешного нелепо: далеко не самый молодой мужчина колотит в дверь и совершенно неприлично орет. — Что ж, если здесь... Постараюсь не отнять у тебя много времени, — Эрик выдохнул, пригладил волосы и быстро сказал: —Джеймс, я бы хотел, чтобы ты остался. Без тебя наша команда не будет прежней, и я... Черт, как же сложно. Он помолчал, нервно расстегнул верхнюю пуговичку на рубашке и продолжил: — Я лет десять уже ни перед кем не извинялся и, кажется, забыл, как это делается, — Эрик отвел взгляд.— Наверное, пришла пора вспомнить. Я повел себя очень некрасиво, и ты справедливо осадил меня. Приношу свои глубокие извинения и очень прошу тебя остаться. Пожалуйста, Джеймс. Удивительное дело: Эрик Леншерр извинился, и небо не рухнуло на землю, и даже Джеймс, вроде бы, был пока жив. Задержав взгляд на расстегнутом вороте рубашки и бьющейся вене на шее, он облизнул губы и наконец встретился взглядом с Эриком — тому явно было чудовищно, мучительно тяжело говорить все эти слова. Джеймс глубоко вздохнул и молча отвернулся к двери в квартиру, и заговорил, будто обращаясь к ней: — Питеру было важно одобрение и ваше присутствие, он тяжело воспринял свою неудачу. Я уже даже смирился с тем, что вы не хвалите нас, но бросать, как нечто никчемное, не стоящее внимание, что-то постороннее... Это было больно. Дверь наконец поддалась. Джеймс замер и повернулся к Эрику, глядя прямо в глаза. — Заходите, глупо стоять на лестнице. У меня тут неубрано, но, надеюсь, чаю вы попить со мной сможете. В качестве извинений. И простите меня за эту вспышку. Это личное, а я не должен так реагировать. Как запястье? Джеймс пропустил Эрика в просторную прихожую и скорее закрыл дверь. — Запястье не болит. А с Питером я поговорю завтра, — произнес Эрик, переступая через порог. — И я не бросил вас... То есть, я осознаю, что все это выглядело так, но на самом деле я не бросил. Просто не хотел, чтобы вы видели меня таким... разбитым. То, что я вовремя не скорректировал тактику — моя вина, и мне нужно было время, чтобы с ней свыкнуться. Он не знал, зачем говорит с Джеймсом так искренне — очевидно же было, что он никогда это не поймет. Болезненное отношение к поражениям было для Эрика чем-то глубоко личным, и он не привык делиться такими переживаниями. Но по всему выходило, что и для Джеймса это стало личным. — Ты точно уверен, что чаепитие — это достаточное извинение? — Эрик невесело улыбнулся. — Я чувствую, что задел тебя гораздо сильнее, чем... Мне бы не хотелось, чтобы ты оставался на меня в обиде. — Чаепитие и хороший разговор, вряд ли нас хватит на партию в шахматы, — Джеймс улыбнулся. — Я понимаю, что вам стоило прийти сюда и объяснить мне все это... Покрепче у меня ничего нет, так что чай. Проходите за мной, на кухне уютней. В квартире у Джеймса было хоть и неубранно, но уютно. Сняв пальто, Эрик прошел на кухню. Пока кипел чайник, оба молчали. Эрик наблюдал, как Джеймс разливает по чашкам чай и как доливает себе молока. Оказывается, он уже успел выучить, что Эрик не особенно любит смешивать напитки. — Ничего, это еще не конец, — произнес Эрик, пытаясь завязать ни к чему не обязывающий разговор. — У нас впереди еще чемпионат, вот уж где мы просто обязаны победить! В прошлом году мы вообще остались без еврокубков, нам как раз финансирование сократили, так что одна восьмая – это действительно успех. Убрав молоко в холодильник, Джеймс сел напротив и торопливо заговорил: — Не надо бодриться, от этого только хуже будет. Лучше расскажите, как бы корректировали тактику? Я, если честно, не вижу, что можно было сделать лучше. Даже забей Питер тот мяч — испанцы бы расчехлили все, что есть, и мы вряд ли выстояли так красиво. Уйти больше в полузащиту? Они бы потихоньку отжали процент владения мячом и... Короче, серьезно — вы сделали все по высшему разряду, да и мы тоже — не спорьте, я типа сегодня у нас прав! — так что по-хорошему, это повод отпраздновать. И да, порвать всех дома с особым блеском. Джеймс сделал большой глоток чая, подмигнув Эрику поверх чашки. Господи, что он творил... Следовало прекратить так себя вести, а то тренер еще подумает что-нибудь не то. Или спрашивать начнет, чего доброго. Но Эрик не стал ничего спрашивать. Он посмотрел на Джеймса пронизывающим долгим взглядом, отпил чаю и заговорил. Заговорил как человек, который молчал многие годы, потому что не мог подобрать правильных слов — и теперь нашел их. — Знаешь, почему-то так всегда выходит, что я вечно виноват, — Эрик смотрел немного в сторону, словно боясь прочесть в глазах Джеймса осуждение. — Взять Питера: я его толком и не видел, пока ему семь не исполнилось. Не то, чтобы я не мог — просто забывал, да и были дела поважнее. Он меня мистером Леншером поначалу звать пытался, совсем не узнавал, — он горько усмехнулся. — И с футболом так же. Я словно где-то недорабатываю. Смешно: всегда вижу недоработки других, а свои... Свои чувствую и не могу ухватить. Ты считаешь, что я прав, но я-то знаю, что это не так! Я что-то упустил. Я где-то облажался, и эта мысль всегда со мной. Эрик положил руки на стол: пальцы чуть подрагивали, но он словно не замечал этого. — Наверное, проблема в том, что я не умею смиряться, — тихо, словно ни к кому не обращаясь, сказал Эрик. — Есть один человек... Очень поганый человек, сейчас он в Аргентине. Я знаю тех, кого он своими экспериментами оставил инвалидами. Знаю тех, кому он сломал жизнь, — он помолчал. — А, черт с ним, не буду прикидываться альтруистом, он мне сломал жизнь, в этом все дело. И каждый раз, когда я допускаю ошибку, я вижу, как он радуется — и ненавижу себя за это. Себя, не его. Наверное, стоило его прибить, пока была такая возможность. Увлекшись, Эрик подался вперед и вцепился в руку Джеймса, как в спасительный якорь, и это, пожалуй, было еще более неловко, чем вся эта нелепая исповедь. — Прости меня, — Эрик разжал пальцы. — Я... Я просто давно ни с кем про это не говорил. Эмма сама прошла сквозь это, но она сильная, гораздо сильнее меня. А Логан много лет слушал эти истории, хватит с него. Джеймс смотрел на него, не мигая. «Сколько боли, одиночества и гордости, такие сложные чувства, эмоции... И ведь понятия не имеет, насколько он потрясающий человек, пусть иногда такой феерический мудак», — мелькнуло в голове. — Значит, вот что делал Шоу... — Джеймс осекся и перехватил руку Эрика, выше запястья. — Да, мне Логан в общих чертах рассказал, что этот тип сделал вам много зла, я... – тут Джеймс понял, что совсем сбивается на родной шотландский акцент и тараторит. Аккуратно сжав руку Эрика, он продолжил медленнее: — Если понимание ускользает от вас, перестаньте думать, прислушайтесь к себе, к интуиции. Этот вечный блок, эта неуверенность — они не ваши на самом деле, понимаете? А Шоу... Права у него нет, так влиять на вас, Эрик. Причем мертвый он бы принес вам столько же неприятностей, если не больше. Наклонившись ближе и чуть понизив голос, Джеймс проникновенно посмотрел Эрику в глаза: — Уверен, он сейчас там у себя в Аргентине после нашего матча от зависти кровью дрищет. Эрик криво улыбнулся. Джеймс так трогательно пытался поддержать его, что он почти поверил в лучшее. Но злость на себя была сильнее. — Я уже и не знаю, что мое, а что нет, Джеймс. Возможно, я и есть такой — озлобленный и помешанный на результате... Я не помню, какой я настоящий, и вряд ли вспомню. И если я прислушаюсь к себе, то услышу только пустоту. Джеймс все еще держал его за руку, и Эрик уткнулся лбом в их переплетенные пальцы. Он казался усталым, словно постаревшим на много лет, и Джеймс чувствовал это, принимая на себя чужую боль. Но миг единения не продлился долго — откровенность давалась слишком тяжело. Эрик снова стал собранным и закрытым. — Прости. Не стоило говорить об этом, — он резко отстранился и встал. — Спасибо за чай, я пойду. Еще раз извини меня. Увидимся завтра. Эрик вышел в коридор и надел пальто. Джеймс не стал удерживать его, но вышел следом. Он понимал, что обстановку разрядить не удалось. Эрику явно было слишком плохо, чтобы шутить, а манеру Джеймса смеяться над самыми важными вещами он принять не мог. Глупо вышло, и теперь Эрик уходит. «Почему ты убегаешь, почему закрываешься, зачем сейчас? Я же вижу...» — Я же вижу, Эрик. Ты прячешься от мира, от меня, от самого себя, — Джеймс сказал это, когда Эрик уже начал открывать дверь. — И сейчас ты убегаешь, снова, чтобы не было больно. А если подумать, чем пустота лучше боли, а? Резко дернувшись, будто опасаясь передумать, он в один шаг сократил разделяющее их расстояние. Перед его внутренним взором все еще стоял образ Эрика, склонившегося к сцепленным рукам и считавшего себя виноватым, кажется, во всех смертных грехах. Джеймс мысленно ругнулся на его высокий рост и с силой захлопнул дверь. — В челюсть дашь мне потом, а теперь заткнись и... Короче, вот. Джеймс вцепился в пальто, развернул Эрика к себе и с силой оттолкнул спиной на дверь. Кажется, тот нехило так приложился головой, но сейчас это было неважно. Джеймс перехватил опешившего Эрика за шею, наклонил ближе к себе, и порывисто целовал, лишь на секунду закрыв глаза. Он давно мечтал сделать это, мечтал перед сном, уже на грани сна и яви, или просыпаясь со стояком по утрам, или закрывая глаза под горячим душем дома и вспоминая, как Эрик следил за игрой или тренировкой. Целовать, прижимая и почти кусаясь, страстно, как не целовал, кажется никого до этого. «Ты живой, Эрик, в тебе есть пустота, но она не заполняет тебя целиком, это ты ее заполняешь, живой, чувствующий... И ты не один. Не один, понимаешь ты? Ты не один». *** Эрик знал, что должен уйти немедленно, не оставляя себе времени на раздумья. Джеймс не мог ему помочь справиться с собой, как и никто другой. Этот разговор не стоило затевать в принципе — в нем не было никакого смысла. А ведь им с Джеймсом еще предстояло общаться после того, что было сказано, друг другу в глаза смотреть... Впрочем, сейчас, в темноте коридора эта проблема легко решалась. Джеймс что-то говорил, но Эрик не слышал: пустота внутри ощущалась как огромная дыра под ребрами, и все вокруг казалось зыбким и темным, как болото. Неожиданно Джеймс подошел ближе, и Эрику на миг показалось, что тот снова хочет ударить. Он сжал кулаки, чтобы отразить атаку — но вместо этого Джеймс поцеловал его, страстно и голодно, точно пытался достучаться, заставить Эрика услышать себя. Его ладони крепко, почти удушающе обнимали шею, и оттого голова приятно кружилась. Джеймс отстранился, резко оборвав поцелуй. В его глазах отражалась абсолютная решимость, и Эрик не мог понять, что именно она значила. А потом он словно бы услышал в своей голове короткое «Ты не один», и это разом объяснило все, одновременно перевернув весь привычный мир. Джеймс понимал Эрика, чувствовал эту пустоту, и был готов заполнить ее собой. — Ты... — он смотрел перед собой неверящим взглядом. — Джеймс, я должен... Я обязан спросить тебя — ты хорошо подумал? В своей собственной способности думать он уже изрядно сомневался, а Джеймс ничего не ответил — только коротко кивнул и потянулся за поцелуем. И Эрик с секунду подумал: может, стоит остановиться? Холодно сказать, что Джеймс все не так понял, и уйти? Запретить себе даже думать об этом? Но было слишком поздно, потому что Джеймс все понял — и понял правильно. И, что самое страшное, знал об этом. Они целовались, стоя в прихожей, и даже упавшая с вешалки шляпа не помешала им. Прижав Эрика к стенке и продолжая целовать, Джеймс запустил ему руки под рубашку. Вешалка опасно покачнулась, и Эрик отчетливо понял: еще пара резких движений, и их погребет под грудой одежды. — В спальню? — спросил Джеймс, точно прочитав его мысли. Выражение лица у него было счастливое и одновременно испуганное. — Да, — ответил Эрик, и тут же укорил себя за поспешность. Впрочем, думать и осмыслять произошедшее он явно будет не сейчас — и даже, наверное, не завтра. Но, несмотря на явную решимость тащить Эрика в спальню, Джеймс не мог остановиться и перестать лапать, сжимать, гладить его под рубашкой, прижимаясь и вдыхая его запах носом и приоткрытым ртом. — Помнишь Рождество? Я все утро дрочил на твою фотку, эта расстегнутая пуговица... — Джеймс впился зубами в шею Эрика, оставляя след. Терпкий горьковатый запах кожи окончательно затуманил разум. — Джеймс, спальня. — Эрик тяжело дышал, вцепляясь в плечи. Подняв бровь и облизнувшись, Джеймс шальными глазами посмотрел на него. О, это было прекрасное зрелище, даже в полутьме коридоре: как будто сказочное потустороннее создание сбрасывало с себя маскировку и представало в своем первозданном хаосе и гармонии. — Ох же вау!.. – выдохнул Джеймс, прижимаясь крепче. — Да, точно спальня. Когда-нибудь я тебя туда внесу, окей? Джеймс лучезарно улыбнулся и потащил Эрика за пряжку ремня, приобнимая и будто ведя его в танце. Эрик счастливо и легко улыбнулся: с непривычки губы его будто подрагивали. — Скорее я тебя внесу... И хватит вести! — он сгреб смеющегося Джеймса в неловкие объятия и чуть не впечатал их в дверной косяк. — Эй, осторожно, я очень ценный игрок, не надо мной ломать стены, ты, акула! – насмешливо возмутился тот. — Ах, я теперь акула?.. А что случилось с моей сосулькой в заднице? — Надо срочно это проверить, — Джеймс сгреб упомянутую задницу и как следует сжал. — Прекрасная задница, но нужен более детальный осмотр... Эрик наконец тихо рассмеялся, так непривычно мягко и тепло, что Джеймс понял — он окончательно пропал. Как никогда в жизни и ни с кем не попадал, и это было совершенно прекрасно. Уронив их обоих на кровать, Джеймс услышал возмущенное шипение Эрика: — Блять, пальто!.. Джеймс на секунду замер, осмысляя услышанное: «Пальто? Зачем, почему?.. А, к черту!» — Да пошло оно, это твое пальто, — мурлыкнул он, припадая к открытой шее. — Знаю я тебя... Тебя только отпустишь, а ты и сбежишь. Не пущу теперь... Никогда. Глаза Эрика странно блеснули в полумраке; он подался вперед и крепко поцеловал Джеймса. — Спасибо тебе, — благодарность была настолько неожиданной, что Джеймс не сразу нашелся с ответом. — Нет, это ты… Тебе… — А вот болтать кончай, — насмешливо шепнул Эрик. — Иначе точно сбегу. Джеймс прорычал что-то возмущенное и начал торопливо стаскивать одежду с себя и с Эрика, и скоро не осталось ничего, кроме влажных звуков поцелуев. Нельзя сказать, что у Джеймса был много опыта в подобных отношениях, но сейчас это казалось неважным. Он прикасался к Эрику так же, как прикасался к себе, фантазируя о нем, и это казалось самым правильным. Словами было не достучаться, и поэтому Джеймс пытался донести свои мысли тактильно. «Ты самый лучший, ты достоин любви», — мысленно шептал он, проводя рукой по животу и опускаясь ниже. «Ты нужен мне, и не только мне, но мне — сильнее всех». «Ты не один, и я никогда тебя не оставлю».