18. “Метелица”
Nobody saw our sails on the horizon Nobody heard propellers in the dawn Nobody smelt our coal fires burning Nobody knew - under the radar we crept on… (Abney Park - Under the Radar)
-Как твое имя? Отвечать не хотелось - и он лишь промолчал, продолжая хмуро разглядывать гостя. Последний был человеком полноватым и несколько бледным, явно проводившим много времени в каком-нибудь кабинете - впрочем, этих холеных белых рук не касались, похоже, даже чернила. Начавший уже формироваться второй подбородок, маленькие глазки, притаившиеся за уродливыми, едва ли не в полголовы, очками в роговой оправе и ранняя лысина - волосы распадались аккурат посередине - картину почти довершали. “Почти” стоило добавить хотя бы по вине жесткого белого воротничка, что выглядывал краем из-за дождевого плаща, застегнутого до самого горла - одним этим отвечая на все невысказанные вопросы и разрешая все сомнения. -Меня вот зовут Эдмунд. А тебя? Он вновь смолчал, отведя взгляд от гостя - и невольно бросил его в зеркало, которое еще минуту назад этот самый гость, прохаживавшийся по комнате, закрывал собою. Из этого самого зеркала на него мрачно таращился сидящий на краю кровати подросток - низкорослый, коренастый, с чуть выпяченной нижней губой и жирными, наспех зализанными куда-то наверх и в сторону волосами: не то черными, не то бурыми, одно верно - грязными. Брови и лоб были отмечены красными пятнами аллергии, глаза же, казалось, сбежали сюда из чужого тела: взгляд их был до того тяжел, словно владелец уже родился стариком - уставшим и ненавидевшим все, что творилось вокруг. Да и горбился он так, словно разогнуться вовсю мешал возраст… -Ну что ж, - продолжал тем временем гость, подтаскивая себе стул и садясь у самых дверей. - Давай начнем с чего-нибудь попроще. Скажи, тебе известно, почему ты живешь здесь? -Потому что мою мать изнасиловал священник, - выплюнул он, заглядывая гостю в глаза. - Потому что она от меня отказалась, едва родила. Потому что дело нужно было, как это там говорится, замять. На бледном лице гостя не дрогнул ни один мускул - впрочем, поди их еще разгляди, на такой жирной морде. А вот глаза подвели - и, едва заметив в них слабый проблеск перемен, он продолжил развивать свое наступление. -А вот зачем здесь вы, отче? Зачем человек вроде вас явился сюда и тратит на меня свое драгоценное время? -Человек вроде меня… - странно, но раздраженным гость не стал даже после всех этих слов - выглядел он скорее заинтересованным. - Ну и кто же я такой, по-твоему? -Очевидно. Вас прислали, чтобы вымести меня вон, - он улыбнулся во всю ширь, ничуть не стесняясь выдранного недавно зуба - портиться они начали в возрасте удивительно раннем. - Засадить в какую-нибудь другую дыру. Туда, где я никого не знаю. -И почему же, скажи на милость, кто-то должен хотеть так поступать? - улыбнувшись в ответ, поинтересовался Эдмунд. - Может, ты знаешь? -Они боятся. Боятся меня, - лицо его прорезала очередная усмешка. - Будут рады, если я уйду. Еще больше - если я сдохну. -Вот как… - подавшись чуть вперед, выдохнул гость. - Занятно, очень занятно. И отчего, как ты сам думаешь? Нет ответа - лишь очередная ухмылка, наглая и самодовольная. До такой степени, что выглядит вымученной. -Что ж, давай поговорим серьезно, - помолчав какое-то время, протянул Эдмунд. - В одном ты прав - меня действительно попросили прибыть сюда, чтобы разрешить возникшие…трудности. -Я готов ехать, - спрыгнув с кровати, заявил он. - Вещей немного. -Что-то неладное творится в этом приюте, - не обратив на его движения ровным счетом никакого внимания, продолжал гость. - Последние…ну, скажем для пущей точности, что года три. Еще до войны это заведение считалось, не побоюсь такого сильного слова, образцовым, да и открывшись вновь после нее, держало, сколь я могу судить, прежнюю планку. Но последние три года… - Эдмунд вновь вздохнул и поскреб подбородок - со стороны могло бы показаться, что он старался придать своему образу лишней задумчивости и рассудительности ничуть не менее отчаянно, чем собеседник его тщился скрыть страх за показной наглостью и деланным безразличием. - Шестеро воспитанников были переведены отсюда за одно только последнее полугодие, все - с признаками крайне серьезных невротических расстройств. Конфликты, даже самые мелкие, согласно имеющимся у меня докладам, все чаще и чаще перерастают здесь в драки, участились случаи воровства, порчи имущества…прошлой зимой - побег, едва не стоивший жизни обоим его участникам, этим летом - попытка самоубийства…ты, кажется, что-то хочешь добавить, верно? -Я не думал, что Винсент сможет. Всегда считал, что у него кишка тонка. -А известно ли тебе, что в падении он сломал обе ноги? Возможно, он никогда больше не сможет ходить… -Значит, и на подоконник больше не взберется. -Тебя это забавляет, не так ли? -А что вы хотите услышать? -Правду, - сухо сказал Эдмунд. - Правду о том, как один чертов мальчишка довел весь приют до такого…состояния. И тебе лучше бы хорошо обдумать свой ответ, поскольку он может сильно повлиять на твое будущее. -Будущее? А что такое будущее, отче? - вновь забравшись на кровать, теперь уже с ногами, он зло рассмеялся. - Быть как вы? Еще одним жирным тупым лентяем? -С меня довольно, - гость резко распрямился. - Сдается мне, никто здесь не учил тебя манерам… -Ну так исправьте недочет, - зашипел он рассерженной змеей, весь подобравшись, словно в любую секунду мог последовать удар. - Давайте, я жду. Дайте мне пару хороших затрещин, отче! Давайте, смелее! Только троньте меня - и я вам обещаю, одним Винсентом дело не кончится! Давайте, ну же! Уже через неделю вы будете вывозить отсюда трупы! Реакция гостя оказалась донельзя странной - едва успевший проступить на лице гнев куда-то подевался, пустующее место же заменила улыбка - едва ли не более гадкая, чем та, которой награждал Эдмунда он. -Вот шило и показалось из мешка, - усмехнулся гость. - Забыл тебя предупредить, дружок - пока ты гулял, мы кое-что спрятали в твоей комнате. Этот разговор я сейчас записываю. И ты уже наговорил достаточно, чтобы тобой можно было заняться всерьез. Глядеть в зеркало вновь явно не стоило - вид собственного лица, пошедшего красными пятнами, лучше ему нисколько не сделал. -Чего вы хотите? - немного восстановив дыхание, выдавил он из себя. -Как я уже и говорил, правды. Правды о том, как ты довел одних до нервного срыва, других - до увольнения, а третьих чуть было вовсе не погубил. Правды о том, почему меня поначалу слезно умоляют забрать тебя куда угодно, хоть бы и в тюрьму, а стоит мне приехать - ведут себя так, словно ты сущий ангел…правды, парень, правды. И давай-ка с ней не тяни. -А запись? -В зависимости от того, как пойдет наш разговор, она может остаться у меня…или попасть на стол кому-нибудь еще. -А вы необычный. Для священника. -Да неужели? - хохотнул гость. - Было с кем сравнить? -Навидался всяких, - медленно сползши с кровати, он встал у изголовья и со всех сил навалился на спинку. - Могли бы и подсобить… -Предпочитаю смотреть, как работают другие, - бросил в ответ Эдмунд. - В этом мы похожи, верно? -Много вы знаете… - пропыхтел он, отодвигая кровать. Снялась со своего места та далеко не сразу, но глубокие борозды в полу давали понять, что этим путем кровати было двигаться не впервой. Оттолкнув ее, наконец, достаточно далеко, он присел над внешне ничем не отличимой от своих соседок половицей, одним рывком вытянув ту наружу. И - сразу следом - небольшую книжечку в черной обложке. -Что это? -Правда, - огрызнулся он, швыряя книжечку гостю на колени. - Хотели знать, так вот, жрите. Смотрите только, как бы не подавиться. -За то будь спокоен, - Эдмунд поправил очки. - Так, и что же у нас тут… Тишина правила бал пять или того больше минут. Переворачивая одну страничку за другой, гость все больше и больше мрачнел - как оказалось, лишь для того, чтобы наконец залить комнату своим смехом. Странный это был смех, да и взгляд гостя теперь был совсем иным - это казалось почти невозможным, но он словно бы искренне восхищался увиденным. -“Герман, семнадцатое октября, три часа дня. Будучи в городе, вынул у прохожего кошелек. На полученные таким образом деньги купил еды и сигарет, коими поделился впоследствии с Йоахимом и Ойгеном, записано со слов последнего. Абель, восемнадцатое октября, девять вечера. Лег спать, не прочитав молитвы, записано со слов Бернта. Петер, двадцатое октября, пять часов утра. Занимался рукоблудием в прачечной. Хранит при себе несколько фотографий непотребного содержания, предположительно в матрасе. Записано со слов Абеля. Эрвин, двадцать второе октября, десять вечера. Принимал украденную из столовой пищу после отбоя, записано со слов Ойгена. Альвин, двадцать шестое октября, пять часов вечера. В разговоре с Йоахимом признался, что врал про своего отца - тот погиб не на фронте, а был заключен в концентрационный лагерь за уклонение от работы, где и скончался. Записано со слов Йоахима. Двадцать девятое октября, Курт. Ударил Баума один раз в лицо и два раза в живот. Предположительно имеет самодельное режущее оружие, созданное из украденной в июне отвертки, записано со слов Баума и Эмиля…” - перевернув очередную страницу, Эдмунд вновь рассмеялся. - Я вижу, времени ты даром не теряешь. Но это год прошлый, а что у нас поближе? Ага, вот… - перевернув сразу несколько десятков страниц, гость продолжил чтение прежним донельзя веселым тоном. - “Винсент, седьмое июля. Вечером шестого июля был послан за покупками с Эмилем и Грегором. Утаил совместно с ними часть выданных денег, посетив, предположительно в период с восьми до десяти вечера, некую уличную девку, о чем рассказал впоследствии Грегору, кто, предположительно, уже ранее пользовался ее услугами. Вернулся после отбоя, был вынужден перелезать через ограду. Записано со слов Бернта, притворявшегося в тот момент спящим. Девятое июля. Розыск упомянутой Винсентом и Грегором особы (имя - Кристель, предположительно настоящее) не составил большого труда. Согласно показаниям последней, Винсент действительно посещал ее между шестым и седьмым июля, оплатив ее услуги из утаенной ранее суммы, однако, потерпел в процессе постыдную неудачу, после чего сбежал, предположительно, в слезах (неточно). Томас, двенадцатое июля, девять утра. Ударил ногой кухонную кошку, записано со слов Пауля, дежурившего в тот день на кухне. Двенадцатое июля, семь вечера. Отец Ральф вновь был замечен делающим предложения непристойного толка одному из новеньких, Карлу, обещая взамен достать для него сахара и масла к обеду. Записано со слов уборщицы Бритты, последняя принуждена к молчанию. Тринадцатое июля, одиннадцать часов дня. Баум, Эмиль и Альвин, будучи посланными на рынок, посещали кинотеатр, куда проникли без билетов, воспользовавшись дырой в ограждении. Артур, тринадцатое июля, девять часов вечера. Курил под лестницей первого этажа после…” -Может, довольно уже? -А что так? - в притворном удивлении выгнул бровь Эдмунд. - Мне казалось, тебе это нравится. Посмотри, как аккуратно написано - каждая буковка, каждая точечка…по одному этому я уже могу сказать, что ты наслаждался тем, что делал. -Вы закончили? -Нет, дружок, мы с тобой еще только начинаем, - ядовито усмехнулся гость. - Скажи, почему ты это делаешь? -Ухо слышащее и глаз видящий - и то и другое создал Господь. Не люби спать, чтобы тебе не обеднеть, держи открытыми глаза твои, и будешь досыта есть хлеб (1), - улыбнулся он в ответ - еще более мерзко, чем собеседник. - Разве не так было сказано? Он ожидал чего угодно, но только не того, что последовало за этими словами - качнувшись вперед и уперев руки в колени, гость расхохотался во весь голос, продолжая смеяться до тех пор, пока на глазах его не проступили слезы. -Знаешь… - едва отдышавшись, произнес Эдмунд. - Знаешь, дружок, ты нравишься мне все больше и больше. -Я вам не друг. -И то верно. У таких как ты, их не бывает, - постепенно возвращая себе прежний тон, продолжил гость. - У меня, впрочем, тоже много не водится. -И с чего бы только? На вас посмотреть - сразу видно, душа компании… -Знаешь, в чем твоя ошибка? - неожиданно серьезно спросил Эдмунд. - Ты не знаешь, когда остановиться. Давить на человека можно до определенного предела, и у каждого он свой. Перейди тот предел и человек… -Ломается. -Или ломает что-нибудь тебе. Череп, например. Ты когда-нибудь задумывался о том, что тот же бедняжка Винсент мог сделать с тобой тем летом? У него хватило духу попытаться убить себя, а ведь из окна мог выпасть и ты. Случайно, конечно же. Я много знаю о таких…случайностях. Служба обязывает. -Скажите, вы вообще тот, кем нарядились? -Ну конечно. Но таких как я, уверяю тебя, мало по свету бродит. Дьявольски мало, я бы сказал, - очередной смешок. - Расскажи мне лучше, как все началось? -И что мне за то будет? -Возможно, я уничтожу запись. А возможно, расскажу тебе, как стоит делать работу качественно. Итак, третий раз я не повторю. Как ты к этому пришел? -А вы на меня посмотрите, - огрызнулся он. -Давненько уж смотрю. И что же я должен в тебе такого углядеть? Все внутри протестовало - больше того, вопило в голос о том, что он не должен был выдать больше ни единого словечка. И все же, было в госте что-то такое, что так и призывало продолжать. Это что-то не имело ничего общего с доверием, нет. Что-то другое. Что-то очень знакомое. Что-то почти родное. -Меня сюда запихали, едва ходить научился, - наконец, заговорил он. - Заткнули в эту щель, да так и оставили. Что вам еще сказать? Рожей я не вышел, руками работать не умею - все из них валится…странно, что вообще еще живой. Одно время такой балласт, как я, знаете ли, газом морили, как тараканов. Или клопов. Да вот, пересидел как-то то время, страшновато, правда, бывало, когда на головы бомбы сыпались… - поерзав на кровати, он зло уставился на гостя. - Ну что смотрите? Вы-то, небось, на всем готовеньком жили, да и про голод только в книжках читать доводилось. А что здесь за миску похлебки человек готов с другим был сделать, знаете? А сам до чего опуститься мог? Не знаете, да и откуда вам… -И когда же ты понял, что твое занятие может принести пользу? -А черт его, - почти расслабленно ответил он. - Я читал, знаете ли. Много читал. Вы на рожу не смотрите, тут год проживешь - если проживешь - такая же прилипнет до гроба. Я человек образованный. И на уроках не сплю. Я вообще сплю мало. А читать люблю. Могу вам хоть кого процитировать, хотите? Нет? Ну и ладно. Когда начал, знать хотите? Не помню я. Помню, что узнал секрет чей-то, и тогда понял, что он теперь все, бить меня не сможет, а как тронет - так я его на весь наш дружный домик ославлю, вовек не отмоется. А потом попросил, чтобы он мне про другого выведал, если откажется - так я сразу же… -И таким вот манером у тебя появился первый информатор. -Верно, верно, - говорить отчего-то было все легче, словно гость и правда принадлежал к той существующей только в теории группе людей, которым можно было без опаски довериться. - Я тут все про всех знаю. Кто что любит, чего боится. Кто сколько спит и что ест, у кого сколько зубов во рту, а у кого носки с дырами. Кто куда ходил и что видел, что слышал, что делал. Кто кого ненавидит, кто у кого воровал… -И как же тебе удается держать их в узде? -А просто. Отбираешь тех, кто посильнее, да вызнаешь про них все. И они твои. И тебя защищать будут, чтобы их продолжали бояться. Потому что случись что с тобой - так им же не простят, они следующими будут… -И когда твоя сеть, позволь узнать, расширилась до местного персонала? -С Бритты начал, - чуть подумав, ответил он. - Она подворовывала немножко, чтоб дома совсем голодом не сидеть, ну и вот…а убирается она ж везде, что в классах, что у директора. Что у вашей братии. Там словечко услышит, там бумажку со стола умыкнет…а мне все польза. -И неужто совестно никогда не было? -Вы о совести с директором нашим поговорите, отче. Он о ней поболее знать должен - как-никак, в свое время десятерых на эвтаназию отписал, какие ему недостаточно умными да умелыми показались. По велению совести, не иначе. -Обязательно поговорю, можешь быть уверен, - кивнул Эдмунд. - А позволь вот еще что спросить - что ты дальше намерен делать? -Когда вы уйдете? -Нет, когда ты отсюда выйдешь. Кем ты намерен… -Адвокатом. Или вот, вроде вас, священником. Пока еще не решил. -Вроде меня… - гость говорил так, словно в этих словах нашел нечто невероятно забавное. - А сумел бы? Особой веры я в тебе, признаться, не наблюдаю. Как и вообще какой-либо склонности к… -А когда это стало быть обязательным? Вон, взять хотя бы вас. -Я - случай особый. -Да бросьте, - теперь смеяться настало время ему. - Таких везде полно. И вы ничем не отличаетесь от… -О нет, нет, - перебил его гость. - Одно отличие во мне, пожалуй, отыщется. И знаешь какое? В отличие от всех этих бараньих лбов, что здесь работают, что угодили в твои сети, будучи лет на сорок, а то и больше, тебя старше, я тебя вижу насквозь. Что, думаешь, многого добился? Чем-то выделился? Думаешь, ты умнее своих ровесников? Хитрее? Проворнее? Думаешь, когда тебя отсюда вытурят взашей, на новом месте сможешь начать все сызнова? А до тебя не доходило, дружок, что я, старый добрый я, возьму да и расскажу там всем, какого милого соседа привез? Как думаешь, сколько ты, дружок, проживешь на новом месте, если я твою книжечку по рукам пущу? Сколько ночей сможешь провести без сна, вздрагивая от каждого шороха, каждую минуту ожидая, что тебя удавят подушкой? Ярость взяла верх столь быстро, что он даже толком не успел удивиться. Успел только подумать о том, что делает, наверное, большую ошибку - но в следующую секунду уже рванулся, уже прыгнул - с раскрасневшимся, перекошенным от злости и крика лицом - прямо на гостя. Удару, что вышиб из него весь воздух и швырнул на пол, он тоже не успел удивиться - что уж там говорить о том, чтобы от него уйти. -А теперь слушай сюда и слушай очень внимательно, - новым - холодным, без грамма жалости, голосом, проговорил гость, потирая руку. - Причинять тебе лишнюю боль я не желаю. Желаю я лишь одного, дружок - порядка. И готов навести его любыми средствами, а их у меня, будь уверен, достаточно. Желай я твоей смерти - мне достаточно было бы поставить одну-единственную подпись. Желай я, чтобы ты оказался в аду - и мне достаточно было бы сказать пару слов: тебя переведут в такое заведение, что местный гадюшник покажется курортом в сравнении с ним. Здесь и сейчас ты - никто, жалкий, полудохлый крысеныш, который считает себя королем мира, когда не видел еще ничего, кроме кучи объедков, где рылся с рождения. Я мог бы раздавить тебя, как крысу, коей ты, вне всякого сомнения, и являешься. Но могу и предложить тебе кое-что повеселее. Он ничего не ответил. Лишь молча поднялся с пола, повалился на кровать и попытался хоть немного отдышаться. -Крысу вроде тебя я могу и обучить паре новых трюков. Подкинуть пару крошек - немного, чтобы только с голоду не сдохла. А потом закину тебя в бочку, которая до краев полна таких же, как ты, крыс - и посмотрю, что с того получится, - очередная, невесть какая по счету, улыбка гостя была самой кошмарной из всех - и глядя сейчас на это лицо, он с ужасом понимал, что она-то и есть настоящая. - Быть может, ты даже выживешь. Быть может, даже сможешь сожрать их всех. В любом случае, я-то уж точно повеселюсь. Ну, что скажешь, дружок? -Я скажу - кончайте меня так называть. -Молодец, - кивнул Эдмунд. - Удар ты стерпел, потому что знаешь - ответить тебе нечем. Ничего у тебя на меня нет, а вот наоборот… - смех гостя тоже стал новым - мерзким, дребезжащим. - Итак, дружок, вот тебе мое предложение. Здесь и сейчас ты заканчиваешь ломать свою грошовую комедию. Я перевожу тебя в другое место - туда, где дают образование, а не одни только подзатыльники, да и кормят, между делом, куда приличнее…так вот, на этом месте ты забываешь все, чему научился здесь. Ты ведешь себя тише воды, ниже травы, ты учишься от и до, ты рвешь жилы, чтобы быть лучшим, потому как если ты вдруг им не станешь - я забуду твое имя раньше, чем ты успеешь хлопнуть глазками. Но если тебе удастся меня порадовать, дружок, если ты меня очень порадуешь - то, будь уверен, я покажу тебе, что такое настоящая власть. Открою, в каком городе она живет и какой крючок на нее брать. Он взглянул в глаза гостя - уже отчего-то не скрытые очками. Взглянул и понял, что смотрит на совершенно иного человека, ничем уже больше не похожего на того, кто не так давно пришел в его комнату и завел разговор. Он взглянул в глаза гостя и понял, что может - что должен - дать ему ответ. Единственный, которого тот заслуживал. -Обойдусь без ваших подачек, - прохрипел он, не с первого раза, но все же выдержав взгляд священника. - Да, вы правы - я крыса. Вы правы - я вырос в этой яме и кроме нее, ничего еще не видел. Но вы мне не нужны. Я один. Мне не нужны ни друзья, ни родные - я один с рождения и один умру. Но я умру не тем, кем родился. Я умру великим. Я умру, но прежде заставлю меня уважать. Заставлю бояться. Заставлю кланяться мне. Заставлю меня признать. А всех, кто встанет на моем пути, я заставлю пожалеть о том, что они появились на свет. И всего этого я добьюсь сам, слышите, вы…как вас там звать… -Эдмунд Верт, - с какой-то странной интонацией ответил священник. - Но позволь тебе напомнить, дружок - ты никто. Ничем и закончишь - столь же жалким ничем, что ты представляешь собой и сейчас. Не лучше ли принять мое предложение? -И быть у вас в долгу. -А как ты хотел? Если я вложу в тебя время и силы, я должен быть уверен, что это окупится в будущем. Мне нужен кто-то вроде тебя. Кто-то, кто будет всем обязан мне. Кто будет знать, что я в любой момент могу вернуть его в ту самую грязь, откуда взял. Кто-то, кто готов бороться за свои желания. Проливать за них кровь и ломать жизни, если придется. -Знаете…вы ведь и сами наговорили сейчас достаточно, чтобы эта запись… -А не было никакой записи, - внезапно произнес Верт. - Не было и нет. Ты еще не понял, дружок? Я далеко не обычный священник. Таких как я, в принципе невозможно осудить - ни здесь, ни там, наверху. По крайней мере, так принято считать… - он снова усмехнулся. - Я мог бы отправить тебя в место стократ хуже этого - и, будь уверен, все сошло бы мне с рук. Но если ты откажешься, я просто уйду. Уйду, словно меня никогда и не было. А ты будешь доживать свои дни в этой яме, зная, что шанс у тебя был, да вот гордыня подножку поставила… Молчание, казалось, не прервется никогда. -Могу…могу я спросить? - наконец, просипел он. -Конечно. -Что…там, откуда вы явились? -Борьба, - просто ответил гость. - За жизнь этого мира и за то, чтобы она оставалась в достойных руках. Кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет (2). Я предлагаю тебе достаточно для начала игры. А остальное, дружок, ты отнимешь сам…если сумеешь. -Только одно. -Что? -Завязывайте с этим вашим “дружком”. -Как пожелаешь, - в последний раз улыбнулся гость. - Юлиан. Слово что-то изменило, что-то сделало с ним - нет, даже не с ним одним, но со всей комнатой. Слово, врезавшись в уши, засело в них намертво и прошло внутрь, ныряя все глубже и глубже, пока не раскололо голову, комнату, да и весь мир заодно, не разбило, не раскрошило все на тысячу, тысячу тысяч крохотных песчинок. Мир исчез. Он проснулся. Свет в каюте тревожно моргал, из-за дверей доносились какие-то крики. Подняв руку к лицу, он ошалело смотрел на нее какое-то время, прежде чем коснуться, наконец, лица, снять с него маску из холодного, липкого пота. Прежде чем услышать, как о дверь стучат голоса. -Ваше Преосвященство! Ваше Преосвященство, проснитесь! Прежде чем почувствовать, как бешено стучит его сердце. -Флот в точке вторжения! Мы прибыли! Прежде чем понять, что настал день, ради которого он жил. Соленая вода столь холодна, что почти обжигает. Морской лед, как и всегда к концу ноября, спешит заявить о себе и за пределами мелководных заливов, где ему вовсе уже не довольно места. По мере приближения к берегам воды постепенно меняют свой цвет: голубоватые, почти прозрачные ближе к центру моря, здесь они встречают падший на себя солнечный луч или чей-то взгляд то грязной желто-зеленой стеной - трепещущей, бесконечно пребывающей в волнении - а то и все непроглядной, неприступной для любого взора тьмой, что к ночи и вовсе покоряет, растворяет в себе без остатка все прочие, чуждые ей оттенки. Темные воды надежно скрывают от любопытных глаз все то, что отдано им на хранение. Глубоко-глубоко на неровном скалистом дне, среди песков и котловин - а то и в них самих - спят тягостным, беспокойным сном, спят, завернувшись в одеяла из глинистого ила, носители тысячи и одной тайны. Здесь, в этом вечном, лишенном самой малой капельки света холоде, лежат затопленные грузовые суда с намертво заваренными дверьми и люками, таятся под слоями ржавчины, слизи и бурых водорослей тяжелые контейнеры и обломки огромных, изрытых причудливой резьбой каменных плит, здесь разбросаны по дну или свалены в горы кости, бесконечно давно ставшие домом для тех или иных примитивных существ. Иногда течения, предательски нарушая ту негласную, существующую уже давным-давно между морем и его хозяевами договоренность, подхватывали что-то со дна и уносили прочь. Иногда в рыбацкие сети попадались заржавленные, изломанные детали неких чудных конструкций или сгустки иприта. Иногда все оказывалось далеко не так безобидно. Некоторые находки возбуждали любопытство и приводили к тем или иным вопросам, на которые чудовищно редко удавалось сыскать ответ. Иные - служили пищей для ночных кошмаров. За другими же нередко стояла смерть. Море хорошо было знакомо со смертью: уже почти целый век заботе его препоручали прах и кости тех, кому довелось узнать ее еще ближе. Мертвым, как водится, были известны все ответы. Мертвые - не оплаканные, но забытые, любезно принятые дном и надежно упрятанные под водяной толщей, среди песков, камней и планктона во всем его безумном разнообразии, были безгласны, но молчание это было вынужденным. Разродись мир таким шансом, подари им - и начав говорить, они вряд ли бы уже сумели остановиться. Их слова заставили бы любого проснуться в холодном поту. Их слова показали бы другим, как зыбка та черта, за которой лежало безумие. На то, чтобы выслушать каждого из них, ушла бы целая вечность, но стена молчания, глухая и неприступная, выстроена была на совесть. Морем. И, конечно же, “Атропой”. Море молчало и сейчас - холодное и незыблемое. Но за молчанием тем таилась тревога, какой морю еще не доводилось изведывать. Гости, которых море принимало сейчас, были непрошенными. Гости, что явились несколько дней назад, не были похожи ни на что, обитавшее в этих водах - и, наверное, во всех прочих. Где-то там, наверху, вспарывает водную гладь исполинский корабль - безумное творение безумного мага. По обе стороны от него и в хвосте плетутся, будто бы уже выдохшись, суда поменьше - неровный строй их образует полумесяц. Где-то там, наверху, отдаются приказы, открываются, один за другим, огромные тяжелые люки. Где-то там, наверху, рождаются тени - и, камнями спадая в воду, они вдруг оживают. Набирают скорость. За считанные часы оставляют породившие их корабли далеко позади. Тени бесцветны и холодны - отпав от кораблей, словно струпья от раны, они сбиваются в стаи: десятки, сотни…тихая, обманчивая дрожь выдает в них жизнь, но такой жизни морю еще никогда не доводилось встречать. Жизнь эта имеет формы, ни одна из которых просто не могла быть подсказана природой - пусть даже в некоторых из теней и угадывались черты, позаимствованные у тех или иных ее творений. Некоторые отдаленно похожи на людей - исключая, разве что, сплошь покрытую слизью серо-зеленую кожу, перепончатые когти, чрезмерно развитые мускулы, торчащие наружу острые зубы и длинные, перекрученные змеями, плоские хвосты. Другие - сплошное пульсирующее месиво из клешней, когтей, присосок, костяных серпов, легко сгибаемых плавников и отверстий, сочащихся чистейшим ядом. В узких роговых трубках, запечатанные до времени складками ткани, дрожат зародыши живых снарядов - полужидкая масса, содержащаяся в каждом, одинаково легко способна расправиться с плотью и железом. Некоторые тела сплошь усеяны ядовито-желтыми “мозолями” - за их тонкой гибкой пленкой копошатся в ожидании своего часа тысячи личинок, чьей любимой пищей являются нервные ткани: проникнув в тело жертвы, они тут же устремляются к спинному и головному мозгу. Вальяжно плывут вперед огромные, раздутые твари, чем-то напоминающие медуз - прозрачные, словно стеклянные колбы, они тревожно шипят и слепо шарят перед собой бесчисленными отростками: из угодившей в них рыбы кровь вытягивается с такой скоростью, что сделала бы честь любому насосу. Другие существа - живые ульи, набитые тысячами слепых насекомых: с рождения пребывая в химическом ступоре, они живут единственно ради того, чтобы вырваться наружу и вцепиться со всей своей небольшой силы в чье-нибудь тело, прогрызть себе путь как можно глубже, выделяя по пути пищеварительный сок. Соцветия из перекрученной, искаженной немыслимым образом плоти, водорослевые снаряды и исторгнутые длинными глотками иглы, черные от налитой внутри отравы. Густые сети алых вен с рассыпанными по ним сотнями, тысячами вытаращенных в выражении предельной сосредоточенности глаз. Отвратительные, похожие на гнилые ягоды, наросты. Беловато-сизые кусочки жира, медленно тающие за полупрозрачной кожицей. Скопления отверстий, истекающих чем-то серым и вязким. Холодные и склизкие щупальца-стебли. Ни страха, ни гнева, ни желания - выведенные единственно ради убийства, твари во всем своем многообразии готовы были отдаться этой цели со всей, если такое слово здесь вовсе уместно, страстью. Их создатели имели множество имен - пастыри плоти, разводчики, реорганизаторы материала. Замкнутая и немногочисленная каста, более чем печально известная элита Блуждающей Могилы, способная в считанные месяцы вырастить и поставить в строй армию живых кошмаров, как и всегда, сработала в этот раз на совесть. При создании нового воинства учитывалась каждая мелочь - от температурных условий, в которых предстояло вести бой, до оружия, доступного противнику. Исходя из имеющихся данных, в существующие шаблоны вносились те или иные поправки - добавлялись, например, новые слои изолирующей ткани, способной предохранить от влияния отрицательных температур, укреплялись, становясь едва уязвимыми для пуль и снарядов, кости и наружные панцири. Ари Вигфуссон, ответственный за создание Interventionsschwarm Muster 211-Doppel-Eta (3) и ее непосредственное управление, уверял высокое начальство: будь на подготовку к вторжению выделено хотя бы на месяц-другой больше времени, участие в последнем “чистеньких” - такое презрительное прозвище не прошедших метаморфозы существ не первый век имело хождение среди его коллег - вовсе бы перестало быть необходимостью. То, что он успел содеять за столь короткий срок, впрочем, и так более чем впечатляло своими масштабами. Хаотическое движение теней продолжается. Оставляя за собой шлейф быстро тающих частиц, они покрывают огромные расстояния, безмолвные, сосредоточенные, спешащие к намеченной цели. К чужому кораблю. Каждую группу прикрывает несколько существ еще более причудливых, чем их собратья. Созданные в последнюю очередь, они совершенно не годятся для боя, но выживание стаи зависит именно от этих погруженных в свой беспорядочный танец тварей, с жуткой неторопливостью следующих за своими подопечными. Каждая из них перехватывает и всеми мыслимыми образами искажает, преломляет исходящие от стаи акустические волны - без малейшего рассеивания или отражения, без малейшего шанса для прощупывающих водную толщу гидролокаторов хоть что-нибудь изловить. До той самой поры, до той самой минуты, пока уже не будет слишком поздно. Чужой корабль уже совсем близко. Тени, повинуясь прилетевшему из бесконечной дали приказу, медленно поднимаются. Тени скользят все выше и выше, ко дну, подо дном, к высоким бортам и, наконец, по ним самим… К своим жертвам. Лунный свет взрезает тьму, обнажая то, что скрывалось в ней столь долго. Слишком поздно, чтобы кого-то спасти. Вопреки всем прогнозам и ожиданиям, ветер к ночи лишь усилился - и сейчас, когда перевалило уже за полночь, явно совершал попытки перерасти в настоящий ураган. Завывая с каждым часом все громче, он выворачивал и сгибал хлипкие ветви легко, словно соломинки - и ко всему остальному шуму добавлялся еще и беспрестанный их треск. Черные тучи отступили, освободив из плена луну, полную и чистую - и свет ее, яркий, словно днем, обрушился вниз, заливая крохотный, открытый всем ветрам и водам островок. Ветер был здесь самым частым из гостей - жалким клочком суши, что со всех сторон охватывала водная стихия, пренебрегали даже перелетные птицы. Среди деревьев, что заполняли большую часть островка, не было слышно, пусть даже самых редких, голосов какого-нибудь мелкого зверья, и лишь человек оставил когда-то здесь свой след - полуразрушенный маяк, осколком треснувшего и успевшего основательно подгнить зуба торчал среди зарослей на восточном берегу. Слой снега под ногами был удивительно тонок - словно сама земля спешила согнать его с себя, расплавить, растворить как можно быстрее, обнажив покров из не успевшей еще перегнить листвы, сломанных веток и принесенного течением мусора. Снег под ногами действительно таял сейчас, как таяли, иссякали стремительно и силы самой этой земли. Ритуал требовал колоссальных количеств энергии, и сомневаться не приходилось: несчастный островок вряд ли переживет столь грубое и резкое воздействие. Когда они закончат, здесь уже ничего не будет расти - а то, что осталось, зачахнет и сгинет в считанные десятилетия. Причиной для волнения, это, конечно, не стало. Поднявшись по крутой, успевшей основательно уже зарасти тропке - отсутствие снега было весьма кстати - она остановилась, мрачно оглядывая крохотный, наспех разбитый у маяка лагерь. Три высоких палатки казались чем-то неверным, нелепым в этом уединенном, крохотном мирке, чью тишину теперь нарушал не только вой ветра да шелест волн, но и командные окрики, топот ног в тяжелой обуви и непрекращающийся треск раций. Человеческие голоса так давно не нарушали здесь хора стихий, что само звучание их воспринималось сродни громким разговорам в церкви - вряд ли уместно, вряд ли верно… И, тем не менее, отбиться от новых голосов и принесших их гостей одинокому, угрюмому островку было решительно нечем. Приблизившись к крохотному временному лагерю, ведьма остановилась у самого его края - за десять минут ее отсутствия не изменилось решительно ничего, если не считать четвертой палатки, унесенной ветром и теперь разместившейся аккурат на ветвях ближайшего дерева. Трое храмовников, вооружившись жуткого вида алебардой, вовсю занимались сейчас попытками спустить ее оттуда - один цеплял, а еще двое ругались и толкали товарища под руки. -Зрелище, достойное сожаления, - устало протянула Августина, едва человек, до того стоявший в центре лагеря и явно намеревавшийся сорвать голос на очередном приказе, заметил ее, в несколько быстрых шагов подойдя поближе. -Как и то, что ваша помощница до сих пор возится с защитой, - стянув с лысеющей головы капюшон, протянул палач. - Мы только что получили сообщение с “Левиафана” - флот вышел на точку вторжения и ожидает, когда вы, наконец, выполните свою часть работы. Графиня чуть помедлила с ответом, всматриваясь в землистого цвета лицо, частью скрытое за защитными очками. Теодор де Вос - насколько дальней родней приходился он Леопольду, оставалось только сочинять догадки - лишь недавно оставил позади третий десяток, но уже успел себя зарекомендовать, приняв участие в многолетней травле недобитков из A.E.I.O.U., а в последние годы записав себе на счет несколько средней руки Апостолов. Истинные его возможности, впрочем, оставались для ведьмы такой же загадкой, как и степень родства с Асколем - потому-то, наверное, последний и приставил для наблюдения за ней именно этого хмурого, вечно чем-то недовольного воина. -Я бы советовала вам поработать над своим тоном в будущем, - отозвалась, наконец, она, выдержав паузу достаточную, чтобы та выражала ее отношение к палачу максимально полно. - Тот, что вы берете сейчас, сгодился бы для слуг, не для союзников. -А я бы вам советовал не играть со мной в слова, - протянул де Вос. - Мы ждем уже четвертый час. Мои люди начинают… -…все больше походить на беспомощное стадо? - фыркнула ведьма, вновь бросив взгляд на троицу с алебардой. - В таком случае, волноваться решительно не о чем - они просто-напросто возвращаются к своему естественному состоянию. -От меня требуют ответа, - зло прохрипел палач. - А я, в свою очередь - от вас. Когда вы снимете защиту? -Никогда, - сказать это определенно стоило - просто для того, чтобы пронаблюдать за изменением в той немногочисленной гамме эмоций, что была доступна убийце. -Что? - тряхнул головой де Вос. - Что вы… -Чтобы снять защиту, которую возводили маги, занесенные в красный список, чтобы ее разрушить, воздействуя извне, у нас ушло бы в самом лучшем случае несколько недель, - спокойно продолжила Августина. - И лишь потому, что я тоже приложила руку к ее созданию, мы сейчас можем говорить об открытии небольшого оконца на срок ничтожно короткий. Оконца, чрез которое пройдет флот, если вы не будете терять времени даром. И если один конкретный палач найдет силы и обуздает свои речи, если только он, конечно, не желает распрощаться с жизнью еще до начала вторжения. -От меня требуют… -Всецело вам сочувствую, - прервала его ведьма, в чьем голосе сочувствия наблюдалось не более, чем в голосе ветра. - Можете передать всем, кому так не терпится начать бойню, сославшись на меня, следующее. Окно будет готово, когда будет готово и ни минутой, ни секундой раньше. Сократить время, положенное на процедуру слияния с полем, вы не можете решительно ничем. Сократить мою головную боль, впрочем, куда проще - для того вам нужно лишь перестать путаться под ногами. Я бы очень оценила, можете в то поверить. -Я… -А сейчас я отправлюсь к Таль. И для вашего же блага не советую подходить близко к маяку - любое существо без Цепей в организме может очень сильно пострадать. Силы, с которыми мы ведем игру, далеко не безвредны. Палач явно собирался продолжить - вот только она никак не собиралась слушать это самое продолжение. Обойдя бормочущего что-то де Воса, графиня двинулась дальше, к подножию маяка. Сразу за вырванной из петель дверью начиналась узкая винтовая лестница - именно ей несколько часов назад пара рыцарей выносила весь тот хлам, что был свален в жилом помещении наверху: устав, в конце концов, от всей этой беготни, два дюжих храмовника попросту вышвырнули оставшееся через уцелевшее окно. Последнее было, согласно распоряжению, наглухо забито досками, отрезая очищенное теперь помещение от лунного света - покончив с этим и перетащив наверх два тяжелых, окованных железом ящика да три просторные птичьи клетки, рыцари, пыхтя и вздыхая, удалились - спустя десять минут после их ухода Таль Сойфер смогла, наконец, приступить к работе. А спустя три с небольшим часа смогла, как сейчас имела возможность лицезреть Августина, развести в темной комнатушке такой бардак, какого не устыдились бы и побросавшие тут свои пожитки прежние обитатели. Все вокруг, от самого порога до дальних стен, было закапано воском: привезенный рыцарями генератор издох меньше чем через пять минут после начала ритуала - и Таль не оставалось ничего иного, кроме как пользоваться свечами, что догорали сейчас на подоконнике, вскрытых ящиках и выдернутых из клеток донцах, пошедших на подставки. Источником красноватого света, что сейчас разливался по комнате, впрочем, служили отнюдь не они. Пол и стены сплошь изукрашивали сложнейшие схемы и диаграммы: часть, служившая лишь чем-то вроде памятки, была перенесена сюда с помощью мела, для элементов же действительно важных использовалась смесь из крови, ртути и какого-то алого порошка. Переплетаясь, кажется, в совершеннейшем беспорядке, части одного огромного рисунка множились, наползая друг на друга, уходя все дальше по полу, все выше и выше по стенам - куда только могла дотянуться выводящая их рука. Среди прочего ведьме бросилась в глаза выписанная с чудовищным тщанием схема сорока уровней вибраций, являющихся эманациями Эйн Соф (4) и сияющая точка-Кетер, от которой исходили девять великих шаров, образуя всем известное Древо Жизни, чье отражение, выплеснутое на каждую стену и даже на потолок, воссоздавало и замыкало изображение четырех мировых цепей. Зажатые в тиски казавшегося бесконечным количества формул и схем поменьше, крупные изображения едва читались даже издалека - каким же образом ориентировалась во всем этом хаосе Таль, в исступлении ползавшая вдоль стен и наносящая последние штрихи колоссальной картины, оставалось только догадываться. Союз идей и знаков, освящение самых потаенных глубин реальности примитивными буквами, философия бесхитростная, словно алфавит, и бесконечная, как слово - доктрина, которой служила Таль, была в равной степени логична, проста и всеобъемлюща. Практикующие это искусство должны были, как считалось, обладать особым складом ума - графине нередко встречались те, кто не пытался играть в слова, открыто называя подобное состояние безумием. За границами схемы валялся отработанный материал - битые стеклянные колбы, пустые шкатулки, обрывки веревок, тлеющие угли, ножи. За границами схемы валялись выпотрошенные, выжатые до последней капли тела, чья кровь пошла на краску для сфирот. Некоторые из них были птичьими. Другим - из опасения, что крови может просто-напросто не хватить - ведьме пришлось возвращать прежний облик. -Таль? Ответа не последовало - но с повторным обращением графиня пока что решила повременить, настороженно наблюдая за постепенным преображением комнаты. Чудовищная машина, частично воссозданная Таль по старым чертежам, с какого-то момента начала ткать саму себя: наползшие на стены знаки и числа ежесекундно перестраивались, порождая своих двойников - те же, стремительно меняя структуру и порядок, тут же образовывали новые ряды, которые, в свою очередь, спешили разродиться новым выводком символов. Текст полз вверх и водопадом обрушивался с потолка вниз, текст колоннами маршировал по полу во всех возможных направлениях, текст - все бесчисленное множество комбинаций двадцати двух букв, теней, отражений первого произнесенного Слова - наждачной бумагой сдирал тонкую кожу реальности, оплавляя до неузнаваемости не только стены старого маяка, но и стены привычного мира. Мир кровоточил - и пусть потоки той крови и не были доступны взору, их присутствие, их касание ведьма не могла не ощутить. По Цепям бежал огонь чистейшей боли, сосредоточивать взгляд на объектах, еще присутствующих здесь целиком, а не ставших лишь пустыми, ничего не значащими отражениями, с каждой минутой становилось все труднее. Машина, пробужденная Таль, машина, несомненно, дьявольская, продолжала воплощать себя в реальном мире, чем-то напоминая мозаику из множества кусочков: поначалу задача была крайне трудна, но чем больше деталей занимало положенное им место, тем проще становилось завершить картину. Отличие от простой головоломки, впрочем, существовало. Остановить сборку этой было, кажется, уже невозможно. -Таль? В центре комнаты, там, где сходились десятки, если не сотни, лучей, там, куда так спешили влиться, истаяв без остатка, легионы слов, что сами написали себя, росла, разбухала молочно-белая точка. Воздух вокруг дрожал неспроста - даже от порога графиня прекрасно ощущала тот жар, который источала эта прореха. Точка ширилась с каждым пожранным полком слов, с каждым завершенным рукой Таль символом, с каждой воссиявшей алым многосложной диаграммой. Точка росла, наливаясь силой, отъятой у острова - нет, у самого мира - и по мере роста ее в комнате, миру принадлежащей ныне лишь отчасти, становилось все труднее дышать. Когда она покинула Таль в последний раз, точка все еще оставалась точкой. Сейчас же на ее глазах она последовательно прошла размеры мелкой и крупных монеток, яйца, мяча, человеческой головы… -Таль? Третий раз, как водится, оказался результативным - рывком обернувшись, каббалистка ошалело уставилась на графиню. Облик Таль в первые недели после освобождения из лап Бюро оставлял желать лучшего, но никакие пытки, что чинили ей другие, не могли и приблизиться к тому, до чего Сойфер довела себя сама. Успевшие уже отрасти волосы - опаленные и перепачканные кровью пополам с воском - разметались по дрожащим плечам, залитое потом лицо своей бледностью заставило бы устыдиться и Апостола, на изуродованных рабами Сборщика руках теперь поселились новые ожоги - но их Таль, кажется, не заметила вовсе. Все, что не успело сломать Бюро, отобрали у нее записи Циона Юфита: поучения и инструкции, сокрытые в дневниках приговоренного к смерти мага окончательно разбалансировали и без того дышавший на ладан разум, отравили Таль надежнее любой ртути, которой она рисовала, едва понимая и помня, зачем, новые и новые буквы, новые и новые кирпичики, которыми была вымощена дорога к вечности. -А… - едва разделяя пересохшие свои губы, пролепетала несчастная каббалистка. - Это вы… -Как скоро все будет готово? - пытаясь отыскать в глазах Таль хотя бы крупицу здравого рассудка и терпя в том сокрушительное поражение, поинтересовалась ведьма. -Готово… - Таль повторила это слово несколько раз, будто бы пережевывая, пробуя, пытаясь вспомнить его вкус и смысл. - Готово…уже…уже почти… Не без труда разогнувшись и с трудом еще большим поднявшись на ноги, Таль, прихрамывая, побрела в сторону графини. Вблизи Сойфер выглядела еще более истерзанной и жалкой - большой загадкой было то, как в этом тщедушном теле все еще умудряются удерживаться последние клочки души. -Огонь Он извлек из воды, - бормотала, едва шевеля языком, Таль. - Он сотворил и установил Трон Славы, и сделал Серафимов, Офанимов и Херувимов как своих ангелов-помощников…и из этих трех Он образовал свое…окружение, ведь написано (5): “Ты творишь ангелами Твоими духов, служителями Твоими - огонь пылающий” (6)… -Флот уже на пороге, - проговорила, чуть отстраняясь, Августина. - Если мы не уложимся в срок, последствия… -Все…все почти…уже почти… - Таль тряхнула взлохмаченной головой. - Я…я проверила все…трижды…транссубстанциональные кольца…развертка на последнем этапе…согласно таблице сфиротических соответствий, мы уже… -Иными словами, ты закончила? - графиня ступила в комнату. -Закончила…закончила… - Таль хихикнула. - Да…мы уже близко…к концу…и к началу…истинный путь змеи…змеей ты проскользнешь через пятьдесят ворот света и ничто не оставишь стражам, кроме старой кожи твоей… Белый шар в центре комнаты продолжал расти. Исходящий от него жар становился все сильнее. -Таль, ты меня слышишь? Ты понимаешь, о чем я говорю? -Понимаю…понимать… - Таль вздрогнула. - Я все…понимаю…я только…я только хотела…забыла…что? Флот? Уже? В глазах каббалистки на мгновение что-то вспыхнуло - последние угольки успевшего прогореть почти до конца разума. Ведьма заговорила со всей возможной быстротой, стремясь успеть до той поры, когда погаснут и они: -Да, Таль, флот уже на месте, - подбирая самые простые слова, выговаривала графиня. - И если мы хотим, чтобы наша игра увенчалась успехом, то должны действовать в строгом соответствии с планом. -Вы…не можете…первая… -Верно, Таль, - с вымученной улыбкой продолжила Августина. - Я рада, что ты так хорошо все помнишь. Договор, заключенный в Риме, ограничивает мои силы и возможность влиять на события, но он не имеет обратной силы - а все инструкции я оставила Константину задолго до его заключения. Нам нужно лишь дождаться, когда они сами его нарушат и окончательно развяжут нам руки. Дождаться начала представления. И я хочу быть уверена в том, что ты выполнила свою часть работы. -Я… -Сосредоточься, Таль, пожалуйста, - медленно и терпеливо, словно ведя разговор с ребенком, проговорила графиня. - Я очень прошу тебя. Ты все закончила? -Я…я думаю, что… -Таль, - почти ласково сказала ведьма, с предельной осторожностью касаясь ее испачканных воском и кровью, вновь обоженных рук. - Я знаю, как ты устала. Я знаю, как тяжело тебе пришлось. Я не прошу от тебя большего, чем ты можешь дать - я прошу лишь ответить мне. И когда ты ответишь, я обещаю, ты сможешь, наконец, отдохнуть. Ответь же мне, Таль - все ли готово? Открыв было рот, Сойфер столь же быстро его захлопнула. Мучительно долгую минуту смотря на графиню, словно видя ее впервые в своей жизни, она, наконец, отступила на пару нетвердых шагов назад и в сторону, направив помутневший взгляд теперь уже на шар, отлитый из белого света. -Готово…да, - выдохнула Таль. - Но я…я должна…должна сказать вам… -Сказать что? -Я…я боюсь, что в расчеты Циона…боюсь, что он несколько…ошибался… Ведьма подошла чуть ближе. -Ошибался, значит? И в чем же? -Вы…простите, но даже вы вряд ли могли бы…заметить… - бормотала себе под нос Таль, полным отчаяния взглядом выискивая что-то, ведомое ей и только ей, в испещряющих пол схемах. - Я боюсь, что…подвела…вас… Еще несколько тихих шагов - теперь графиня стояла ровно за ее спиной. -…боюсь, что то, что я сотворила…что сотворил Цион…я боюсь, что оно делает вовсе не то, что мы… -О нет, Таль, - тихо, с едва уловимой ноткой грусти, произнесла Августина. - Это именно то, чего я желала. Таль Сойфер вздрогнула - и на излете очередного удара сердца туман, что застилал ее глаза, внезапно отступил прочь. Таль Сойфер вздрогнула от боли - боли, что остатки чувства самосохранения послали в путь с целью сотрясти хозяйку до самых основ, лишь бы только пробудить ото сна, грозящего растянуться на вечность. Таль Сойфер вздрогнула и обернулась, столкнувшись взглядом со Стальной ведьмой. И, встретив не нож, пулю или смертоносные чары, а лишь толчок - простой, обыкновенный, предельно человеческий толчок рукой в черной перчатке - полетела в раскаленную добела топку, которую сама же выстроила. На сон это нисколько не было похоже - какая-то беспредельно тоскливая и бесконечно болезненная, гадкая, липкая одурь, что вцепилась в него еще под вечер, никак не желая отпускать из своих когтей. Ледовое чудище, в брюхо которого забили большую часть армии вторжения, еще прошлым днем проснулось окончательно - и все то чудовищное хитросплетение десятков систем, поддерживавших в нем жизнь, все те чары, на которые уповал безумный автор “Левиафана”, вот уже больше суток работали в полную силу. Набор последствий был почти классическим - головные боли, бессонница, раздражительность, пара-тройка вскрывшихся слишком поздно проблем с сердцем…все это, впрочем, не шло ни в какое сравнение с теми ощущениями, которыми были награждены несчастные обладатели Цепей. Первые несколько часов, начиная с полудня, палачу казалось, что он варится заживо в собственной коже - и беседа с одним из специалистов, назначенных Могилой аккурат для разбирательств с подобными случаями, настроения ничуть не улучшила. Прочитав язвительную лекцию о том, что некоторым бездарям, не способным себя должным образом экранировать от внешних воздействий, стоит и вовсе запечатывать наглухо все цепочки до единой, маг порылся в аптечке и с полным презрения взглядом наградил Асколя здоровенной, в добрую половину ладони, таблеткой. Справиться с ней оказалось делом не простым - с куда большей охотой палач бы выхлебал полный графин уксуса, закусив гвоздями: выдержав, к своей чести, около шести минут - треклятая таблетка таяла с медлительностью, уж точно достойной лучшего применения - и сопроводив лекарство до ближайшего приваренного к полу мусорного ведра, Кат осознал одну простую, но столь же горькую, как и недавняя пилюля, истину - даже самый скромный ужин после этого кошмара в горло точно не полезет. Вынужденное голодание, как водится, лишь добавило головной боли, когда же с наступлением ночи ко всему остальному добавилась совершенно дикая тряска - выяснять ее причины совершенно не хотелось - стало ясно, что на сон можно было и не рассчитывать. Прекраснее не бывает, особенно в последние часы перед боем. На сон это нисколько не было похоже, но вырваться из него все еще стоило определенных усилий: проворочавшись несколько часов на жесткой койке, каждую секунду ощущая бег жара по Цепям, а ледяного пота - по лицу, Асколь в какой-то момент резко вскочил - слишком резко, чтобы память успела напомнить о расстоянии до потолка. Потирая ушибленную о какую-то там переборку макушку и ругаясь сквозь зубы, он принялся одеваться - лучше уж сейчас, чем потом и впопыхах. Кружка ледяной воды, частью выплеснутая в лицо, а частью - в горло, немного уняла тошноту, но вот с мыслями ей, конечно, совладать было не под силу. В голову, по старой традиции, лезла отборнейшая чушь. Натягивая сапоги и рассовывая по петелькам и карманам заготовки для Ключей, во второй, третий, пятый раз проверяя и перепроверяя оружие, он снова и снова ловил себя на мысли, что все, рассказанное в последние недели - все плоды многочасовых инструктажей, лекций и бесед - выветрилось без остатка, оставив за собой ни разу не блаженную пустоту. А ту поспешила заполнить собой без остатка какая-то беззаветная, безымянная, безграничная тоска. За всю жизнь, что осталась позади, за все те годы, что давно уже миновали, чувство это никогда еще не было столь горьким, столь неизбывным. Первая потеря под его командованием, что навсегда забрала с собой частику его самого, похоронив где-то там, в замке старого безумного Сохора. Айра и принятое спустя годы бессмысленных, бестолковых колебаний единственно возможное решение, за которым последовало то молчаливое, по-детски глупое расставание - нет, лишь позорный побег, которым он лишил и себя и ее шанса хотя бы объясниться, равно как и шанса начать когда-нибудь все вновь. Годы боли и отрешенного служения после, годы боли и плевков против ветра задолго до. Листая изодранные, измочаленные до лохмотьев страницы собственной жизни, он без труда мог отыскать те из них, на которых эта самая жизнь наносила ему один удар за другим, но почему же сейчас, почему же в эти самые часы, когда еще ничего не свершилось, душу припечатала тяжесть столь невыносимая, что ее не выходит сравнить ни с чем из пережитого? Быть может, потому что в глубине этой души уже давно теплится, давно зреет ответ, чье семя туда заронил Кай? Быть может, потому, что он, пусть и против воли, пусть отчасти, но верит - верит в то, что все давно уже предрешено и они сейчас лишь доигрывают до конца последний акт старой, странной, страшной сказки? -Силам крестового похода “Метелица”. Флот на точке вторжения. Силам крестового похода “Метелица”. Общая готовность дельта. Холодный, лишенный и намека на жизнь голос системы оповещения разносится по кораблю, проникая в каждую дверь, просачиваясь в каждую щелочку, ударяя по каждому уху, чей владелец еще позволяет себе бессовестно спать. Время пришло. Можно, конечно, и потянуть еще немного, но все внутри отчаянно протестует против дальнейшего ожидания. И правда, так лучше будет. Чем меньше времени остается свободным, тем меньше его будет самым жалким образом потрачено на бесполезные ныне раздумья, тем больше при нем останется сил. А там, куда они отправляются, понадобится каждая их капелька. Сделанный на заказ клинок, в который он самолично врезал каждое слово - лишь тогда от них удалось освободить голову - перекочевал, вслед за прочим оружием, в палаческое одеяние. Пригладив немного все еще влажные волосы, Кат последний раз окинул взглядом крохотную каюту. Знать, что ждет их через считанные часы, ему было, конечно, не дано - но то, что в эту каморку он больше не вернется, чувствовалось с необычайной четкостью. Смахнув с приваренной к стене полочки зажигалку - чуть было не забыл - палач пнул вполсилы тяжелую дверь, решительно перебираясь через порог. К дьяволу теории, к дьяволу загадки. К дьяволу сожаления, сомнения и все прочее пустопорожнее нытье. Обманываться не приходилось - это не его война, и никогда, наверное, ей до конца не станет. Это не его война, но сражаться придется - как и всегда. Ему - и всем тем, кто будет рядом, всем, кто окажется по ту сторону, всем, чьи роли давно и твердо назначили за них. Если не ради веры, от которой давно осталась едва тлеющая головешка, то ради тех, чье право жить в блаженном неведении они, с рождения обреченные, век за веком хранили. Если не ради людей, способных по собственной воле пойти за кем-то вроде Верта, вроде Кая - то ради того, чтобы получить последний, окончательный ответ. Если же и не ради себя, то ради него. Возможно, последнего из живущих под этим небом, кто действительно заслуживал быть спасенным. Дверь он закрывать не стал - позади все равно ничего не осталось. -Силам крестового похода “Метелица”. Объявлена готовность дельта. Командному составу собраться в зале 2-А для инструктажа. Силам крестового… Звенящий металлом голос продолжал терзать органы слуха - и стоило только выбраться в коридор, как к нему тут же добавились крики, топот множества ног и чудовищный гул. Внутренности “Левиафана” походили на разворошенный палкой улей. По узким лестницам во всех направлениях носились люди в самой разнообразной форме: кричали, ругались, хлопали дверьми, роняли и подбирали какие-то бумаги, карты, ящики…чуть было не сбитый с ног группой рыцарей, пронесшихся по коридору с такой скоростью, с какой не спешили на пожар, палач в последний момент успел заскочить за угол - и тем самым разминуться с очередным горе-бегуном, что тащил наверх здоровенную, всю в печатях и грозных надписях, коробку. Бешено перемигивались сигнальные лампы, взвывали, быстро захлебываясь и затихая, сирены. Набитые оружием тележки неслись по коридорам, а вопли тех, кому довелось их толкать, не умолкали ни на минуту. Оставаться на одном месте было занятием, сопряженным с немалым риском - если не уронят что-нибудь на голову, так уж точно наступят на ногу или проедутся по ней тяжелым колесом. Месяцы тщательнейшего планирования и подготовки, долгие недели, заполненные инструктажами и тренировками. Крестовый поход “Метелица” на бумаге был начисто лишен изъянов, каждый шаг был выверен, каждое движение отточено, каждое действие - имело свое место в четких и подробных графиках. Асколя нисколько не удивило, что когда дошло до дела, то все обернулось картиной совершенно закономерной и даже классической - напоминала эта картина, как обычно и бывает, охваченный огнем сумасшедший дом. Дверь в нужную каюту запертой не выглядела, но он все равно легонько постучал - и лишь когда до ушей добрался знакомый голос, так же легко толкнул дверь, переступая через порог. Первой вещью, за тем порогом увиденной, оказалась широкая спина командора Деляну, изрытая старыми шрамами, следами от когтей и осколков. Второй - лицо Агапии, при виде палача ставшее настолько кислым, словно в глотку ей утрамбовали пару ящиков с лимонами, да к тому же насквозь протухшими. Угрюмо зашипев, она заслонила Андру-Марию, чьим облачением в доспех в настоящий момент занималась и, пробурчав себе под нос что-то, вряд ли способное попасть в категорию выражений печатных, сделала несколько резких шагов в сторону палача. -Похоже, я рановато, - выдохнул Асколь, прикрывая за собой дверь. -Проходите, - едва слышно усмехнулась Деляну. - Не бойтесь, в обморок со стыда не свалюсь. -И то хлеб… - перешагнув через валявшуюся у самых дверей коробку, не просто выпотрошенную, но и частью вывернутую наизнанку, пробормотал Кат. - Я-то думал, признаться, вы уже собрались… -А я думала, что сумею хоть сегодня не проспать, - отозвалась командор. - Но человек предполагает, а дальше сами знаете. Каюта, отведенная Деляну, с момента прошлого его визита сюда претерпела определенные изменения - слово “значительные” пришлось бы тут весьма кстати, но вряд ли смогло охватить весь тот разгром, что предстал сейчас пред взором палача. Еще пару дней назад закуток командора буквально поражал чистотой, минимализмом и строгостью обстановки, что удовлетворили бы самого придирчивого аскета. Жесткая койка, несколько комплектов одежды в стенном шкафчике, разложенные на столе доспехи, надраенные до зеркального блеска и единственный табурет у иллюминатора - кажется, не так давно там валялась “Первая кровь” Моррелла, прочитанная до середины… От былого порядка не осталось и следа - а если таковые и существовали, то были надежно погребены под невесть откуда взявшимся мусором: вскрытые консервные банки, битое стекло, рассыпанные игральные карты…приглядевшись, Асколь обнаружил, что отнюдь не все пятна были образованы вином - в том же из них, что представляло собою порядком подсохшую кровь, плавали чьи-то выбитые зубы. -Я гляжу, веселье было то еще, - подтянув себе стул, палач смахнул с него крошки и присел. - Кто постарался? -А, какие-то олухи, - не оборачиваясь, бросила Деляну. - Решили отметить еще не начатое дело, спутали каюты…я была на совещании, так что… -…проблему незваных гостей пришлось решать мне, - сухо продолжила Агапия - намек, вложенный в эти слова, вряд ли бы мог стать еще толще. - К сожалению, убраться времени уже не осталось… -Главное, чтобы Янош не прознал. А то сочинит нам новую традицию - громить мои комнаты перед каждой работой, как Латеранский дворец со смертью папы. Палач только хмыкнул, легонько качнувшись вперед на стуле. Головная боль понемногу отступала - то ли наконец начало действовать недавнее лекарство, то ли рядом с каютой командора попросту не пролегало никаких значимых линий, способных, как сказал бы каждый, кого природа одарила Цепями, источать свою заразу до самых небес. Рассеянно вращая меж пальцев зажигалку - и когда только она успела перекочевать сюда из кармана? - он то вглядывался в стену напротив, словно та вот-вот должна была подсказать нужные слова, то переводил взгляд на Деляну - вторая бетлемитка этими самыми взглядами, кажется, была отчаянно недовольна. Командор ему чем-то нравилась. Бывшая, казалось, полной противоположностью своего отца - хранящая неловкое молчание там, где Мариус рассмеялся бы в голос, задумчивая и немногословная в ситуациях, которые подвигли бы его на целую речь, она, вместе с тем, никак не выглядела человеком угрюмым и жестоким, что для видавшего виды рыцаря Церкви определенно могло считаться достижением. Особенно для бетлемита. Орден и в былые века славился своей малочисленностью, но видеть в этом отсутствие реальной силы было бы ошибкой - способной, вне всякого сомнения, стать для кого-то фатальной. Отбор издавна был чрезвычайно строгим, а за годы тщательной подготовки отсеивалось едва ли не больше половины кандидатов - оставшихся же тайная коллегия ценила почти что наравне с палачами. Последнее, впрочем, вряд ли могло считаться поводом для радости: как и палаческие группы, коллеги Андры-Марии нередко задействовались для самых тяжелых дел. Головорезы того же Фортебраччо способны были смять почти любое сопротивление одним только числом и бешеной яростью, но иногда даже этого было недостаточно - тогда-то наверху и вспоминали о бетлемитах, призывая их взять свое выучкой, способностью работать как единое целое и экспериментальными образцами из потаенных арсеналов Святого Престола, которые ордену нередко доверяли для боевых испытаний. Снабжали соратников Деляну действительно на совесть - один только доспех командора должен был стоить целое состояние, если не два. О былых временах напоминала сейчас лишь передняя часть старинной кирасы в итальянском стиле с врезанным в металл “Etiam si omnes, ego non” (7) и именами прежних хозяев - но даже ее искусно дополнили и укрепили с применением новейших сплавов… …и чар, разумеется. Снежно-белый форменный комбинезон, в который сейчас облачилась Деляну, был сверху донизу прошит тонкими нитями - обычно использовалась оловянно-ртутная амальгама, но в данном случае кто-то из конструкторов расщедрился на серебро. После воссоединения с системой, встроенной уже в элементы доспеха, именно эта сверкающая паутина отвечала за бесперебойную работу полей, что отнимали у доспеха немалую часть его естественного веса и, словно того было мало, на порядок увеличивали силу человека, в него облаченного. Комбинация сложных защитных Таинств должна была, в теории, рассеивать по меньшей мере четверть направленных на владельца воздействий - как хорошо знал палач, несказанным успехом было, когда такая защита срабатывала в трех случаях из десяти. Массивный шлем тоже не избежал касания магии, как и улучшений по другой части - помимо примитивного прибора ночного видения туда, судя по тонким шлангам и трубкам, которым полагалось крепиться под броней, умудрились всунуть респираторный комплект. Одно, впрочем, в рыцарском доспехе оставалось неизменным спустя века - надеть его без посторонней помощи нечего было и думать. Агапия управлялась со своим делом весьма быстро - похоже, заниматься ей этим было не впервой - но присутствие палача определенно сбило ее с ритма: то уронит тяжеленную латную перчатку, то завозится явно дольше обычного, соединяя части массивного башмака… Сама Деляну, как и всегда, демонстрировала полнейшее спокойствие, почти механически поднимая и опуская руки, проверяя какие-то крепления и поглядывая через плечо на своего гостя. Своим словам командор была верна - нахождение в комнате Асколя нисколько не смущало ее даже в те минуты, когда она была чуть менее одетой, чем сейчас, но некая неловкость все же имела место - ее палач улавливал в разговорах с Андрой-Марией уже давно. Возможно, виной тому был старый добрый груз ответственности, который не могли ослабить никакие чары, но, может, Деляну всегда была такой - до смешного неразговорчивой и неуклюжей с виду, что, однако, не стоило путать с неопытностью: ознакомившийся с послужным списком командора Кат удивлялся лишь двум вещам - как она до сих пор жива и какого дьявола еще не пробилась на самый верх в иерархии ордена. И, быть может, некоторые ответы удастся получить прямо сейчас. Если, конечно, вторая особа женского пола среди расквартированных на корабле бетлемитов не растерзает его в процессе. -Ваши как, готовы? - неожиданно заговорила Андра-Мария. -Лучше бы им быть, - вздохнул Асколь. - Сдается мне, давка будет та еще… -Как же без того, - пожатие плечами у командора вышло со скрипом - в том числе и в смысле буквальном. - Мои уже должны разбирать оружие… -Наглости Могиле, конечно, не занимать, - холодно бросила Агапия. - Держать наше снаряжение под замком до последнего дня, в то время как их люди с самого начала плавания разгуливали при полном параде…если, конечно, их вовсе людьми еще можно называть… -Что тут вам сказать? Чей кораблик, того и правила, - теперь чуть дернулись уже плечи Ката, а сам он в очередной раз вздохнул. -К Батальону они что-то с ультиматумами не спешили лезть. -Хотел бы я посмотреть… - недоговорив, палач невесело усмехнулся. - Нет. На это, пожалуй, не хотел бы. -Не операция, а салат, - вновь заворчала Агапия. - Мы здесь как в мешок завязаны, и не видишь, с какой стороны ткнут. -Не мешок, бочка с порохом. Уселись на нее втроем, с Башней да Могилой, и локтями друг друга тычем, - щелкнув зажигалкой, Асколь несколько мгновений наблюдал за дрожащим огоньком. - А искра уже вот-вот… -Атласа только не хватает, - задумчиво протянула Деляну. - Я, конечно, многого не знаю, но все же… -А кто сказал, что они не в игре? - палач поднял взгляд на командора, которой вовсю прилаживали сейчас гибкий воротник с врезанными глубоко в сталь клятвами верности ордену. - В общий котел сразу не полезли - и на том спасибо. -Будут ждать, пока котелок тот подстынет, - выпростав вперед руку, Деляну терпеливо дожидалась, пока ее закупорят в пропитанное чарами железо. - А потом…вот вы скажите - кто? Кого нам в первую очередь стеречься? Лондона? Могильных? -В первую-то? - палач прищурился. - Верта, разумеется. Слово было произнесено - и лица обеих бетлемиток помрачнели столь стремительно, словно на этот счет ими только что была получена прямая инструкция от высшего командования. -Я о нем всякого наслушалась, - сухо сказала Агапия. - И со всем тем, что слышала, никак уразуметь не могу - как его вообще выбрать могли? -Потому и выбрали, - скрыть сквозящее в голосе раздражение палачу удалось разве что на четверть. - Кому-то его назначение - щелчок по носу, кому-то - подарок. Кого-то это поможет в дальнейшем с кресла сковырнуть, кого-то - подтянуть повыше… -Политика, - устало подвела черту Деляну. -Уж на что я знакома с грязной работой, а минутку про всю эту вашу…политику послушаешь и чувство такое, словно с головой в дерьме измарался, - процедила Агапия. - А чего еще боюсь - что с таким полководцем, как Бешеный, нам этого дерьма набьют за обе щеки и ложкой глотку вспорют. -Пораженческие настроения подобного рода абсолютно недопустимы, рядовая Паромиа, - преувеличенно серьезным тоном произнесла командор, все-таки не сдержав в конце смеха. - А уж сомневаться в тактическом гении Его Преосвященства и вовсе суть страшный грех. -Назначу себе неделю покаяния, а как же. Вот только выберемся из этой дыры и сразу к делу, - отойдя от Андры-Марии, до самой головы теперь упакованной в доспехи, Агапия несколько придирчиво осмотрела плоды своих трудов. - Все готово. Я могу сопровождать вас на… -Боюсь, что нет, - оборвала ее Деляну. - Ступай вниз и убедись, что все готовы. Ах да…и распечатай сама знаешь что. К моему приходу оно уже должно быть активировано. -Сама знаешь что? - улыбнулся палач. - А я только начал верить, что вы на этом корабле единственная без мешка секретов за плечом… -Секрет всего один, - неумело скопировала улыбку командор. - Но большой. И весом, пожалуй, под тонну будет. Все, иди, - хлопнув Агапию по плечу, Деляну явно несколько не рассчитала сил - бетлемитку аж качнуло в сторону. - А нам с отцом Катом пока что наверх… -Надеюсь, на самый верх еще погодим, - поднимаясь на ноги, бросил палач. - Ну так что, мы… -Одну минуту, - Деляну вскинула вверх руку в латной рукавице и опустила лишь в тот миг, как за ее коллегой захлопнулась дверь. - Простите. Просто должна кое-что вам сказать, прежде чем мы отправимся. -И хотите придержать это от чужих ушей, так, что ли? Командор в несколько тяжелых шагов приблизилась. В полном облачении она изрядно прибавила по части роста - и теперь нависла над палачом наглухо бронированной скалой. Сложно было не отвести от такой взгляд, хоть бы и на мгновение. Но ему удалось. -Я всецело доверяю каждому из моих людей, отец Кат, - глухо произнесла Деляну, сгребая со стола свой шлем и умещая тот подмышкой. - И особенно ей. -Тогда в чем же дело? -В том, что эта посудина и так набита интрижками всех сортов в таком количестве, что странно, как еще на плаву держится, - Андра-Мария вздохнула. - И чем меньше непричастных голов будет от них болеть, тем больше шансов, что эти головы смогут вернуться назад одним куском с телами. -Но ваша отнюдь не свободна. -Чья-то голова всегда должна трещать, - примирительно сказала Деляну. - Сейчас вот и для вас кое-что подброшу. Я видела Верта, - понизив голос, продолжила командор. - Последние несколько дней он хвостиком бегал за вашим братом, так и вился вокруг. -Вот как, - лицо палача осталось непроницаемым. -Я никого ни в чем не обвиняю и делать того не стану. Но ни для кого, знающего вас, не является секретом, что вы с ним…не ладите. Многие были свидетелями той потасовки в Копенгагене. Многие могли сделать из этого определенные выводы. -В том числе и Бешеный. -В том числе и он. Мы знаем, что Могила с Башней не упустят своего шанса ударить нам в спину. Мы знаем, что магистру Лесажу тоже доверился бы лишь законченный дурак. Но что именно заготовил епископ, мы… -Вам тоже не по душе копаться во всей этой грязи, командор, - заглянув в глаза Деляну, устало произнес Асколь. - Вы бы и не стали, верно? Вы не любите врать. Не любите и не хотите. И ваше “мы” выдает с головой того, кто написал для вас эти речи… -Послушайте, Кат… -Он мог бы прийти ко мне сам. Лично, - отойдя на пару шагов, палач отвернулся к иллюминатору. - У него было столько шансов… -А у вас? Почему вы не подошли к нему за все эти дни? Почему вы ни разу… -Мой отец связан по рукам и ногам законами рода, правление которым взвалили на его плечи. И вынужден набрасывать те же путы на всех нас. От части я избавился, другая останется со мной до конца…пусть так. Но не просите меня о возвращении. Не просите меня за него, - в последние слова против его желания вошло столько боли, что Асколь на мгновение умолк, переводя дух. - Потому что каждый раз, когда нечто подобное случается, я вижу, что ничего не изменилось. Что возвращаться по-прежнему некуда. -Простите, если я… -Ничего страшного. Вы пытались. Должны были попытаться, верно? - сквозь губы палача вырвалась горькая усмешка. - Я знаю. Я тоже когда-то…пытался. Пока не понял, что его игры ничем не отличаются от тех, которые ведут другие. -Не стану с вами спорить. Но его предупреждение вы готовы выслушать, так? -Мой милый братец, - кивнул Кат. - Кто еще под подозрением? -Что насчет особы, включенной в вашу группу недавно? Леопольд о ней ничего не говорил, но все же… -Ренье ее проверил. Чиста, как утренняя роса. -Возможно, вам стоило бы… -Ренье обещал за ней присмотреть. Она напоминает ему кое-кого из славного прошлого, так что мы можем быть уверены, что присмотр будет…весьма строгим. -Тогда, быть может, поговорим о… -…вас? Обычно невозмутимое лицо Деляну в этот раз не сумело справиться с признаками удивления - пусть по нему и видно было, что борьба с таковыми все же имела место. -Что? -Поговорим о вас, - повторил палач. - Мне известно, с кем вы работаете. И кто поспособствовал вашему возвышению. И если уж мы с вами сойдемся на том, что здесь нет ни одного человека без секретов…может, займемся вашими? -Послушайте, я… -Ведь именно ваши мотивы - мотивы принять то, что предложил вам Леопольд, когда куда проще и спокойнее было бы служить, как служилось - все еще остаются тайной. А мы уже столько тайн тут успели языками перемолоть… На какое-то мгновение ему показалось, что ответа не будет - или же на место такового станет какая-нибудь вспышка ярости, раздраженное опровержение или гневная отповедь. На какое-то мгновение он подумал, что зашел слишком далеко и сейчас увидит другую Деляну, увидит что-то, что подсознательно искал в ней уже давно - искал для того, чтобы получить, вырвать уже свое успокоение: остаться чистым при такой работе не мог решительно никто. Когда Андра-Мария заговорила, он понял, что прав был лишь в одном - врать командор действительно не умела. -Мариус Деляну, - тихо-тихо произнесла она, опершись рукой о стол. - Вы его знали, так ведь? Вы говорили, что работали вместе с моим отцом. -Пару-тройку раз. -Вам известно, как он погиб? Вопрос определенно не требовал ответа - но даже будь иначе, Асколь никак не мог его дать. -Никто не знает, - глядя куда-то в пол, проговорила бетлемитка. - Наша семья веками служила Святому Престолу и вот…вот что мы получили в благодарность. Они все засекретили. Наглухо. Вот что нам осталось, - Андра-Мария с силой хлопнула ладонью по кирасе. - Это и больше ничего. -Я… -Моя мать до самой своей смерти обивала пороги, требуя у них ответов. Они погубили ее…эта проклятая стена молчания…она просто не выдержала, понимаете? После всего, что он сделал…не иметь возможности даже проститься… -Я мог бы помочь, - вновь сойдясь взглядом с командором, выдохнул палач. - Я мог бы свести вас с парой… -Вы все еще не поняли, да, Кат? - Деляну с болью улыбнулась. - Думаете, я не пыталась? Я год за годом делала запросы, рыла носом землю. Отирала все те же пороги и трясла за глотки. И каждый раз одно и то же. Тишина. Всегда эта проклятая тишина. -Если стену не пробить, ее обходят. Или делают подкоп. Должен быть… -Отец Кат, - резко оборвала его командор. - Я ценю, что вы предлагаете мне помощь, а не слова утешения. Правда ценю. Но поверьте мне, вы здесь бессильны - и даже если бы вы были в прекрасных отношениях со своим начальством, ничего бы не поменялось. Один из тех запросов, что я делала в былые годы, был не совсем безуспешным…по крайней мере, я узнала, насколько выше своей головы пыталась подскочить. До моего сведения довели, что информация по делу, ставшему для отца последним, относится к определенной категории секретности… -Уровень? -Двойной бесцвет. Сердце предательски пропустило удар. Подняв глаза, он уставился на Деляну совершенно новым взглядом - полным до краев безотчетного изумления. -Дурацкие у вас шутки, - прохрипел палач, с трудом ворочая языком. - Дьявол, у меня от них даже голова отошла… -Я бы тоже хотела, чтобы это было лишь шуткой. -Да, но… - нервы определенно требовали успокоения - и, намереваясь поискать его в табачном дыму, он отправил руку в карман, за сигаретной пачкой. - Об этом даже шепотом не говорят. Это категория вне категорий. По ней проходят дела… -…которых никогда не было, - тихо кивнула Деляну. - Нечто, настолько потаенное, что выплыви оно наружу - по швам разойдется весь институт церкви…в самом лучшем случае. Нечто, доступное лишь горстке избранных. -Вы уверены, что… -Текущему декану и субдекану тайной коллегии. Главе похоронного класса. И нескольким доверенным лицам, среди которых ваш отец, Кат. -Я не понимаю, - запалив сигарету, пробормотал палач. - Если все действительно так, как вы сказали, до вас не должны были доводить и этой малости! Как вам удалось… -Полагаю, что эту малость до меня довели намеренно, - мрачно ответила Андра-Мария. - Как своего рода последнее предупреждение. Двойного бесцвета не существует, как и всего, что под него попадает. И если бы я продолжала искать, мое существование бы тоже…обесцветили. Желай я потешить свое самолюбие, то считала бы, что с карьерой в ордене у меня не задалось исключительно потому, что уродилась не мужчиной, но все куда проще, полагаю. Я кого-то изрядно допекла своими розысками, подняла слишком много шума - и они сделали все, чтобы я за это поплатилась. -Что вам обещал Леопольд? -Ничего. Но если я выполню эту работу, если я хорошо ее выполню, то, возможно…я смогу набраться смелости и попросить его… -Это безумие. Он никогда… -Безумие? - тряхнула головой бетлемитка. - Оглянитесь вокруг. Через несколько часов мы будем убивать тех, кто, как и мы, стоит на страже этого мира, кто не единожды отводил от человечества погибель. Будем делать это с радостью в сердце и рука об руку с теми, против кого нам действительно должно воевать. Будем делать это потому, что таково желание…Рима, конечно, не Бога. И никто из нас не в силах это предотвратить. Безумие, говорите… - сорвав со стены белоснежный плащ с синим крестом и набросив на плечи, Деляну резко распрямилась - доспехи тут же отозвались жалобным скрипом. - Да мы в нем давно купаемся. В коридор палач выбрался вторым, пропустив вперед командора. Говорить больше ничего не хотелось, но и молчание не обошлось без боли - ведь в каждом из слов Деляну он против воли узнавал свои собственные. Чего ради они творят то, что творят? Знает ли он? Уверен ли в своем ответе? -Эй, полегче! Подобные размышления не вели никуда, кроме как прямой дорогой к проблемам - и потому вряд ли было что-то удивительное в том, что, выбравшись из каюты Деляну и отдавшись им, он тут же столкнулся лоб в лоб с кем-то, спешившим в противоположную сторону. -Так ведь и убить недолго! - потирая макушку, пожаловался молодой человек. Даже слишком молодой для своего чина, если учесть болтавшейся на длинной цепи декоративный горжет: согласно выбитой там надписи, этот худощавый тип в белой накидке являлся не кем иным, как маршалом, красный крест же на белой накидке - чуть больших размеров, чем синий Деляну - безошибочно определял его как храмовника. -Или вы того и хотели, а, господин палач? - рассмеявшись, тип протянул руку, с которой только что содрал кожаную перчатку. - Петер Лароз, к вашим услугам, - скосив глаза на сигарету, все еще зажатую меж зубов Асколя, он вновь усмехнулся. - И будьте уверены, я несомненно прощу вам это небольшое дорожное происшествие, если поделитесь огоньком - у меня еще вчера все спички вышли… -Силам крестового похода “Метелица”. Общая готовность гамма. Личному составу первой волны собраться в ангарах с номерами… Для последнего инструктажа была выбрана резервная ходовая рубка. Помещение мало чем отличалось от своего оригинала - разве что было несколько меньше по размеру и не настолько загружено аппаратурой. За массивными дверьми - такие, казалось, пережили бы и знакомство с танковым снарядом - собрался сейчас лишь командный состав сил вторжения: офицеры Батальона и флота, собранного Морем Бродяг, главы палаческих групп и посланных своими орденами рыцарей… Мест, впрочем, все равно отчаянно не хватало. -С вашего разрешения, господа, я буду краток. В конце концов, все это мы уже должны были вызубрить в последние месяцы так, чтобы от зубов отлетало… Речь вел Карел Тис - высокий человек с сухим, чрезмерно вытянутым лицом землистого цвета и волосами, что наводили на мысли о сигарном пепле. Кроме этого имени - если хотя бы на его истинность можно было положиться - собравшиеся могли оперировать лишь крохотной горсткой фактов: Тис был прикреплен к штабу вторжения непосредственно тайной коллегией, духовного сана не имел, но располагал - опять же, если сказанному можно было верить - солидным военным опытом. Из чьего именно рукава была извлечена эта карта с шаркающей походкой и монотонным, но твердым голосом, оставалось только гадать, но, так или иначе, со своей задачей она справилась, заняв то место, за которое в противном случае разразилась бы нешуточная борьба. Посаженные в одну лодку общим делом, как, немного играя словами, высказывался Герхард Хельденклинген, представители Церкви и различных ветвей Ассоциации далеко не всегда были готовы в чем-либо уступать друг другу - и пусть даже командные должности и планы операции были утверждены давным-давно, новые поводы для дебатов, спор и склок отыскивались едва ли не ежедневно. Доходило до абсурда - ничем иным, по крайней мере, Герхард не мог счесть бурную ссору недельной давности, возникшую из-за карты, где единственный корабль сопровождения, выделенный Часовой Башней, оказался изображен большим по размеру, чем таковые от Могилы. Пара колких фраз - и вот уже разговор переходит на повышенные тона, пара лишних минут - и спор, пусть и напряженный, уступает место скандалу. Ликвидация последнего потребовала от старого палача поистине нечеловеческих усилий, но пусть стороны и удалось привести к компромиссу - несчастная карта была перерисована в ту же ночь - один из основных участников ссоры счел невозможным простить полученные в процессе оскорбления. Дуэль, состоявшаяся на заре следующего же дня, лишила силы вторжения сразу двух магов - победитель оказался столь сильно искалечен, что на его участии в походе немедленно был поставлен крест. Памятуя о тех событиях, палач счел достойным поводом для радости тот факт, что Тис, официально не имевший никаких полномочий вмешиваться в ход операции, взял на себя текущую роль - и выяснений, кто же должен вести эту последнюю речь, грозящих вновь выродиться в нечто худшее, не будет вовсе. В глубине души Герхард, не побоявшийся ранее высказать соратникам свое мнение о руководстве похода - “Nur eine beachtenswerte Gefahr droht diesem Einsatz und ihr Name ist Wert”(8) - питал надежду, что определенными полномочиями тайная коллегия Тиса все же наделила - и если на то, не приведи Господь, возникнет нужда, Карел не колеблясь применит их по отношению к епископу. -Итак, господа, вот она - Вторая Площадка. Находящаяся за спиной Тиса карта исполнена была отнюдь не на бумаге, умещаясь в массивном зеркале без рамы. Бережно воспроизводившая каждую деталь рельефа и пестрящая пометками и условными обозначениями, она плавно менялась, стоило лишь говорящему подарить зеркальной глади одно небрежное касание. -Я ни в коем случае не ставлю под сомнение опыт и знания людей, собравшихся сейчас здесь, предо мной, но тем не менее позволю себе сказать - ни с чем подобным никто из вас ранее не сталкивался. Это не мастерская мага и даже не логово Прародителя. Это настоящая крепость, не имеющий аналогов сплав магического искусства и самых передовых технологий, доступных Советскому Союзу… Два работающих кондиционера начисто проигрывали войну царящей в зале духоте - расстегнув верхнюю пуговицу на воротнике и промокнув рукавом проступивший на морщинистом лбу пот, Герхард уронил взгляд на стол, по которому были рассыпаны многочисленные распечатки - фотографии, списки, карты и схемы… Все, что хранили эти бумаги, давно уже было ему известно - до края, до боли. Все это давным-давно успело прогрызть себе путь, проникнуть в него, въесться не в разум, но в самую душу, забросав долгие, бессонные ночи семенами страхов и тревог - и ныне они щедро давали всходы. -Площадка имеет пять линий, или скорее колец, обороны, - легкое прикосновение - и зеркало выплюнуло новую карту, отмеченную кроваво-красными кругами. - Впрочем, будем пользоваться терминологией, принятой самими русскими. Внешнее кольцо - так называемая “линия Лета”, чьи ключевые узлы разбросаны по множеству островов Финского залива, будучи замаскированы под обычные строения. Данная линия выполняет сразу несколько функций. Система следящих полей служит средством обнаружения противника на дальней дистанции, отдельные же слои этой системы настроены уже на маскировку существования самой Площадки. Система комплексная - наряду с иллюзиями высшего порядка используются угнетающие разум и рассеивающие внимание чары, вплоть до прямого воздействия на конкретную цель, если на то будет нужда. Лета - река забвения, и любая цель, не экранированная должным образом, рискует потонуть еще в ней: экипаж судна - неважно, морского или воздушного - попав в зону действия полей в лучшем случае просто потеряет интерес к дальнейшему продвижению, будучи уверен, что впереди ничего толкового нет, в худшем - распрощается с рассудком и станет легкой добычей. Мы, господа, несколько часов назад перешли эту линию - и пока что все еще в своем уме… Последние слова заставили Герхарда едва слышно усмехнуться. Через одно место справа от палача восседал Юлиан - один только случайный взгляд, направленный в его сторону, казалось, на порядок-другой усиливал порожденную союзом духоты и бессонницы головную боль. Епископ, явившийся на сбор одним из первых, был облачен в новую, явно исполненную на заказ сутану при широком шелковом поясе и роскошную пурпурную ферайолу, расшитую вдобавок золотом - довершала картину подбитая соболем бархатная моццетта с чрезмерно огромным капюшоном, ниспадавшим со спины. Фортебраччо, столкнувшийся с палачом в дверях, посмеиваясь, заметил, что до завершения образа рождественской ели Верту не хватает только гирлянды - Герхард смолчал, довольствуясь в тот момент мрачными мыслями о том, как сподручнее было бы удавить епископа при помощи таковой. -…еще одна функция, выполняемая данной линией - утилизация опасных материалов и иных продуктов работы Площадки. Лета - река забвения, и многое из того, что не выбрасывается русскими в космос, “Атропа” хоронит именно в этих водах. Разумеется, они должным образом патрулируются - на случай, если потребуется принять врага, сломавшегося еще здесь, тепленьким - или предотвратить продвижение того, кого линия Лета задержать не смогла. -Вроде нас, - бросил кто-то. -Вроде нас, - кивнул Тис. - Но наш авангард пока что блестяще справляется с задачей. Организмы-охотники уже обнаружили и зачистили два патрульных корабля, не дав русским ни единого шанса поднять тревогу. И сейчас, пока мы с вами говорим, уже продвигаются дальше… Через одно кресло слева - его занимал капитан-тиран Дурной головы - разместились Леопольд и Стальная ведьма. В другое время старый палач, наверное, соорудил бы пару острот, посвященных такому удачному соседству, но сейчас в голову лезли мысли совсем иного толка: например о том, куда подевалась Таль. Графиня вернулась на борт около пятнадцати минут назад, что могло означать завершение работ по проколу защиты, но Сойфер было не видать. Справилась ли она со своей задачей - и если да, почему не сопровождает ведьму? Присутствие ее, конечно, могло требоваться в здании бывшего маяка и далее, но в таком случае не разумнее ли со стороны Августины было бы остаться при ней - не могла же ведьма не помнить, насколько каббалистка была плоха? -Далее следует линия Флегетон, - взяв небольшую паузу для того, чтобы свериться с часами, размеренным тоном продолжил Тис. - Здесь игры кончаются. Любой, добравшийся сюда, определенно имеет враждебные намерения и силу достаточную, чтобы преодолеть заслон, который удержал бы обычного человека на расстоянии, а посему должен быть уничтожен. Данную линию обороны можно условно разделить на две взаимосвязанных части… Несколько следующих минут он позволил себе понаблюдать за ведьмой. Явно скучая, та листала какую-то крохотную записную книжку - на дневник Свидетеля, которым ему в свое время довелось попользоваться, та, к счастью, не походила. Будто бы почувствовав на себе чужой взгляд, графиня медленно обернулась в его сторону, тихо улыбнувшись - улыбка ответная вышла донельзя кислой. -…очередь это непосредственно внешний защитный купол - первая серьезная преграда на пути любого, кто отважится напасть на Площадку. Возведенный совместными усилиями магов из так называемого “красного списка” и Двадцать Второго, являющегося крупнейшим экспертом Ленинградского Клуба по оборонным методикам, данный комплекс сам по себе способен отразить почти любое вторжение, едва только его поля получат соответствующий сигнал с линии Лета. В случае же, если таковую противник сможет преодолеть незамеченным - как удалось нам - система способна самостоятельно обнаружить угрозу и сообразно на нее отреагировать. Основной защитный слой может без особых проблем выдержать продолжительную бомбардировку, в том числе… Герхард медленно потер виски чуть подрагивающими пальцами. Боль усиливалась - тупая, давящая, гонящая прочь из головы все сколько-нибудь связные мысли. Смотреть по сторонам больше не хотелось. Ведьма то и дело бросала взгляд на часы, Леопольд - о чем-то едва слышно шептался со своим младшим сыном. Посланники Башни во главе с Карантоком и Кутриком не выпускали из поля зрения эмиссаров Могилы, на что последние отвечали взаимностью - и если между ними до сих пор не бегали искры, то, наверное, лишь потому, что раз в несколько минут обе группы магов одаривали мрачными взглядами служителей Церкви. От едва прикрытой враждебности, чьи волны накатывали со всех сторон сразу, становилось трудно дышать. -…образом, система способна обнаружить проникновение в зону своей ответственности исходя из множества критериев - неважно, в какой комбинации они будут получены. Регистрация мозговой и сердечной деятельности, активных нервных структур, в том числе Цепей любого уровня развития, включая связанные в родовые Метки, биологических следов, отсутствующих в памяти системы, шумов и вибраций, не характерных для находящихся внутри поля участков местности… Смотреть по сторонам не хотелось - к чему лишний раз глядеть на то, как сбываются худшие из опасений, воплощается то, что было неизбежно? Силы, чьи слуги собрались на “Левиафане”, век за веком пребывали в состоянии холодной войны - и даже общая угроза не могла сплотить их надолго. Лишь до первой ошибки. До первого удачного момента. До первого мгновения, когда спина другого откроется для удара. Вовсе не нужно смотреть в эти лица, в эти глаза - и без того с каждым нервным ударом сердца, с каждым рваным шагом, который делали стрелки часов, он чувствовал, как слоеный пирог одинаково гадких планов и комбинаций сторон - сырой, скверно пропеченный, похожий на гнойный нарыв и смердящий хуже покойника - разбухал все сильнее. Вовсе не нужно было уметь проникать в чужой разум, чтобы уловить то единственное стремление, тот основополагающий принцип, что всецело подчинял здесь всех и каждого. Враг моего врага умрет следующим. Такие моменты были хуже всего. Хуже Вены, хуже Африки. Хуже всего того, что он давным-давно оставил позади. Не раз, не два и даже не десяток отправлявшийся в пасть смерти, вооруженный одним лишь словом - да и то, не Божьим, а лишь человеческим - не единожды задувавший пламя тяжелейших конфликтов, здесь, посреди этого намертво спутавшегося змеиного клубка он глубже, горше чем когда-либо ощущал свое полное бессилие. А ведь все яды, казалось, так знакомы. Жажда власти и неумная гордыня. Нечеловеческий эгоизм и глухая, кромешная ненависть. Бескрайняя вера в свою правоту и победу. -…и если бы мне взбрело в голову вновь перечислить все средства поражения живой силы, которыми располагает внешний купол, мы безнадежно опоздали бы к началу операции - ведь на таковой рассказ ушло бы минимум несколько часов. Но вы все и так отлично знаете, а потому скажу более кратко - эта защита возведена с целью предотвратить проникновение за ее пределы всех угроз, с которыми когда-либо встречался человек, - Тис шумно вздохнул. - Едва только таковая угроза оказывается в зоне поражения, ей позволяется пройти чуть-чуть вперед, прежде чем мышеловка будет захлопнута. В первую очередь выводятся из строя все стандартные средства связи, в том числе и магического характера. Следующий удар система наносит уже непосредственно по цели… -От нее мы тоже смогли спрятаться? - вновь послышался голос из зала. -Не совсем, - Карел покачал головой. - На отключение или уничтожение данной системы ушли бы недели, которых у нас, конечно же, нет, но благодаря данным, полученным от госпожи Базилевской и ее помощи стала возможна более тонкая операция. Во-первых, в куполе для нас будет проделано окно - оно откроется на срок необычайно короткий, но этого времени вполне хватит, чтобы флот сумел пройти на ту сторону. -На учениях мы управлялись с этим даже на минуту быстрее, - подал голос один из представителей Могилы. - Если бы была еще пара месяцев на отработку, то удалось бы достичь большей скорости и слаженности действий. -Прискорбно, что у нас их не было, - кивнул Тис. - Так или иначе, окно в настоящий момент уже готово к открытию. Вторым этапом данной операции занимается Батальон. Майор, прошу вас… -На основе данных, полученных от представителя Клуба… - поднявшийся со своего места Кутрик заговорил сухо и скоро. - На основе этих данных мы сумели выработать план взаимодействия с защитной системой. Мои люди, находящиеся в настоящий момент на “Офелии”, уже начали операцию по внедрению и частичной замене приоритетов. Будь у нас больше времени, нам, возможно, удалось бы обратить всю мощь внешнего купола против русских, но сейчас мы сосредоточимся на главном. Едва только флот пройдет сквозь окно и последнее окажется запечатано, купол, частично взятый под наш контроль, начнет полную блокаду Второй Площадки. Все средства связи с внешним миром, которыми располагает “Атропа”, будут надежно заглушены и у нас будет достаточно времени, чтобы… -Каков точный срок? Он знал ответ на этот вопрос - конечно же, он его знал. Но надежда - слепая, глупая надежда на то, что карусель безумия, царящего вокруг, хоть немного сбавит обороты, заставила Герхарда заговорить. -Вторая Площадка будет отрезана от большой земли двое суток, шестнадцать часов и двадцать девять минут, - медленно, почти по слогам, выговорил Кутрик. - Даже мои люди не смогут держать систему такого уровня под контролем дольше. -И если по истечении этого времени операция не будет завершена… -…то тем из нас, кто еще будет жив, придется сражаться со всей советской армией, - с нотками веселья в голосе произнес со своего места Каранток. - Начало Третьей мировой, боюсь, застать не получится - нас скормят рыбам раньше. -Если позволите, я продолжу, - выдержав небольшую паузу, бросил Тис. - О магическом компоненте мы поговорили, перейдем к более приземленной, но ничуть не менее опасной для нас части “Флегетона”, - карта, повинуясь резкому движению руки, вновь изменилась, демонстрируя теперь западный край острова. - Дальний рубеж прикрывается зенитно-ракетными комплексами С-200, ближний - новейшими системами “Тор”, принятыми на вооружение лишь в прошлом году. Авиагруппа Второй Площадки представлена истребителями МиГ-29, радиолокационное покрытие обеспечивается собственной радарной сетью… Изображения сменяли друг друга с такой быстротой, что начинало рябить в глазах. С каждым новым взглядом, упавшим на сплошь исчерканные красным и синим карты, недоверие к самой реальности происходящего все сильнее терзало старого палача. Они действительно на это пошли? Действительно делают это? Две тысячи с лишним человек, горстка магов с их тварями, стайка кораблей… Вздор, вздор. Не могли же они в самом деле… -Высадке также будут препятствовать минные заграждения и мобильные береговые ракетные комплексы, развернутые в данных районах… Нет. Могли. И от одного только осознания этого сердце так и хочет выскочить и спрятаться где-нибудь в районе скверно начищенных ботинок. -Линия Ахерон, - монотонный голос Карела определенно мог усыпить слушателей - если бы только этим самым голосом проговаривалось что-нибудь иное. - На данной карте вы можете наблюдать основные укрепления, препятствующие высадке десанта. Глубина инженерных сооружений противодесантной обороны составляет примерно два с половиной километра, большое количество капитальных фортификационных построек, закрытых огневых точек, подземных укрытий войск и военного имущества глубиной до пятидесяти метров. Оборонительные сооружения соединены подземными ходами в единую систему, часть наземных объектов замаскирована. Вся эта местность усеяна датчиками движения, как горохом - любой неосторожный шаг приводит к активации осколочных мин с радиусом гарантированного поражения двадцать метров, а их здесь, если вы приглядитесь к схеме, в избытке… -Что-то я домой захотел, - усмехнулся Фортебраччо. - А то столько ужасов, столько ужасов… -Наша первоочередная задача после прохода “окна” - занять отмеченные позиции и проложить дорогу для основных сил. Вот, взгляните еще раз… Тис ткнул пальцем в зеркало - и изображение тут же поспешило приблизиться. Рядом с берегами, сплошь исчерченными пометами и условными знаками, семь разноцветных точек казались чем-то, появившимся по чистой случайности, чем-то бесконечно ничтожным - тем сложнее было удержаться на мысли, что за каждой из них стоял чей-то корабль. Вот выбившаяся чуть вперед алая точка - башенная “Офелия”, чей экипаж должен был взять на себя работу с магическим компонентом внешней защиты и координировать действия Батальона. Вот сопровождающие серое пятно “Левиафана” две бледно-желтых кляксы - присланные тайной коллегией корабли, обозначенные как “Людвиг II” и “Фридрих Барбаросса”. Три черных кружка - “Нарцисс”, “Антиной” и “Хюитфельдт” - скрывали за собой суда, пожалованные для операции Могилой: приглядываться к ним палачу не хотелось, думать о том, сколько разномастных тварей набилось в брюхо каждого такого корабля - и подавно. -Как вам должно быть известно, хороший архитектор нередко может подсобить неумелому магу - когда речь идет о защитных полях и барьерах, значение таких вещей как рельеф и конструкция того или иного строения трудно переоценить, - речь Тиса, казалось, становилась быстрее с каждой минутой. - Так и здесь - почти вся территория на два километра вглубь надежно прикрыта…кроме вот этого крохотного участка. Особенности местности привели к тому, что замкнутые поля с узлами, расположенными здесь и здесь, - очередные два тычка в карту. - Немного выбиваются за положенные им границы, образуя на этом участке опасный перехлест. Согласно тому, что нам сообщила госпожа Базилевская, данная проблема была известна уже давно, но ее ликвидация потребовала бы перестраивать крупную часть оборонительного кольца - не говоря уж о необходимости на долгое время снимать защиту. Так или иначе, существующее наслоение привело к тому, что здесь практически невозможно держать какие-либо силы на постоянной основе - если, конечно, вы не желаете, чтобы оттуда они отправлялись прямиком в лазарет…если вовсе не в морг. Разумеется, патрулей никто не отменял, но они задерживаются на данном участке не более, чем на два-три часа в сутки - в чем и состоит наш шанс. К моменту, когда флот пройдет “окно” и займет позиции, организмы-охотники должны будут уже выйти на минные заграждения и начать расчищать для нас путь. Их задачей является принять на себя первый, самый тяжелый удар русских и прорваться сюда, заставив противника стягивать на участок дополнительные силы. В это же время с кораблей сопровождения будут выпущены стаи воздушного прикрытия, чья задача - вынудить средства ПВО Площадки исчерпать, в большей или меньшей степени, свой боезапас. Артиллерия “Левиафана” и кораблей сопровождения в первую очередь начнет работу по взлетно-посадочным полосам, далее - переключится на поддержку первой волны десанта, чья высадка начнется сразу же, как пролом на нужном нам участке будет расширен на… -Мне бы хотелось еще раз пробежаться по спискам первой волны, - мрачно произнес представитель Мальтийского ордена. - И заметить, что… -Списки окончательные, - покачал головой Тис. - Если мы позволим себе тратить время на перестановки за считанные часы до начала, то рискуем развалить весь план. -И все же… -Списки окончательные, - теперь о себе напомнил уже Верт. - Так что будьте так добры уже умолкнуть. -Первая волна десанта будет высажена здесь, - дождавшись, когда зал вновь погрузится в тишину, продолжил Карел. - Силы Батальона сразу же приступят к взлому и рассеиванию прикрывающих линию Ахерон полей… Зеркало тревожно мерцало. Гул работавших на пределе сил кондиционеров и тоскливо гудящие лампы, протянутые вдоль потолка одинаково настойчиво терзали уши. Духота, казалось, делалась все нестерпимей - в который раз уже промокнув лицо платком, Герхард попытался сосредоточиться на голосе Тиса. -Не стану ходить вокруг да около, господа, и скажу вам со всей откровенностью - у нас нет ни сил, ни времени в количестве достаточном, чтобы можно было говорить о полной очистке острова от противника и его занятии. К счастью, это нам и не требуется. Основной целью операции является извлечение Объекта Ноль и его эвакуация на “Левиафан”, вторичной - ликвидация всех членов руководства Второй Площадки, находящихся на острове. Все остальные задачи несут куда меньший приоритет, - с шумом выдохнув, Карел поспешил продолжить. - Организмы-охотники, как уже было сказано, возьмут на себя первый удар, силы рыцарских орденов же в сотрудничестве с Батальоном обеспечат падение линии Ахерон или, как минимум, ее ослабление в достаточной степени, чтобы операция смогла войти в решающую фазу. На плечи передовых отрядов ложится задача закрепиться в этом районе и удерживать его, пока не будут развернуты основные силы. В случае успеха они начнут продвижение вперед по данному маршруту с последовательной ликвидацией нескольких ключевых точек обороны Площадки… -Мы должны будем сделать все возможное, чтобы вынудить русских стянуть на этот участок дополнительные войска, - воспользовавшись заминкой Тиса, заговорил Кутрик. - Насколько нам известно, район, с которого они вероятнее всего снимут несколько частей… -…находится вот здесь, в восточной части острова, - перехватил инициативу Карел, вновь указав на карту. - Тут расположены, в основном, жилые блоки и некоторые административные постройки…грубо говоря, это нечто среднее между спальным районом и хозяйственной зоной. Младший научный и обслуживающий персонал Площадки, который не проживает непосредственно на основной базе, размещен здесь - как вы можете видеть, дорогу до работы им приходится ежедневно проделывать немаленькую… -Едва только часть охраны с данной зоны будет снята, настанет время второго удара, - сухо произнес Кутрик. - Средства ПВО Площадки к этому моменту уже должны быть в большей степени подавлены, так что ничто не должно помешать высадке одной роты ордена Дурной головы, которая… -…обеспечит нам еще один отвлекающий маневр, - кивнул Тис. - Таким образом, “Атропе” придется еще больше распылять силы, отправляя сюда… На последних своих словах, если только старому палачу не показалось, Карел едва заметно запнулся. Вряд ли он был вправе винить в том Тиса: до омерзения отчетливо зная, что скрывалось за этими словами, Герхард и сам еще каких-то два или три десятка лет назад не смог бы, наверное, произнести их с должным безразличием. А понимая, что сейчас бы сумел, никак не мог решить, стоит ли за то себя ненавидеть. Века сменяли друг друга, но орден Дурной головы был одним из тех осколков прежних времен, времен бесконечно жестоких и страшных, что остался таким же, как и прежде. Пушечное мясо, каратели…относиться к Дурной голове можно было самым разным образом, считая хоть неизбежным злом, хоть пережитком далекого прошлого, но два факта оставались неизменными. Там, где иным рыцарям прощалось многое, ордену Короля Предателей прощалось все. Дурная голова многих превосходила числом, но каждого она превосходила в резне. И едва только она вступит в дело, не будет больше ни прощения, ни пощады. -Линия Стикс, господа, - Тис негромко постучал пальцами по оправе зеркала, призывая собравшихся к вниманию. - Как вы уже знаете, четких очертаний она не имеет, представляя собой не, собственно, укрепленные оборонительные линии, но сеть из нескольких ключевых объектов, распложенных в разных частях острова и прикрывающих основные пути к “Атропе”. Именно здесь нам придется тяжелее всего. Многочисленные магические заслоны и ловушки. Экспериментальное вооружение, в том числе кукольной природы. Так называемый корпус “глушителей” - элитное тактическое подразделение Второй Площадки, целиком состоящее из гомункулов высшей пробы, натасканных на уничтожение практически любой угрозы, с которой когда-либо приходилось иметь дело “Атропе”. Перепрограммированные на службу Площадке психики и полукровки, прошедшие всестороннюю боевую подготовку. Маги, в том числе из так называемого “красного списка”. И, разумеется, одна из приоритетных целей нашей операции - Прародитель за номером Двадцать Два со своим кланом. Зеркальная поверхность вновь пошла рябью, постепенно выталкивая наружу несколько нечетких черно-белых снимков - с каждого из них на собравшихся взирал бородатый исполин, до того высокий, словно под шерстяным плащом его притаилась пара ходулей. -В наших архивах, равно как и в таковых Ассоциации, довольно мало сведений об этой твари - во всяком случае, их недостаточно для того, чтобы заявить о полном знании ее истории, - хрипло продолжал Тис. - Первые записи о Печальном, которыми мы располагаем, датируются одиннадцатым веком - тогда, правда, он был лишь магом, пусть даже весьма почтенного возраста и немалой силы. Кто именно обратил его, остается неизвестным, но некоторые источники указывают на то, что…процесс был инициирован самим Порфирием, говорится также о некоем длительном заключении на одном из островов в Черном море, где он, вероятно, и был произведен…нет, скажем иначе, возвысил себя до нынешнего качественного состояния. В полную силу тварь вошла уже к концу двенадцатого века, во второй же половине века шестнадцатого Печальный был запечатан совместными усилиями нескольких… -Запечатыванием Прародителя займутся сотрудники похоронного класса, - проговорил со своего места Верт, явно недовольный тем, что Карел в который раз решил углубиться в подробности. - При поддержке Батальона, смею надеяться. -Разумеется, - тихо кивнул Кутрик. - К тому моменту, как средства ПВО Второй Площадки будут в массе своей подавлены тем или иным образом, а наши основные силы свяжут боем русских в прибрежных районах, настанет время для третьей волны десанта - несомненно, самой важной из всех. Шесть полных палаческих групп и приданные им рыцарские отряды будут высажены на линии Стикс - массированный удар с кораблей по скоплениям сил противника и известным нам объектам должен будет дать им достаточно времени для того, чтобы покинуть зоны десантирования и направиться к своим целям. Каждая из групп будет поддерживаться силами одного из орденов: “Закон” - тевтонцы, “Прах” - лазариты, “Завет” - храмовники, “Догма” - бетлемиты, “Жатва” - мальтийцы, “Скорбь” - Свидетели Святой Смерти. Каждая группа имеет собственный маршрут следования и свой список объектов, назначенных под ликвидацию - узлы связи, ракетные батареи, командные пункты…но та из них, которая раньше остальных выйдет вот на эту точку, соединяется с силами храмовников для последующей совместной атаки данного объекта, - палец Тиса в который раз ткнулся в зеркало. - Этот поселок городского типа необитаем…во всяком случае, живых в нем точно нет - именно здесь расквартирован клан Печального…и именно он находится ближе всего к пересечению основных дорог, создавая непосредственную угрозу нашему дальнейшему продвижению. Сотрудники похоронного класса и члены Батальона окажут необходимую поддержку при ликвидации Апостолов… -…если доберутся вовремя, - бросил кто-то. -…и возьмут на себя заботу о самом Прародителе. Когда поселение окажется очищено от врага, в нем будет произведена высадка всех оставшихся сил - никаких резервов данная операция не предусматривает. Согласно плану, палаческие группы и отряды сопровождения должны будут добраться до “Атропы” самое большее через три часа после выброски - как только четыре группы из шести окажутся на своих позициях, они должны будут начать скоординированную атаку на основную базу. Зеркало вспыхнуло, вновь разродившись ворохом схем. -Линия Коцит. Последний рубеж. “Атропа”, вне всякого сомнения, сосредоточила здесь внушительные силы, но если все пройдет по плану, то к моменту штурма они уже будут в значительной мере распылены и рассеяны. Радиолокационное ослепление и вывод из строя систем связи на самом острове вкупе с отключением следящих полей сами по себе создадут должную неразбериху, если же добавить к этому наши части, что в случае успеха не просто свяжут русских боем, но начнут продвигаться вперед… -В случае успеха, - эхом повторил Каранток, ядовито рассмеявшись. - Мне определенно по душе данное уточнение. -…так или иначе, наша цель находится именно здесь, - очередная карта сменилась изображением мрачного бетонного куба без единого окна. - Зона содержания Объекта Ноль. Группа, что первой доберется сюда, должна будет проникнуть внутрь и вывести из строя сдерживающее устройство, используемое русскими, после чего провести изъятие и эвакуацию цели по воздуху. Как только Объект Ноль окажется на “Левиафане” и займет место в нашей собственной сдерживающей системе, будет начато организованное отступление. Русские, несомненно, попытаются отбить у нас цель, но если к этому времени Батальону удастся перенастроить внешний купол, мы сможем использовать его для прикрытия нашего отхода. -Не советую слишком сильно на это надеяться, - протянул Кутрик. - Времени может и не хватить. -В таком случае, придется отбиваться самим, - Тис вздохнул, уже нисколько не скрывая усталости, и, отступив от зеркала на несколько шагов, окинул собравшихся мрачным взглядом. - Господа, напомнив всем вам наши основные задачи, я позволю себе подвести итог. Данная операция носит название “Метелица” - и ключами к ее успеху являются внезапность нашего удара, скорость и слаженность действий. Наши объединенные силы обрушатся на Вторую Площадку подобно самой лютой пурге, разорвут “Атропе” глотку и отступят, пока она истекает кровью. Не стану лгать никому из вас, но лишь повторю то, что каждый знает и сам - риск чудовищно велик. Если мы не забудем, хотя бы на время, все свои прежние обиды и старые счета, если окажемся не способны работать сообща, ради одной цели, если мы позволим себе промедлить или хоть немного сбавить ход - никто из нас не вернется домой. Мы либо выстоим все вместе, либо вместе и сгинем на этой проклятой земле. Зал сковало молчание - глухое, тяжелое. Оглядывая лица собравшихся, Герхард снова и снова пытался отыскать хоть бы в одном, хоть бы самый малый отклик на слова, что только что отзвучали, истаяв в пустоте. И, не находя ничего кроме ставшей уже чем-то большим, чем просто привычка, лжи, почувствовал странное, чудовищное по природе своей спокойствие. Все шло именно так, как он и ожидал. А значит - останется лишь сыграть свою роль, если когда дела соизволят покатиться к чертям. -У вас все? - поднимаясь со своего места, хрипло произнес Верт. -Да, - только и выдал в ответ Карел. -Хорошо, - голос епископа едва заметно подрагивал. - Объявляйте общую готовность бета. Мы начинаем. Свет лился, казалось, отовсюду - без меры яркий, едва выносимый. Вниз по белоснежным стенам ангара сбегали сверкающие побеги, смыкаясь в два огромных узора на равно широких полу и потолке. Массивные пайкеритовые плиты и уложенный сверху в несколько слоев металл не могли до конца скрыть этого яростного сияния, как и шум, царящий сейчас в ангаре, не мог утопить в себе без остатка тот тревожный гул, что сопровождал работу системы. -Силам крестового похода “Метелица”. Общая готовность бета. Приступить к погрузке личного состава… Ангар, изначально способный вместить в себя - и то не без труда - около сотни человек, чары раздвинули до размеров крупного футбольного поля, его сосед же и вовсе разросся до целой площади. Места, впрочем, все равно едва хватало. Уродливые коробки десантных катеров уже загнаны на аппарели - ждут когда разомкнутся, когда истают последние преграды, ждут, когда придет время соскользнуть - кому-то навечно - в ледяную воду. На высоких, каких-то несколько недель назад еще бывших свежевыкрашенными бортах, уже видны сделанные в последние дни надписи - поверх огромных, белой краски номеров всеми возможными цветами бегут, рассыпаясь на отдельные буквы, имена, клички, напутственные слова. Все то, о чем думалось идущим на верную гибель, все, что только гнездилось в их головах, все, что только успели нашептать хозяевам сдавленные, скрученные тревогой сердца. Гудит, захлебываясь, вентиляция, высасывая из ангара табачный дым, вонь оружейной смазки и немытых тел, туман дождевых испарений. Медленно, невыносимо медленно раздвигается, расходится в стороны часть исполинской стены, обнажая внутреннюю перегородку из плотного, почти прозрачного материала. По ту сторону - ночная темень, черные воды без края. По ту сторону - чья-то смерть. Она приходит неслышно, просачивается внутрь тысячей и одной щелью, каплями дождя касается лиц, облачками пара вьется у глаз, мягко, но настойчиво зовет за собой, манит далекими, тусклыми огоньками. Смерть что-то шепчет беззвучно и, словно бы в ответ, ангар на краткий миг затихает, взгляды один за другим пронзают толстое “стекло”, устремляясь в ночь - пока еще тихую. Два десятка десантных машин-амфибий - LVTP-7 не первой свежести, чьи заплатки и вмятины не в силах скрыть до конца даже многочисленные слои краски - выстроены у самого края, зажаты - пока еще - огромными страховочными скобами. Вдоль машин - ровные шеренги в новеньких светло-серых комбинезонах, тяжелых шлемах и бронежилетах с черными крестами. Ноги у красных линий. Наморщенные в напряжении лбы, поджатые губы. Карстен Ротбауэр - крепкий, широкоплечий человек с темно-синими глазами и коротко стриженым затылком, что едва ли не сразу переходит в мощную шею - хрипит в пригнутый к пересохшим губам микрофон, и голос его, и без того громкий, достигает, не потеряв и капли своей силы, самых последних рядов: -Wir sind der Vortrupp, unsere Zeit kommt sofort nach den Grabeswiderlingen. Es gibt mehr als genug Russen. Keinerlei Schonung erlaubt! Wer kein Kreuz traegt, gehoert umgebracht (9). -Ja wohl, Herr Oberstmarschall! - ревет вослед ему ровный, слитный хор. Лучше кричать погромче. Лучше кричать так, чтобы от собственного воя закладывало уши и огнем горела глотка. Громче, еще громче - только бы выпустить с криком все ненужные мысли, только бы разрешиться побыстрее от всего того, о чем думать сейчас просто нельзя. О насквозь ложном чувстве безопасности, что дарят слои брони. О том, как десантные машины теряют маневренность, подходя к берегу, о том, как нелепо будут смотреться их огромные туши в лучах прожекторов, как хорошо - в прицелах. О том, что под интенсивным огнем некому обычно спасать тонущие суда и тех, кто замурован внутри. О том, что… Нет, лучше уж действительно просто кричать. Свет слепит глаза. Ровные, точно по линейке, ряды храмовников в полном облачении. Каждый рыцарь - живая скобяная лавка: ранцы, ножи, подсумки для магазинов и гранат, дымовые шашки, фонарики, сигнальные ракеты, фляги с водой, короткие мечи, ремни…офицерам, закупоренным в тяжелые доспехи, алые кресты поверх белой ткани лишь добавляют сходства с какими-то чудными насекомыми при серо-сизых панцирях - ни дать ни взять предупреждающая окраска. Чуть поодаль, взобравшись на перевернутый металлический ящик, торчит над рядами бойцов, словно вымазанная мелом жердь, фигура Лароза: то и дело сверяясь с наручными часами, маршал бросает неодобрительные взгляды на свое воинство - последнее отстает от графика уже почти на целую минуту. Настроение Петера передается его подчиненным не иначе как с воздухом: лишь раз заглянув в его глаза, сержанты - их накидки легко отличить по черному цвету - тут же переходят с редких окриков и тычков на бешеный рев и суровые затрещины. -Быстрее, быстрее, быстрее! - молодой рыцарь оступился и зацепил своим огромным пулеметом какую-то выступающую скобу на борту десантного катера - за чем немедленно последовал крепкий подзатыльник. - Шевелитесь, выродки! Беременные бабы быстрее размещаются! Губы Лароза трогает тонкая, едва заметная улыбка. Предназначение храмовника - сражаться и умирать, ничего более. Все многолетнее воспитание будущих рыцарей строилось на этом. Когда магистр говорил, что передаст под его начало лучших из лучших, Петер уже догадывался, с кем придется иметь дело: отученные от самостоятельных рассуждений и всякой инициативы вообще, замордованные командирами почти до бессознательности, люди, что занимали сейчас места в транспортах, были давно и накрепко обращены в простые автоматы, приставленные к оружию и привыкшие к мгновенному исполнению приказов - или наказанию, что последовало бы в обратном случае. Увидеть среди этих лиц, сосредоточению которых позавидовал бы и каменный истукан, хоть одно, в чьих глазах еще тлели какие-то огоньки понимания, дорого стоило - пусть даже обладатель такого лица и сбивался порою с шага, вызывая праведный гнев вышестоящих. -Тейс, паршивец, какого хрена ты тут мнешься? - буквально заталкивая в транспорт незадачливого пулеметчика, продолжал греметь обладатель черного плаща. - Я тебе, стервятине, сейчас найду занятие, вместе с Якобсом! Лицо молодого рыцаря - до самого места его сопровождал раскатистый хохот товарищей - расцвело красными пятнами гнева. Лароз, в который раз глянув на часы, вновь позволил себе едва заметно улыбнуться. Увидеть кого-то по-настоящему живого всегда приятно, а что до остального… Сбиться с шага - не страшно. Такие все равно погибнут первыми, просыплются, как песок сквозь шестерни - механизм же продолжит работу, даже того не заметив. Если тяжелая пехота храмовников, навьюченная килограммами амуниции и боеприпасов, выглядела грузными серыми жуками, то Свидетели Святой Смерти, собравшиеся сейчас на последнюю молитву у вывалившего язык-рампу “Чинука”, были в сравнении с ними легкокрылыми бабочками. Отродясь не ведавшие ни формы, ни строя, не знавшие единообразия даже в оружии, многим эти разодетые в красочные лохмотья воины казались просто бестолковыми варварами - и еще больше смертельно удивилось бы, ознакомившись со списками блестяще завершенных ими операций. Изукрашенные причудливыми татуировками, нередко в шифрованном виде описывающими весь их жизненный путь и текущее положение в ордене - большинство коллег предпочло бы использовать здесь слово “шайка” - пришивающие жуткие трофеи прямо на свой истрепанный, лоскутный камуфляж, прежде прочего известны они были своей свирепостью - и потому любое нелицеприятное мнение, что возникало у кого-то из чужаков, обычно держалось последними при себе. Принося последние клятвы и завершая ритуалы, один за одним они ныряли в раскрытые пасти громадин-вертолетов, десяток за десятком растворялись во тьме. Над головами гремел, громом разносясь по ангарам, голос. Голос хриплый, голос дрожащий от возбуждения, голос, налитый яростью, голос, знакомый всем и каждому, голос, от которого негде было укрыться и которого никак нельзя было избежать. Голос епископа Верта. -…и власти, коею облечены мы, должно простираться на весь мир. Пусть воля ваша, воинство Христово, будет бесстрастной, непоколебимой и неумолимой, как суд Его, который призваны вы ныне осуществить на земле. Дабы помнили вы всегда о высоком назначении своем, начертаны над вами слова писания - “как страшно сие место! Это не иное что, как дом Божий, врата небесные!”(10). Пусть никто и ничто, никакие размышления о милосердии духа не собьют вас с пути, на который вы ступили… Во втором ангаре готовится к бою орден Малатесты. Четыре из шести рот - две другие разместились на “Людвиге II” и “Барбароссе” соответственно - по двести человек в каждой заполняли раздвинутый магией зал от края до края - и людское море, разлившиеся по ангару, спокойным отнюдь не было. Откровенно говоря, море истинное не знало никогда подобного неистовства. Над людской массой туманом клубился пар - до того густой, что соседи с трудом могли различить лица друг друга. Пот, хрип, треск. Гневные крики, толчки. Четыре роты, кое-как построенные на максимально возможном удалении друг от друга за два-три неосторожных шага грозили слиться в одну огромную, неразделимую уже кучу - ведь где сумел сдвинуться в сторону один, там же напирала следом и вся толпа. -Не думайте, что Я пришел принести мир на землю. Не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку - домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня… (11) Голос епископа повсюду, голос звенит, голос рикошетит от стен и бьет без жалости в каждую голову. -…и пусть слова эти будут нынче для вас примером. Пытайте без жалости, терзайте без пощады, истребляйте отцов, матерей, братьев, сестер, всех, кто не предан слепо католической, апостольской и римской церкви… Лица, мокрые от пота. Лица, перекошенные от злости. Лица, искаженные, словно у мертвецов. Бригадир первой роты, Паскуале Гало, закутанный в плащ из разноцветных лоскутов, деловито обходит ряды - при каждом шаге его бряцают кинжалы, крючья и цепи. Бригадир третьей, Криштоф Могила, взгромоздившись на пару ящиков, пересчитывал своих бойцов издали, по головам, то и дело поправляя при этом монокль. Люди стоят плотно, как стены. Мечи, ножи, крючья. Рассованные по кобурам пистолеты, автоматы на кожаных ремнях. Брезентовые плащи, меховые шапки, в ярости сдираемые с раскрасневшихся, влажных лиц. Ян Пароди, бригадир шестой роты, истово, с жаром, крестится - во все стороны при каждом движении летит белый порошок. С утробным звуком запрокидывает голову - белым сплошь измазано лицо, белым припорошены волосы - и воет, содрогаясь всем телом, воет, раскрыв до предела возможного налитые кровью глаза: -Сделаем их! Дурная голова готова! По рядам, из рук в руки, путешествуют небольшие, выкрашенные ярко-желтым, баллоны с ингаляторами на толстых шлангах. Три вдоха - и передал другому. Три вдоха - и ты уже боец, как шутят старожилы, передавая драгоценный груз тем, для кого эта операция - первая, и, быть может, последняя в жизни. Три вдоха - и тебе уже все равно. “Самсон-девятый”, психоактивное вещество, разработанное в недрах Ассамблеи, в восьмидесяти процентах случаев вызвало длительное ощущение прилива энергии, повышало физическую выносливость на порядок, притупляло одинаково хорошо как усталость, так и запреты, выставленные сознанием, в тридцати процентах - вызывало состояние психоза, острую паранойю и неконтролируемую жажду убийства. -Идет! Идет! Людские волны колышутся, дрожат. Под нестройный хор и едва не перебивающую его музыку, что рвется наружу из десятка развешанных по ангару динамиков, узкой тропинкой, полоской суши в океане из потных, грязных, одуревших от жары и ярости тел, ступает небольшая процессия. Во главе - усатый, сероглазый человек в огромной, сплошь в перьях, шляпе. -Никколо! Никколо! Хор подхватывает имя, качает его, возносит до белоснежного потолка и вдребезги разбивает об пол. Лязг мечей и выстрелы в воздух воедино сливаются с надрывным воем шести сотен глоток - не слышно уже ни музыки, ни окончания речей епископа. -Никколо! Никколо! Александер Бур, бригадир четвертой роты, вышагивает по правую руку от капитана-тирана. За ними, подгоняя в голые спины штыками, волокут на цепях пленных. Захваченные еще во время октябрьской операции, немногие из них ныне напоминают людей: тощие, обнаженные тела, покрытые коркой из грязи и пересохшей крови, избитые, исколотые, исхлестанные до полусмерти, бездумно переставляют ноги, инстинктивно стремясь уйти от очередного удара, от очередной порции боли, что ждет их там, позади. В воспаленных, истекающих гноем глазах одного нет уже и слабейшего проблеска сознания, нет понимания того, кем он был и кем стал, лишь одна только боль - да желание, чтобы та побыстрей оборвалась. Соседу его было стократ хуже: он не только полностью осознавал происходящее, но и явно пытался найти хоть какой-то выход, разглядеть хоть какой-то шанс на спасение, натыкаясь повсюду лишь на вопли, рев страшнее звериного, на перекошенные от злости лица и налитые кровью, лезущие из орбит глаза. -Никколо! Никколо! Капитан-тиран восходит на сооруженный специально для него деревянный помост. Капитан-тиран рывком вздымает руку. Прокатившийся по ангару гул стихает, но толпа, орда, океан людской лишь только набирает силы для нового крика. -Ну что, молодцы мои, а поработаем? От поднявшегося воя, кажется, вот-вот задрожат, лопнут и рассыплются ледяной крошкой корабельные стены. -А повоюем? Толпа заводится все больше. Толчки, крики. Ингаляторы рвут из рук, боясь не успеть. Шланги трещат, желтоватый газ со свистом выбирается на волю из баллонов, окуривая лица, вытягивая на поверхность каждого чистейшую, первобытную ярость. Выстрелы в потолок - длинными, бездумными очередями. Дышать нечем от газа, от пота, от злобы. Люди, спрессованные в одну сплошную массу, подаются вперед, к уготованным им транспортам. Накачанные своими собственными наркотиками в придачу к обязательным для всех экспериментальным стимуляторам и подавителям боли, одуревшие от тягостного ожидания, от близости врага, от речей, что лупят по ушам ежеминутно, они готовы добираться до противника хоть на бревнах, хоть вплавь - и, добравшись, грызть, драть его на клочки зубами и ногтями. -А пограбим? Зычный голос Фортебраччо, усиленный прицепленным к воротнику микрофоном, ни одному не оставляет шанса сохранить себя, не затеряться, не раствориться в этом бесконечном, безграничном, лишенном всяких сомнений и страхов океане. На помост выталкивают пленных. Александер Бур, бригадир четвертой роты, выдергивает из ножен огромный пламевидный клинок. -Знаете вы, зачем мы здесь, - приняв меч из рук подчиненного, Фортебраччо вбил его в помост, оперся на рукоять и подался чуть вперед. - Знаете вы, что предстоит нам. Знаете вы, что каждый второй из нас сдохнет сегодня, как собака! -И каждый третий озолотится! - колыхнувшись вперед, проревела толпа. -Знаете вы наш закон? -Победителю - все! Побежденному - смерть! -Знаете вы наш закон? -Что взял - твое! Кого взял - твой! -Знаете вы наш закон? -Коли призвали нас, нет больше законов! -А знаете вы… - капитан-тиран махнул рукой в сторону пленных. - Кто стоит здесь пред вами? От крика - нет, от животного воя - закладывало уши. На лица было невозможно смотреть без ужаса, да и не было то уже лицами: перекошенные, побелевшие маски - и глаза, вытаращенные, словно стекляшки. -А знаете вы, что делать с ними? Толпа напирает, толпа орет. Советники в кожаных плащах с трудом сдерживают натиск волн ее. -Вот скажу вам слово о достославном нашем зачинателе, о Волке Романьи. Шел против него поход крестовый. И вот был день, и строилось войско, и ждало битвы. И знал каждый, что не видать им победы. И пришел легат папский со свитой, и упрашивать начал, и увещевал, и грозил, наконец. А знаете, какой ответ дал ему праотец наш? Толпа тяжело дышит. Толпа подходит, подплывает, к последнему своему пределу. -А кинул того на колени, да отодрал перед всем войском! Морды ревут, морды хохочут. Нет в них больше ничего человеческого. -Но мы-то с вами, молодцы, люди цивилизованные. Мы-то с вами воинство Христово, мать его всеми способами, да и время наше поджимает. Так я еще раз спрошу - знаете вы, что с ними делать? -В Москву! В Москву их! - захлебываясь, визжит толпа. Грязное, дрожащее, почти околевшее уже от страха и холода тело мощным ударом бросают на колени. -В Москву! Поплевав на руки, капитан-тиран Фортребраччо рывком вынимает меч из пробитой насквозь доски. -В Москву! В два шага подходит к пленному. -Ну, в Москву, так в Москву, - ухмыльнувшись в усы, он без труда вздымает меч - и столь же легко опускает, почти не встречая сопротивления. Обезглавленное тело валится с помоста. За ним, смешно подпрыгивая, катится к ногам стоящих в первом ряду рыцарей, какой-то окровавленный, измятый кулек с налипшими на него светлыми волосами. -В Москву! Всех в Москву! Пленных сбивают на пол. Швырнув тяжелый меч бригадиру, капитан-тиран отходит чуть назад - и неотрывно смотрит за тем, как обезумевших от ужаса людей окружают, поднимая мечи, крюки, пилы. Старая традиция. Старше, наверное, чем сам орден. Старше, чем вера, которой он служит. Изгнание страха. Изгнание зла. Зло недостаточно просто убить - и потому ему должно причинить боль. Должно мучить его, чтобы оно больше не посмело вернуться. Вопли убиваемых взметаются к безразлично-белому потолку. От потолка до пола зал залит голосом - монотонным, дрожащим от напряжения голосом епископа Верта: -Кто не разъярится гневом от их подлости? Кто устоит в своей ярости против этих исчадий? Где, я спрошу вас, рвение Моисея, кто в один день истребил двадцать тысяч язычников? Где усердие первосвященника Финееса, кто одним копьем пронзил иудеев и моавитян? Где рьяность Илии, кто уничтожил служителей Ваала? Где старание Матфея, истреблявшего иудеев? Воистину, даже если бы земля, звезды и все сущее поднялось против них и изничтожило целиком, невзирая на возраст и пол, то и это бы не было для них достойной карой! Коли не желают они образумиться и вернуться покорными, необходимы меры самые суровые, ибо где лечение бессильно, должно вступить в дело огню и мечу, мясо гнилое должно быть вырвано! (12). Вопли обрываются один за другим. Измазанные в крови с ног до головы, рыцари ордена Малатесты расходятся. Толпа рассасывается, раскалывается, море людское разливается на десятки малых ручейков - каждый спешит влиться в уготованное ему место. -По машинам! По машинам! Капитан-тиран Никколо Фортребраччо вынимает шпагу. Медленно, словно в запасе у него все время мира, поправляет шляпу в брызгах крови. -Я хочу, чтобы к следующему закату там не осталось живых! Я хочу, чтобы никому не нужен был больше ни компас, ни карта! Хочу, чтобы отныне и впредь дорогу в этом море находили по останкам трупов! Ноги скользят в крови, руки перемазаны кровью. Тем, кому не выпало счастья оказаться достаточно близко к резне, спешат прорваться хотя бы к тем, кто рубил, сек и драл на части крюками, тщатся дотронуться хоть бы разок до их перемазанной красным соком брони, порыжевших от крови волос. Хоть раз. Хоть бы раз. На счастье. -Ступайте же! Ступайте на бой! Ступайте на смерть! - получив отмашку, орут что есть сил бригадиры. -За Короля Предателей! Капитан-тиран салютует воинству своей жуткой, больше похожей на пилу, шпагой. -За нашего Господа! Над головами взмывают, спадая в толпу, брошенные Никколо золотые монеты. -И за выродка его, Иисуса! -Отец Герхард! Отец Герхард! Он отвлекся, отвел глаза от экрана. Последний демонстрировал сейчас происходящее в одном из ангаров: сквозь ряды волокли пленных, а на грубо сколоченный помост взбирался глава ордена Дурной головы. Он знал, что последует за тем - знал слишком хорошо. И, как один из тех, чьими усилиями эта кампания дожила до своего начала, считал себя не вправе отвернуться от того, что вот-вот должно было произойти там, внизу. Сделав это, он, однако, почувствовал какое-то гадкое, стыдливое облегчение. -Что еще? Старый палач вперил тяжелый взгляд в молодого, скверно выбритого рыцаря - кажется, из храмовников - что мялся сейчас у порога. -Вы приказали информировать вас обо всем, что… -Проходите, не стойте столбом, - скрыть раздражение он даже не попытался. - Что там стряслось? -Два патрульных судна русских, что были зачищены организмами-охотниками…как вы и приказали, на каждое было выслано по одному отделению с целью удостовериться, что… -Дальше, - едва шевеля губами, прохрипел палач. -Это доклад сержанта Гиллиса, - сделав несколько неуверенных шагов вперед, храмовник протянул Герхарду крохотную, намокшую от потных рук, бумажку. - Я все записал слово в слово. Мы… Он не слушал - или, точнее, не слышал уже. Торопливо разгладив бумажный комок, вглядевшись в наскоро выписанные буквы, старый палач замер, чувствуя, как по телу, начиная с головы, стремительно разбегается страшный, нестерпимый холод. -Отец Герхард? Хотелось выругаться, но не было слов. Хотелось обдумать прочитанное, но не было времени. Хотелось убедить себя в том, что это лишь ошибка, хотелось скомкать, изорвать в клочья, сжечь и развеять по ветру ненавистный листок, хотелось ничего не делать с тем знанием, что он только что обрел. Но, будь оно все проклято, не было права. -Мне нужен Верт, - голос Герхарда - опустевший, выстуженный - заставил храмовника содрогнуться. - Немедленно. -Отец Герхард, что… Упершись руками в подлокотники, старый палач одним усилием вздернул себя на ноги - сердце отозвалось на столь резкое движение весьма болезненным уколом - и подхватил трость, прислоненную к столу. -Мы должны отменить операцию, - отпихнув с дороги изумленного рыцаря, прохрипел, зашаркав в сторону коридора, палач. - Они знают. Снегопад все усиливался. Небо словно собирало свои запасы столетиями - и теперь намерено было опустошить их все за единую ночь. Снег вперемешку с дождем, снег пополам с градом, снег, снег, снег… Очертания острова уже виднелись вдали - пока еще, правда, весьма смутно. Цель уже была доступна взгляду - пока еще, правда, не без посильной помощи прибора ночного видения. -Сигнал получен. Погрузка войск почти завершена. Пять человек, стоявших у самого края вертолетной площадки “Левиафана”, похоже, отнюдь не испытывали холода - равно как и страха сорваться за этот край, прямо в ледяную воду. Пять человек, скрывавшие лица за глухими капюшонами, хранили молчание уже долгое время, без единого лишнего звука или движения всматриваясь вдаль - и лишь сейчас один из них, на миг коснувшись наушника, чуть встрепенулся. -Флот перестраивается к атаке, - голос говорящего был резким и грубым, каждое слово заканчивалось едва слышным щелчком. - Организмы-охотники Могилы достигнут прибрежной зоны в течение десяти минут. -Значит, отступать уже поздно, - не сдвинувшись с места, протянул его сосед - голос этого был отчасти похож на женский. -Полагаю, что да. Действуем согласно плану? -Любой план хорош до первой встречи с врагом, - в голосе человека, стоявшего ближе всех к краю, отчетливо звучала насмешка. - Впрочем, пока что…да. Это будет крепкий орешек. Ларгель и Зигогрим вскрывают защиту, я запечатываю. Сборщик - на тебе прикрытие: лезущие под руку птенцы мне не нужны. -Ты никого не забыла? Обладатель нового голоса был значительно ниже ростом, чем его спутники - да и когда ветер сбил с него капюшон, под ним, кроме растрепанных темных волос, оказалось лицо весьма молодое. Очень молодое. Откровенно говоря, детское. -Ну что ты, - короткий смешок. - Я лишь проверяла, насколько велико твое терпение. Лицо темноволосого мальчишки, бледное - нет, белое как мел - чуть вздрогнуло и на мгновение, лишь на мгновение, изменилось. То, что находилось за этим лицом, не имело ни цвета, ни даже четких очертаний - бесформенное, как ужас, что испытал бы любой, на свою беду узревший это. -Ты знаешь, что такое фантомная боль? - лишенные краски губы еле шевелились, голос - надломленный, придушенный, едва человеческий - на последних словах сорвался в какой-то яростный клекот, мерзкое хлюпанье. - Мы беседовали о том с твоим отцом. -Я думаю, что… -Он там, - медленно высвобождаясь из балахона, бывшего на пару размеров больше его хрупкой с виду фигурки, зашипела, забулькала тварь, носящая лицо ребенка и безупречно-белые одеяния. - Он близко. Я знаю. Знаю, но не чувствую. Не чувствую и никогда больше не смогу. Он - часть меня. Я - часть его. Все мы едины. Едины друг с другом. Едины с Нею. Были. Когда-то, - вздрогнув всем телом, существо сплюнуло куда-то за край - капелька крови, попавшая на площадку, истаяла без следа меньше, чем за секунду. - У тебя…у вас…никогда не было…связи. Ты не знаешь. Ты не знаешь, что значит потерять ее. Молчание, длившееся около минуты, смел прерывать лишь вой ветра. -Я мертв, - теребя золотой перстень на белом пальце, прохрипела, захлебываясь в своей бессильной злобе, тварь. - Я глух и слеп. Я отсечен навечно. Я вырванная с корнем трава. Калека. Скопец. Когда мы были разъединены ради вас, мы чувствовали боль. Когда вы убивали нас, мы чувствовали боль. Но я мертв. Я не могу даже разделить с ним, запертым в вашей глупой клетке…не могу…даже этого… -Тебе следует… -А ты стоишь здесь и смеешь шутить со мной о терпении? - ненависть, влитая в каждое слово, в каждый слог, что с хрипом срывались с этих перекошенных губ, казалось, сама по себе была способна убить. - Дай мне приказ, Нарбарек. Дай мне приказ и смотри, что я содею с ними. Со всеми. С каждым. До последнего человека. До последнего. Дай мне приказ. Дай мне приказ, пока я еще могу сдерживать…это. Дай мне приказ, если не хочешь познать это первой. Тишина вернула себе власть еще ненадолго. Сверившись с карманными часами, человек, что стоял у самого края, едва слышно усмехнулся - и бросил очередной взгляд в сторону острова. -Да будет так. Корона. -Да-а-а? - протянула до предела возможного это короткое слово тварь. -Иди на прогулку. Золотой перстень соскользнул с пальца, с коротким звоном ударившись о площадку. Пальца, как, впрочем, и руки, уже не было. Не было больше ни лица, ни фигуры, лишь клубы черного дыма, и что-то, что росло, разбухало сейчас внутри. Клокочущая, как кипящая смола, масса, переливающаяся всеми цветами - а в иной миг бесцветная и едва осязаемая - раскаленные огни глаз, кости, сформировавшиеся из одного только пара, тонны смрадной плоти, наползающие из пустоты. Четверка в черных одеяниях отступала назад - медленно, не рискуя оборачиваться и терять тварь из поля зрения хотя бы на секунду. Дымовой столб вздымался все выше и выше. Единое раздавалось вширь, членилось и множилось, беря массу для новых и новых метаморфоз, кажется, вовсе из ниоткуда. С мерзостным звуком отпала первая часть, скользнув в воду, выскочила из дыма, пулей устремившись в черное небо, другая. От оставшегося на площадке отделился еще один кусок - серый, скользкий. Подался вверх, постепенно расширяясь, становясь тверже. Приобретая очертания, смутно похожие на человеческие - если только допустить, что бывают люди метров десяти вышиной. К запаху разложения, и без того с трудом выносимому, добавился иной - непредставимой силы вонь окалины. На площадку реками сбегала кровь - густая, в маслянистых разводах. Дымящаяся серая плоть с треском рвалась, обнажая железные ребра. Пальцы, толщиной со столетний дуб каждый, лопались, выпуская наружу орудийные стволы. -Не понимаю, - голова под капюшоном чуть качнулась. -Что именно? -Я наблюдаю явно выраженные механические детали. Разве он не… -Корона когда-то был творцом жизни во всех ее бесчисленных проявлениях и вариантах, - другой капюшон едва заметно колыхнулся - очевидно от вздоха. - Но эта возможность утеряна. Как планетарный терминал он мертв, мертв давным-давно. -Но как… -И все, что доступно ему ныне - брак. Отсеянное и похороненное самой Землей, оставшееся только в глубинах его собственной памяти. Но даже это он не может толком оживить. Наделить разумом или хотя бы сколько-то устойчивой формой. Кадавры, что приходится дополнять чужой магией, мертвая плоть, которую остается лишь сводить воедино с металлом…скреплять, спрессовывать, делать частью себя…использовать себя как источник питания, как мозг, что будет их направлять…иронично, не правда ли? -Смотря о чем именно вы ведете речь. -Корона творил жизнь. До своего…освобождения он не был способен причинить вреда и самой малой букашке. Корона творил жизнь, а теперь возводит из кусков то, чему никогда живым не стать. Корона творил жизнь, а теперь обречен пожирать живое, если только хочет сохранить в целости свою убогую форму. Когда я смотрю на это, то понимаю, что отец мой был прав, когда говорил, что он идеально подходит нашей доброй компании. В конце концов…все мы здесь исправляем чьи-то ошибки. В брюхе вертолета - полумрак, светят худо-бедно лишь две лампы, забранные решетками. Еще одно пятно света - маленькое, чахлое - от фонаря: скользит его луч по лицам, дрожит фонарь в руке бетлемита. Шепот, нервный смех, окурки под ногами. Проверив - все на местах - Янош Юхас гасит фонарь с коротким щелчком, занимает место, для него оставленное. Люди Деляну размещаются быстро, без суеты и лишних криков. Каждому накануне позволили высыпаться, сколько хотелось: глаза сомкнуть еще не скоро доведется, а кому-то суждено сделать это раз и навсегда. Маски от снега на лицах, ремни, обувь тяжелая. Одно отделение вооружено чем-то свеженьким - таких винтовок палач раньше в глаза не видал. Спросить, конечно, была мысль, да после того, как командор тот ящик открыла, все вопросы к ней одной ушли. Огромный ствол, какие-то лезвия, барабаны, трубки…одним видом своим монструозное орудие буквально вопило - удержать его можно разве что впятером: тем безумнее казалось то, что Деляну таскала громадину, словно пушинку. Накрученные на чудище чары чувствовались за версту - фон был такой, что в пяти шагах от Андры-Марии уже знатно ломило Цепи. Рампа еще не поднята, еще можно видеть, что делается в ангаре. Лазариты - их вертолеты напротив - как раз заканчивают со своими церемониями. Ни одного лица - лишь одинаково печальные железные маски. Ни одного звука - лишь глухой, монотонный голос командира, что читает по каждому заупокойную. Многим суждено было расстаться с жизнью в эту ночь, но лишь эти равно безликие, безымянные и беззаветные существа желали, чтобы сей миг наступил как можно быстрее. Чуть поодаль занимали места в транспортах мальтийцы - три сотни самых надежных, самых проверенных людей, что только смог предоставить орден для похода. Все еще остающиеся частью того хребта, на который могла без сомнений и страхов опереться тайная коллегия, в последние несколько десятилетий они, однако, расстались с частью былого влияния - итогами стали неизбежные сокращения в тайных структурах ордена, отделение нескольких мелких групп и прочие, как предпочитало говорить руководство, незначительные - и уж точно временные - трудности. Не имея четкой специализации, как иные, более малочисленные, ордена, мальтийцы привлекались для практически любой работы - и мало было полей тайных сражений, которых им не доводилось топтать. Чтобы добраться сюда, он миновал подряд три ангара. Чтобы стать здесь и наблюдать, крутя меж пальцев тлеющую сигарету, за тем, как завершаются последние приготовления, он должен был прежде увидеть все те орды, что снаряжались к бою там, за стенами. Увидеть и осознать, как никогда до того, свою ничтожность. Ведь ничто не способно было с такой же силой, как “Метелица” напомнить - вбить, вколотить, вплавить в него до костей бесконечно горькую истину: каждый из них суть винтик в огромной, неуклюжей, проржавевшей от пролитой крови машине. Машине, что не могла остановиться, пока не раздавит все на своем пути - или не обрушится, наконец, под собственным весом. Лицо Хлыста чуть бледнее, чем обычно - заметить это не мешает сейчас ни откровенно тусклый свет, ни сам неестественный цвет, которым это лицо давным-давно награждено. Хлыст вертит меж пальцев крохотный, почти игрушечный с виду кинжал, время от времени поглядывая в сторону Амальгамы. Неус сидит напротив: поверх бинтов на левое предплечье намотана плотная алая тряпица, что-то вроде шелкового шарфа. Глаз за очками, конечно, не разглядеть, но и без того понятно - смотрит она сейчас на Оскара и на него одного. Шепот, в отличие от них обоих, расслаблена до предела - сидит, откинувшись назад, вжав спину в холодный металл. У вываленных в проход ног - пустая баночка с содранной этикеткой: последние три таблетки Лено только что разом проглотила, запив из предложенной Греем фляжки. Самому Факелу на месте никак не сидится - то вскочит, то снова опустится, то начет прохаживаться по салону, цепляясь к бетлемитам, то в бессчетный раз проверять оружие. Островок спокойствия по имени Ренье Гардестон прикрыл глаза и, кажется, умудрился уже задремать - будь на месте Стекольщика кто другой, палач бы точно подумал, что он притворяется. Сильвестра бормочет что-то себе под нос - не то молитву, не то ругань. Закованная в доспех фигура Деляну скалой возвышается чуть дальше, ближе к кабине - один из пилотов о чем-то ей докладывает, вовсю помогая себе жестами. Затушенная пальцами сигарета спадает на пол ангара. Резко развернувшись, он ныряет в салон, в который раз оглядывает невеликое свое воинство. -Мы идем в составе третьей волны… Не было нужды в долгих речах. Не было нужды в фальшивых словах о великих целях, достойных средствах и праведных войнах. Не было нужды ни лгать, ни внимать той лжи - никому из них. Они не рыцари - даже в том, лишенном всякого романтического ореола смысле, который оставался в этом слове, когда речь заходила о воинах Церкви. Они не герои - это слово и вовсе давно истерто было до потери значения, до зияющей дыры, сквозь которую на человека могло взглянуть лишь нечто бесконечно гадкое, нечто, на что не стоило смотреть в ответ и что уж точно не стоило в себя принимать. Они не святые - пусть некоторые из них и обречены были претерпеть великие муки. Каждый из них - лишь палач, и его задача - найдя, как всегда и бывало, силы двигаться дальше в себе, переступив в очередной раз через все, что вопило в голос, требовало остановиться, требовало гарантий, ответов, хоть какого-либо смысла, помочь обрести это и им. Помочь им через это выжить - хоть бы еще день, хоть бы еще час. Каждый из них лишь палач. Каждый из них будет делать лишь то, что должен. -…а значит, шансов у нас будет уж точно побольше, чем у остального мяса, - удержаться от улыбки - чуть глуповатой, чуть рассеянной - у Асколя все же не получилось. - Ну так, на волосок. Быть может, к тому моменту, как до нас дойдет очередь в меню, остальных русские уже столь хорошо прожуют, что операция вовсе накроется и высаживаться никуда не придется. Я бы, по секрету вам скажу, на то и уповал. Послышались редкие смешки. -В общем, все как обычно? - подал голос Хлыст. - Приходим, берем, что начальству приглянулось, уговариваем несогласных истечь кровью и по домам? -Как обычно, угу, - качнула головой Шепот. - Только масштаб, сделай милость, раздуй чуточку. -До скольки? -А до хрена с горкой… -Кто-нибудь может назвать нашу основную задачу? -Вдарить по вампирской деревеньке? -Нет, Эрик. Основная наша задача - выжить, - резче, чем хотелось бы, произнес Кат. - В противном случае до других задач мы, представьте себе, не доберемся вовсе. Да, нас выбрасывают не самыми первыми, но это значит лишь то, что к тому моменту вся Площадка уже будет ходить на ушах. Я хочу, чтобы каждый помнил - если он позволит себе там сдохнуть, я буду очень, очень им недоволен. И когда разыщу в лучшем из миров, задам по первое число. -Русские бросят на нас все, что есть, - не открывая глаз, отчетливо произнес вдруг Ренье. - Каждый должен быть готов к воздействиям самого разного… -Не волнуйся, стеклянный мальчик, - оскалился Грей. - Дай только до земли добраться - так я им покажу воздействие. -Смотри не разойдись там по швам от натуги. -Сама смотри… -Меня вообще кто-нибудь собирается слушать? - всплеснул руками палач в притворном гневе. -Как-то не хочется, право слово, - тут же отозвалась Шепот. - Вот представь, Филин - сбивают нас на подлете… -Бодренькое начало. -Заткнись уже, - пихнув Эрика локтем, продолжила Лено. - Вот представь - сбили нас, и что же получается? Последнее, что я в жизни слышала - как ты мне о планах бубнил? И снова - смех. И снова - попытка за тем смехом спрятаться. Покажи им палец сейчас - рассмеются и над тем, лишь бы только забыть. Лишь бы только не думать о том, что через каких-то пять или десять минут… Сможет ли он простить себе, если после этой ночи один из них никогда больше уже не рассмеется? Сможет ли убедить себя, что в том была не его вина? -Как думаешь, Кат… - голос Амальгамы тих и серьезен. - Когда? -Скоро, - столь же тихо ответил он - и мигом почувствовал, как одно это слово выдувает вон всю, пусть и показную, веселость. - Скоро, Неус. -Как думаешь, что там у них сейчас? - ткнув куда-то в потолок, она, очевидно, подразумевала под тем собравшихся на верхних палубах “Левиафана” командующих крестовым походом. - Как думаешь, что… -Опыт подсказывает… -У меня его поменьше, но ответ и мне ведом, - заговорила вдруг Сильвестра, надевая свою маску - последние слова оказались оттого чуть приглушены. - Даю пять минут. -Дам три, пожалуй, - бросил в ответ палач. -До чего? - не сумела скрыть беспокойства Амальгама. -До того, как все покатится прямым курсом к чертям. Замок теней, ледяная крепость. Внешний защитный купол Второй Площадки не имел никакого отражения в реальном мире, но здесь и сейчас сложнейшая система, которой он являлся, представляла собой бесконечно огромное количество геометрических построений, сверкающее, словно первый снег на свету, псевдопространство, монохромный мир, подвешенный среди одного большого “нигде”. Марк Иннес, Арчибальд Коуи, Оран Дейли, Рой Барнетт, Рейнард Келли. Лучшие взломщики Батальона, обращавшие во прах территориальные поля апостольских логовищ, пробивавшиеся через защитные порядки чужих мастерских, как скорый поезд сквозь оберточную бумагу. Пять обложенных льдом тел в продолговатых стеклянных ящиках, пять бритых голов, сплошь закутанных в кокон из эфирных нитей. Пять сосредоточенных сознаний, раскаленными точками несшихся по незримым магистралям. Пять зверей, вертлявых, точно змеи, изменявшихся живее хамелеона, погрузивших свои когти глубоко в разветвленную нервную систему внешнего купола - и сосредоточенно ее потрошащие. Редкие всполохи во тьме - отражения случайных мыслей. Сгустки данных, быстрее, чем за долю секунды передающиеся от одного разума другому, перекрученные черные спирали защитных систем, осыпающиеся невесомым прахом от одного лишь касания, взгляда. Дейли, чуть левее. Растворяй. Ничего этого, конечно, нет - все, что доступно взору, доступно разуму, доступно пяти душам, отлетевшим по собственной воле от тел, лишь абстракция, выстроенная их собственными сознаниями для облегчения взаимодействия с системой. Ничего этого, конечно, нет - но для них, дюйм за дюймом поглощающих защиту, все это до боли реально. До боли. До смерти. Ну, теперь прокатимся… Замок осажден, ворота взломаны. Первый пояс защиты они сжирают, едва заметив, и, не сбавляя хода, тут же врубаются в следующий. Стены из чистой тени, выстроенные русской системой, отступают и крошатся, контрольные системы пытаются разбудить купол, дать сигнал тревоги - но каждая такая попытка удушается, едва зародившись. Слишком поздно. Проникая внутрь - дальше и дальше - они подминают систему, перестраивают ее под себя. Выискивают любые щели, в которые можно протиснуться. Неуловимые. Неуязвимые. Меняющие свою суть и форму каждый миг. Ненасытный вирус, стремящийся заполнить собой все от края до края. Подчиняющий защиту. Пожирающий ее и изрыгающий вовне нечто, что будет служить уже его собственным целям. Но крепость еще стоит. Если бы не ведьма и поставленные ей заплаты, если бы первый удар не был нанесен тем, кто участвовал в создании системы, они бы мучились здесь долгие дни, а может, и недели. Но даже так, даже со всей помощью, что была оказана, даже с тем, что система отреагировала на вторжение их - и вновь спасибо ведьме - как сонная муха, предопределив дальнейшую свою судьбу… Крепость еще стоит. Ядро в пределах досягаемости. Келли, импульс. Поглощение через… Пусть теперь подотрутся, умники! Осталось ей, однако, недолго. Они знают это. Знают, что уже победили. -У нас все готово? -Общая готовность альфа через две минуты. Командный пункт, развернутый аккурат над ходовой рубкой, мог вместить вдвое больше людей, но сейчас собравшихся под яркими лампами было меньше десятка. Сгрудившись у стола - точной копии своего собрата из зала снизу, вплоть до рельефной карты, что демонстрировала сейчас западный край острова и несколько разноцветных точек, к нему приближавшихся - они стояли, время от времени срывая с торчащих, словно рога, рычагов гладкие черные трубки, вслушиваясь во что-то, отдавая короткие, в два-три слова, распоряжения, и тут же возвращая на место. -Докладывает “Офелия”. Взлетно-посадочные полосы Площадки в зоне поражения. -Ждать. Первыми начинаем мы. Кутаясь в свои меха, Юлиан нервно потирал руки - подрагивающие, скользкие от пота. Майор Кутрик, склонившись над живой картой, снова и снова плавными движениями пальцев заставлял ее претерпевать метаморфозы, рассыпаться ворохом ядовито-синих точек и вновь становиться единым целым. Вместе с ним поле грядущего боя изучал Карел Тис - в каждом его движении, каждом взгляде, каждом слове чувствовалось титаническое напряжение. Маршал храмовников Петер Лароз, явившийся сюда сразу, как завершилась погрузка его людей, вглядывался в залитый молочной дымкой шар размером больше его головы, что был водружен на изрезанную рунами раму: прямая линия с Копенгагеном, где пребывал сейчас магистр, была уже давно установлена и налажена. В отдалении от всех, прислонившись к стене, мрачно курила Стальная ведьма: что взгляд, что поза графини казались одинаково расслабленными, но обманываться ими никто и не думал - равно как и упускать из виду, что Августина нет-нет, да посматривала на закрепленные под потолком большие часы. Глава дома Асколь немного запаздывал, как и Эльвар Малу - и если появления Леопольда большинство представителей Церкви ожидали с нетерпением, то отсутствие эмиссара Могилы, назначенного первым среди всех посланных ею существ, мало кого огорчало: слишком уж неприятными оказывались раз за разом мысли о том, что может таиться под его глухим плащом и задубевшей от времени с ветром кожаной маской. Епископ в который раз взглянул на карту. До острова было уже рукой подать - принявший атакующее построение флот двигался неторопливо, но решительно. Все было рассчитано до секунды - и, когда придет время… -Пора, - голос Кутрика был необычайно спокоен. - Объявляйте готовность. Руки предательски дрожали. Сняв трубку - та чуть не выскользнула прочь - он проглотил вставший в горле предательский комок. Подавил приступ кашля. Набрал побольше воздуха в грудь, укрытую шелками и золотом. -Говорит епископ Верт. Код подтверждения - Всемогущий, десять, восемь, три, двадцать, три, восемь… Глухой щелчок, раздавшийся по ту сторону, заставил его вздрогнуть. Волна тепла прокатилась по позвоночнику, раздаваясь вширь, заползая в каждый нерв, в каждую жилу, наполняя собою каждую клеточку его существа. Минута, к которой он шел годы и годы - шел по головам и трупам, шел через кровь, пот и скрежет зубовный, шел так долго, что почти забыл уже, зачем - наконец наступила. И ничто, ничто во вселенной не способно ее испортить. Ничто не… Дверь, распахнувшись, шваркнула о стену с оглушительным грохотом. Перевалившись через порог, Герхард Хельденклинген - при ходьбе ему помогали трость и какой-то бледный как смерть рыцаренок - буквально ввалился в зал, мгновенно сместив на себя всеобщее внимание - и заговорил: хрипло, отрывисто, едва не задыхаясь. -Епископ, - вены на старческой шее вздулись, пересушенное немилосердным временем лицо раскраснелось от напряжения - страшно подумать, но похоже, хромой палач проделал всю дорогу сюда почти что бегом. - Отмените операцию. В повисшей за этими словами тишине было отчетливо слышно дыхание каждого - в общем-то, кроме того ничего и не осталось доступного слуху. -На объяснения нет времени, - прохрипел, едва не валясь с ног, старый палач. - Живее, Верт. Сделайте это. Обмен взглядами - удивление, тревога. Чуть раскрывшиеся рты - никто не может найти в себе сил заговорить первым. -Вы спятили, Герхард? Нет, один все же сумел. Тот, чей триумфальный миг - миг, которого он ждал, за который он сражался всю свою жизнь - только что был безжалостно оборван, втоптан в грязь, скомкан, как испорченная промокашка. Тот, что был поставлен во главе всего, тот, кто должен был быть центром внимания всех и каждого, от могучего мага до самого жалкого рыцаря-новобранца. Тот, на кого теперь даже не смотрели. -Что вы несете? Что вы себе позволяете? - взмахнув трубкой, словно булавой, рявкнул епископ. - Что вы такое… -Ловушка, - брови собравшихся на этом слове подскочили еще выше. - Это ловушка и мы в ней по самую шею. -Да вы что, пьяны? -Отец Герхард, потрудитесь объяснить, что вы…. -Корабли! - прервав Кутрика, старый палач рванулся вперед - и если бы не помощь рыцаря, вовремя подхватившего его под руку, то, несомненно, сверзился бы на пол. - Я послал по отряду на каждый патрульный корабль русских, что мы… - схватившись за грудь, Герхард сжал зубы до скрипа. - Я должен был… -Вы сделали что? - взревел Верт. - По какому праву вы здесь командуете? Я здесь отдаю приказы, я… -Заткнись и слушай сюда, олух несчастный! - крик на пределе сил, казалось, имел все шансы разорвать и без того истерзанное бегом сердце старика. - Они высадились…ох, на корабли… - доковыляв до стола, Герхард вцепился в его край дрожащей рукой. - Там…там нет людей. -Что? Что вы мелете, вы… -Это невозможно, - покачал головой Кутрик. - Было доложено, что организмы-охотники встретили и подавали все сопротивление со стороны экипажа, не позволив… -Там нет людей, - повторил, прерывисто дыша, старый палач. - А те, что есть - не люди вовсе. Все матросы на одно лицо. -Что? -Гомункулы. Их оружие не заряжено. А орудия кораблей и вовсе заварены наглухо. -Вы…вы несете какой-то бред… - запинаясь, пробормотал Верт. - Что это… -Это не патрульные суда. Это списанный хлам и муляжи. -Этого не может… -Сыр для мышеловки. Епископа била дрожь. Уронив трубку на рычаг и сжав кулаки, он двинулся на палача - но майор Кутрик оказался быстрее, разом преградив Верту дорогу. -Они все знают. Знали уже давно, - прохрипел Герхард. - Им все известно, известно благодаря этой змее, - рука с тростью дернулась вверх, застыв в указующем жесте. - Или я не прав, графиня? -Я была бы вам очень признательна, если бы вы не тыкали в меня своими пальцами, палками и чем-либо еще, - не меняясь в лице ни на йоту, тоном совершенно безразличным процедила Августина. - Это, знаете ли, выходит за рамки приличий. -У тебя еще язык поворачивается… - проглотив явно вертевшееся на языке крепкое словцо, зашипел палач. - Епископ, вы все слышали. Русские нас переиграли. Отмените операцию, пока еще не поздно. Пока не полилась кровь. Отмените все - и, возможно, они дадут нам уйти живыми. В этот раз молчанию было не суждено повиснуть надолго. -Уйти? - обогнув майора по широкой дуге, ринулся к палачу Верт. - Уйти? Уйти сейчас, когда мы в шаге от победы? -Не будет никакой победы! - заорал, больше не сдерживаясь, Герхард. - Только кровь! Только смерть! И все - на вашей совести! -Епископ, - Карел Тис владеет собой превосходно - только самую малость скрипят зубы, да желваки едва заметно играют. - Решение принимать, конечно, вам и вам одному, но быть может, нам стоит тщательнее выслушать отца… Они сходятся, сцепляются взглядами. Сжав кулаки с такой силой, что ногти вот-вот пропорют кожу, епископ неожиданно глубоко выдыхает. Лицо его на миг разглаживается - а в миг другой там уже расцветает холодная, презрительная улыбка. -Я знаю, что вы замыслили, Герхард, - все еще улыбаясь, говорит он. - Я знаю. Но у вас не получится. Ответа нет - старому палачу не хватает воздуха. Еще минута-другая и ноги, кажется, больше его не удержат. -Епископ, - вновь обращает на себя внимание Тис. - Ваше решение? -Объявляйте готовность альфа, - не оборачиваясь, бросает Верт. - Операция пойдет по плану. -Ты спятил, выродок, - собрав последние силы, выталкивает из себя старый палач. - Ты понимаешь, что… -Я все понимаю, Герхард. Я прекрасно понимаю, что вы задумали, - скривившись, тянет слово за словом епископ. - Вы хотите меня свалить. Вынудить меня объявить отступление, а потом, в Риме, выставить все так, словно я испугался. Погубить мою репутацию и карьеру. -Да плевать я хотел на твою карьеру! - зайдясь кашлем, пророкотал Герхард. - Ты думаешь, на тебе свет клином сошелся? Думаешь, я все это делаю ради тебя? Зачем, скажи мне? Зачем? Зачем мне это делать? Посмотри на меня! Я простой палач, палачом и в гроб сойду! Зачем, скажи мне! Зачем мне… -Я поступил бы именно так. Слов больше не было - все оставшиеся у него силы Герхард сейчас явно пускал единственно на то, чтобы не потерять сознание. -Выведите его отсюда, майор. Этот разговор окончен. -Вы все слышали, отец Герхард, - мягко, но настойчиво произнес майор, взяв старого палача под руку. - Прошу вас. Слов больше не было. Весь как-то осунувшись, обмякнув, он позволил довести себя до порога. И лишь там обернулся. -Будь ты проклят, Верт. Ты и твоя манера всех судить по себе. Епископ, уже вновь схватившийся за черную трубку, даже не повернул головы. У него были куда более важные дела. Свет в помещении не горит - минуту назад погасла даже крохотная настольная лампа. Свет в помещении не горит - и лишь луна забрасывает сквозь распахнутое настежь окно пару слабых лучиков. Свет не горит. Так отчего-то легче. На столе - смятая сигаретная пачка, выпотрошенный спичечный коробок. На столе - заряженный пистолет и аппарат внутренней связи. Первый звонок он вытерпел. На втором - почувствовал, как наваливается на плечи бесконечно тяжелая усталость. А вот и третий. Подавшись вперед, он хватает трубку. -Товарищ полковник… -Они проглотили наживку? Что-то не так. Что-то не так с голосом - совсем чужой, совсем незнакомый. Быть может, это и не он вовсе говорит? Быть может, его тут и нет? Ничего этого нет? Ведь не может же такое безумие быть реальным, правда? -С крючком, грузилом, леской и рукой рыбака, - по ту сторону слышится сдавленный смешок. - Мы готовы начинать. Нужно что-то сказать. Нужно сказать что-то, чего ждут. Что-то, что должно быть сказано. Что-то, что так бесконечно давно просилось на волю. -Переключи на внешний канал. На столе - небольшой тусклый экранчик: рассыпанные по нему точки весело пляшут. Человеку со стороны здесь ровным счетом ничего не понять - но тот кто знает, кто может это прочесть, тот видит… Лучше бы это не видеть. Ничего из этого. Никогда. -Мы все наделали ошибок… И вновь - никак не выходит узнать собственных слов, собственной речи - кто это говорит, кто? -…пришла пора их исправлять. Точки перестраиваются - стоящие за ними корабли готовятся к атаке. -Мы все здесь потому, что однажды приняли решение. Пришла пора за это платить. Точки мерцают - тревожно, игриво. -Не ждите от меня долгих речей - их не будет. Не ждите от меня слов о том, что будет легко - легко не окажется. Не ждите обещаний будущего - право на него каждый должен завоевать сам. Точки все ближе. -Мы слишком много говорили и потому - довольно слов, словами уже ничего не исправишь. Мы слишком много говорили и потому я скажу вам напоследок лишь одно. Отступать нам некуда. Так было всегда. Отступать некуда, но позади не Москва и не Ленинград. Отступать некуда. Мы последняя черта… Что-то меняется. Он будто бы вездесущ. Будто бы может слышать те слова, что и сам говорит сейчас, слова, что срываются с губ каждого человека на острове, каждого, кто знает, зачем он здесь - и почему, если придет нужда, он здесь умрет. -За чертой нет ничего. Точки все ближе. Их сияние слепит глаза. -Линия Флегетон - сигнал к началу. Линия Ахерон - сигнал к началу. Выпускайте “водомерок”, дежурное звено в воздух, все системы - сигнал к началу. Заставьте их рыдать. У нас проблема! Что-то неуловимо быстро меняется - и мысль, рожденная не одним, а сразу тремя разумами, еще стремительнее уносится прочь, достигая остальных. Наращивание энергии, внешняя граница! Купол активен! Повторяю, купол активен! То, что происходит в эти мгновения, попросту невозможно. Невозможно потому, что они не допускали ошибок. Потому, что система уже взята приступом, пожрана и переплавлена сызнова, обращена в верную их рабу. Потому, что они уже почти у ядра. Потому, что заплаты, выставленные ведьмой… Тают одна за другой и наружу изливается непроглядная тьма. Зал, в котором размещены их физические оболочки, тонет в вое сирен. Остекленные “гробы”, спутанные проводами в безумно сложную паутину, дрожат, словно в припадке, аппаратура жизнеобеспечения захлебывается плачем, вычерченные, выдолбленные в полу магические круги вспыхивают белым пламенем. Купол активен! Невозможно. Попросту невозможно. Где-то там, в бесконечной дали, верещат, сбиваясь с ног, техники и медицинские бригады. Где-то там, в самом сердце “Офелии”, корабля, что прибыл сюда по воле Лондона, заходятся криками младшие маги, отчаянно пытаясь совладать со взбесившейся системой. Где-то там… А здесь и сейчас светло-серый мир рушится на глазах, гаснет и затухает - и ползет, рвется, мчится вперед бесконечно страшная, сотканная из смерти, черная лавина. Иннес, отсекай! Отсекай, твою мать! Каждый из них был профессионалом. Каждый из них тщательно все проверил, прежде чем приступить к работе. Каждый из них убедился в том, что выставленные Стальной ведьмой чары-заглушки, что усыпили систему, позволяя проникнуть в нее незамеченными и начать перекраивать на свой лад, легли туда просто идеально. Возможно, слишком идеально. Возможно - мысль одного тут же становится достоянием прочих - ведьма и вовсе ничего не меняла. Лишь извлекла что-то из глубины. Что-то, уже бывшее частью общего узора. Что-то, что должно было облегчить им путь. Путь к собственной гибели. Иннес! Отсекай! Они уносятся прочь, словно бабочки, спешат спастись - пять сознаний, отраженных здесь, в этом мире бешено-яркими огоньками. Быстрее звука, быстрее мысли… Все же недостаточно быстро. Иннес! Черная лавина настигает одного из них. Черная лавина неумолима. Черной лавине хватает лишь одного мимолетного касания, одной незащищенной мысли, одного того, что маг на кратчайший миг поверил в то, что действительно коснулся этого… Этого мира нет. Но то, что случается здесь, реально до боли. До смерти. Чары, основанные на принципе обратной связи, срабатывают быстрее, чем он успевает довершить последнюю в своей жизни мысль. Лед плавится. Приборы, не поспевая за растущими с бешеной скоростью температурой и сердечным ритмом, сходят с ума. Голыми руками выбивая стеклянную крышку, Марк Иннес вываливается из своего гроба, широко распахнув глаза - два истекающих кровью и дымом молочного цвета бельма. Воя так, что на какое-то мгновение ему удается перекрыть своим криком даже сирены, он бьется на полу, словно брошенная на сковородку рыбина, бьется в агонии, слепо сдирая с себя эфирную паутину. Каждая Цепь залита чистейшей энергией. Каждая Цепь перегружена до предела и выше. Завывая - из почерневшего рта с потоком крови вымываются оплавленные пеньки зубов - он, наконец, теряет сознание от боли - и в ту же секунду лопается перезрелым плодом, разносясь по залу ошметками дымящегося мяса вперемешку с осколками костей. Лед плавится. Чары настигают их одного за другим, в считанные секунды разъедая вначале разум, а затем и тело. Они пытаются сражаться, пытаются задержать черную лавину, снова и снова вспарывая, взрезая ее, словно бритвой, водоворотами чистейшего света. Они пытаются найти дорогу назад, наверх, но все щели уже заделаны, двери - заперты, и не осталось ничего, кроме черного змея, в чьих кольцах бессильно бьются четыре обреченных души. Лед плавится. Взорвавшись, разлетается бурей осколков вторая стеклянная крышка. Оран Дейли резко поднялся, вскинул руки, хватаясь за голову, впиваясь до крови ногтями в виски. Губы слабо задрожали, вены на шее и лбу вспухли канатами. Качнувшись вперед, Оран Дейли издал влажный, едва слышный стон - а в следующую секунду его тело вывернуло наизнанку. Спасения нет. Черная лавина все ближе. Их осталось всего трое и спасения нет ни для одного. Будучи заперты здесь, в самом сердце системы, они чувствуют это особенно четко - до боли, до смерти - и знают, что будет потом. Знают, что купол наращивает силы, готовится к удару. Знают, что меньше чем через минуту система, закончив необходимые вычисления, распределив цели, нанесет этот удар - и там, в мире реальном, флот вторжения обратится в искореженные, измятые, обгорелые скорлупки. Спасения нет. Пути назад нет. Но все же… Мысль - раскаленное добела шило, пронзающее каждого. Мысль явилась одному - но страх, порожденный ею, достигает остальных раньше, чем они в полной мере осмысляют эту идею. Страх заливает их души от края до края. Страх почти парализует - во всяком случае, замедляет достаточно, чтобы еще один едва не попался черной лавине. Невозможно. Невозможно! Мысль очень проста - но переживать ее вновь не желает никто. Другой путь. Должен быть другой путь! Мысль очень проста - проста как смерть, что ждет их всех. Его нет! Нас уже нет! Рейнард Келли, отец той мысли, заставляет остальных вслушаться в нее против воли, заставляет сосредоточиться на ней, и, открыв им самого себя без остатка, заставляет понять, осознать свою правоту. Спасения нет. Пути назад нет. Но одну ошибку ведьма все же допустила. Я не могу! Не могу! Моя Метка еще не передана! Я не могу умереть! Они бы не попались в капкан, не будь награда, лежащая в нем, настоящей. Они бы не зашли так далеко, если бы не видели перед собой цели. Только не здесь! Только не так! Пути назад нет. Но путь к ядру все еще существует. Рой, сделай это! Сделай это, Рой! Последний рубеж, сердце тьмы. Они прокладывают себе дорогу, разбивая, испаряя без остатка тень за тенью. Пошло распределение целей! Сорок секунд до удара! Мысль очень проста, как прост и образ, за ней стоящий. Тридцать! Громоотвод. Двадцать пять! Спасения нет - во всяком случае, для них. Но добравшись до сердца тьмы, вколотив в него сверкающий клин, они могут замкнуть систему намертво, оглушить и ослепить. Могут заставить ее исчерпать всю накопленную мощь за раз. Двадцать! Обрушить на них одних. Десять секунд, Рой! Черная волна захлестывает его, заставляя каждую Цепь, каждую клеточку тела вспыхнуть адским огнем, заставляя мозг вскипеть в черепе. Пять! Связь почти разорвана. Рейнард Келли, разбитый меж двумя мирами, чувствует запах собственной горелой плоти. Три! Но видит - не глазами, те только что стекли по лицу - что цель все-таки достигнута. Сделай это, Рой! Господа ради, сделай! Чары спущены. Клин вбит. Вселенная складывается, точно игрушка из бумаги. Дальше - только тьма. “Офелия” вздрогнула. Фрегат типа 22 Королевского военно-морского флота, реквизированный Часовой Башней для операции “Метелица”, задрожал, словно вдруг обрел жизнь и, сразу вместе с ней - сильнейший озноб. Толчок, другой… То, что случилось дальше, выглядело так, словно судно схватила некая исполинская рука. И сдавила со всей силы. Пять тысяч тонн металла смяло, словно гнилой помидор. Картина нереальная, картина безумная по чьим угодно меркам - отвернуться от нее, выгнать из сознания прочь, не было, однако, ни единого шанса. Фрегат, сдавленный незримыми тисками, закрутила, всасывая, словно невесомую ветошь, родившаяся, кажется, из ничего, циклопических размеров воронка. С оглушительным треском в черное небо взметнулся огненный столб - то сдетонировал разом весь боезапас. Первый огонь в ночи огней. Первый огонь, от которого возгорелись все прочие. С высоты бойня кажется далекой и совсем не страшной - все равно, что смотреть на с любовью сооруженную диораму, к которой все добавляют и добавляют новых деталей: они рождаются в свете прожекторов и умирают в пламени. С высоты едва слышны залпы корабельных орудий и звуки, сопровождающие пуск ракет - да и видно, в общем-то, не слишком многое. На безбрежном черном поле распускаются огненные цветы. Флот наступает - грохот разрывов и фронт кипящей воды опережает громаду “Левиафана”. Комья снега бьются о серые и темные борта, жерла наведенных на цель орудий давясь, с болью, метают вдаль снопы огня. Прибрежная полоса тонет в грохоте - крылатые ракеты лупят по защитным куполам, снова и снова, до результата: и когда чары, наконец, дают слабину и рассеиваются, собирают свой заслуженный урожай смертей. С ответными ударами остров не медлит - новые и новые ракеты рвутся к кораблям, и, дойдя до цели, делают “горку” с целью удара о палубу: металл гнется и разрывается, кровь вперемешку с маслом, грязью, снегом и сажей стекает вниз по бортам. По воде расползаются красные пятна. Организмы-охотники достигают минных заграждений. Сотни, тысячи мелких созданий, сотворенных единственно для того, чтобы умереть с наибольшей пользой, мчатся вперед, подгоняемые волей пастырей плоти - и прокладывают дорогу для своих собратьев. Ошметки мертвых тварей разлетаются в брызгах кипящей воды и кислоты, густая кровь и липкая желтая жижа, смешавшись со снегом, валятся вниз одним безумным дождем. Послушно, с точностью часового механизма, открывают огонь одна за другой прибрежные укрепленные точки - но на место каждого сраженного ими десятка тварей тут же встает сотня. Над кораблями Могилы распухают, раздаются все шире и шире, направляясь в сторону острова, плотные черные облака. Первые стаи воздушного прикрытия выпущены, но суда продолжают выплевывать в небо новые и новые. Мешанина из крыльев, когтей и истекающих ядовитыми выделениями трубок, подняв истошный визг, несется вперед - сотни умирают, слишком быстро сжигая свои скудные запасы внутренней энергии, но тысячи, спешащие следом, делают эти потери едва заметными. Неба больше нет, небо - одна сплошная цель. Переведенные в автоматический режим зенитные ракетные комплексы стремительно растрачивают боезапас: каждый снаряд, каждая ракета, достигая спавшего на Вторую Площадку полога из визжащей плоти, пробивают в нем огромные зияющие дыры - но те почти мгновенно затягиваются новыми и новыми телами. Облака снижаются, комьями валятся вниз вместе со снегом и кровавым дождем, у самой земли распадаясь на мелкие стаи тварей с перепончатыми крыльями, мускулистыми лапами и вытянутой зубастой пастью. Облепляя, словно мошкара, станции обнаружения целей, выворачивают из боевых машин радары, заливают кислотой двери, не замечая потерь, забивают собою пусковые установки, приводя к преждевременным взрывам. Вырывая целые полосы металла, пробиваются внутрь, к экипажу. В столбах крови и черной пыли рвутся гранаты, визгливые сверла пуль буравят плоть. В ответ со свистом летят костяные иглы, лупят струи кислоты - выжившие после первых залпов стремятся оттащить раненых товарищей прочь, с ужасом видя, как в ранах уже вовсю резвятся крохотные черные жучки, желающие зарыться поглубже внутрь. За взрывами почти не слышно криков. Отпав от “Левиафана”, десантные катера набирают ход. Но и от берега что-то отделяется: гладкие металлические сферы чуть больше метра в диаметре выпрыгивают из-под воды десятками. С тихими щелчками открывают “глаза” - залитые желтым светом линзы по две пары на каждый шар - и, покачавшись на волнах, взмывают в воздух, повисая в считанных сантиметрах над водой. Не проходит и малой доли минуты, а шары - новые все всплывают и всплывают - уже несутся наперерез потоку плоти, оставляя за собой струи пены. Первая волна, войдя в контакт с тварями, взрывается с оглушительным треском: начиненные снарядами из белого фосфора, сферы наносят армии Могилы колоссальный урон. Едкий белый дым стелется по воде, удушливые газы приканчивают тех, кто пришел на смену разорванным чередой взрывов. Но это только начало. Шаров все больше. Эти уже не спешат детонировать при контакте: каждая сфера - настоящий вихрь острейших лезвий. Они не несутся вперед беспорядочной массой, как пушечное мясо могильных магов - стремительно перестраиваясь в боевой порядок, конструкты врубаются в наползающую на берег лавину плоти, и, проходя сквозь нее легче, чем нож справился бы с чуть подтаявшим маслом, рвутся дальше и дальше - к целям, которые действительно имеют значение. “Водомерки” не были изобретением “Авроры” - идея конструктов досталась ей по наследству от первого из врагов Клуба. Отношение к творениям Серафима Бладберга издавна колебалось от умеренно негативного до откровенно враждебного: большинство оставшихся от мага материалов было либо уничтожено, либо помещено в карантин, на работу с уцелевшими проектами - наложено вето, да и сама персона его оставалась почти что табуированной темой для обсуждений. Лишь случай вырвал этот конкретный проект с пыльной полки - и лишь личная заинтересованность кого-то из членов Директората стала причиной того, что ему дали в итоге зеленый свет. Там, где изначальному автору не хватило ни средств, ни времени, Первая Площадка существенно доработала и развила старые идеи, подарив в итоге Второй заново рожденное детище безумного барона - едва ли не более смертоносное, чем в его собственных замыслах. Разделившись на несколько бритвенно-острых клиньев и четко сохраняя строй, конструкты прорезали себе дорогу к десантным судам. Вот очередной ряд, получив команду оператора, детонировал - и разметал по воде несколько сотен тварей, ошпарив, обварив и опалив насмерть вдвое, если не втрое больше. Брошенные наперерез стаи гибли одна за другой - “водомерки” же, быстро оставив их позади, нацелились, наконец, страшной стальной стрелой на истинную свою добычу. И устремились к ней. Часть десантных катеров была открытыми - от воды и снега скорчившихся внутри людей не спасало решительно ничего, равно как и от пуль со снарядами. Бешено вращаясь, конструкты налетели на них, врезаясь в свои цели, словно пушечные ядра, в мгновение ока прогрызаясь сквозь металл и превращая спрятавшихся за ним людей в визжащие от боли измочаленные клочки плоти. Сбитые редкими успешными попаданиями - большинство выстрелов в тесноте и панике приводили лишь к новым жертвам - “водомерки” взрывались, и к воплям изрезанных, иссеченных, истекающих кровью рыцарей добавлялся вой сгорающих заживо. За взрывами криков почти не слышно. Но эфир ими переполнен. -Сверху, сверху! -Да стреляй же! -Господи, откуда… -Мы под обстрелом, укрыться негде! -…Лукас Риттер, сержант Шмиц убит, они все… -Назад, твою мать, назад! -…мертвы, повторяю, все мертвы, у нас… -Нас сбили, повторяю, один-семь сбит, мы… -…заклинило, мне не выбраться, кто-нибудь… -Вытащите меня отсюда, вытащите! -…блокированы… -…тут повсюду вода, что мне делать, кто-нибудь, что мне… -Вражеские конструкты на… -…вода прибывает, кто-нибудь, пожалуйста, кто-нибудь… -Всемогущий, Всемогущий, говорит один-двенадцать, вражеские конструкты препятствуют высадке, у нас серьезные потери, маневрирование затруднено, запрашиваю разрешения на отход… -“Офелия” уничтожена, как поняли, “Офелия”… -…доклад о повреждениях… Командный пункт тонет в криках, крики не замолкают ни на секунду. Рельефная карта, исчерченная красными, синими и черными полосами, едва поспевает за происходящим в реальности: хаотично разбросанные по ней точки вспыхивают и гаснут десятками, прогорают, как и жизни, за ними стоящие, в считанные мгновения, бьют по глазам, слепят глаза. Епископ Юлиан Верт бледен как смерть, пот крупными гроздьями собирается на сморщенном от напряжения лбу, на дрожащих щеках, на подбородке, валится вниз, за тяжелый меховой воротник. Крики летят из черной трубки, зажатой в оцепеневшей руке. Крики доносятся из закрепленных на стенах колонок и устройств громкой связи. Крики ползут из раций. Больше, больше, больше… Мысли путаются, скатываются в один безобразный клубок, словно клочья шерсти. Мысли лихорадочны и бессистемны. Мысли слишком запаздывают - ситуация меняется каждую секунду, и все, что он успевает придумать, тут же устаревает и становится совершенно бесполезным. Карел Тис что-то орет в трубку. Майор Кутрик, хлопнув дверью, еще минуту назад выбежал куда-то вниз - а в кресле у стены невесть откуда объявился тяжело дышащий, сложивший руки на трости Герхард. Лароз о чем-то препирается с магистром, Стальная ведьма нервно курит, меряя шагами помещение, люди у раций кидаются беспорядочными приказами, а в ответ только одно - крики, крики, крики… Все не так. Все не по плану. Все летит к чертям, а он не может выдавить из себя ни единого слова с того самого момента, как башенный фрегат взлетел на воздух, забрав с собою пятерых бойцов Батальона и дьявол знает сколько младших магов и людей. Все не так. Все не так, как он себе представлял, как должно быть, все не так, не так, не так… -Верт! Голос. Чей-то голос. Знакомый, но никак не вспомнить. Голос. Откуда этот голос? Зачем? Для чего? -Верт, очнись! Все не так. Трубка в руках холодная и скользкая, как змея. Огоньки на карте пляшут невпопад и гаснут, тают один за другим: тевтонцев стремительно выбивают, первая волна десанта угодила в мясорубку - и ручка крутится все быстрей. -Они умирают, Верт! Черт тебя дери, сделай уже хоть что-нибудь! Что-нибудь. Точно. Надо что-нибудь сделать. Надо подумать. Надо просто подумать. Это несложно. Думать. Думать. Стоп. Погодите-ка. А может… -Верт! Отводи их! Отводи людей, Верт! Нужно что-то сделать, но что? Никак не понять. Он не готов к такому. Его не учили. Ему не объясняли. Его битвы проходят совсем иначе. Его поле боя - кабинеты, коридоры, уложенные коврами, его оружие - вовремя пущенные слухи, подтасовка фактов, сплетни, доносы, отчеты. Это все не его. Это все - не к нему. Слишком быстро. Слишком шумно. Слишком… -Верт! Какая-то тварь вцепилась ему в плечи. Какая-то тварь трясет его, словно куклу. А. Точно. Герхард. -Да очнись же ты, проклятый кретин! Получив звонкую пощечину, епископ отшатнулся, ударившись спиной о стол. Широко-широко распахнув глаза, он увидел, будто бы впервые, помещение, в котором находился. Увидел, что все взгляды прикованы к нему одному. Но теперь это не радовало. -Отводи их, Верт! - рявкнул Герхард. - Дай команду, живее! -Отвести? - первое слово выбралось наружу с трудом, но с каждым следующим становилось все легче, с каждым новым по телу разбегался жар, с каждым другим возвращались к нему силы - и гнев, бескрайнее, безотчетное бешенство. - Отвести? Нет, нет…мы не можем! Мы не будем! Мы еще только начали! -Епископ, при всем уважении, это… Голос Тиса едва пробивался к нему сквозь крики. Но Тис не был важен сейчас, как не был важен и старый палач. Взгляд епископа искал кое-кого другого. Того, о ком предупреждали. Того, кто был виновен. Того, кто… -Ты! Это все ты, ведьма! Окурок, прокружившись в воздухе, спал на пол. Придавив его кончиком сапога, Августина сделала небольшой шажок вперед. -Надо же, епископ, - голосом ледянее ветра проговорила графиня. - Вы додумались на целых десять минут раньше того срока, что я для вас отвела. Право же, настоящее чудо. Приношу свои искренние извинения за такую прискорбную недооценку вашего могучего интеллекта… -Ты! Ты нас предала! - указующий жест получился откровенно жалким - выброшенная вперед рука епископа дрожала, как в лихорадке. - Ты нас всех… -Вы повторяетесь, епископ, - усмехнулась ведьма. - Это все нервы или ваших запасов красноречия хватило лишь на напутственные слова своему храброму воинству? Что-то неуловимо менялось с каждым новым словом. Кажется, становилось чуть холоднее. Кажется, пол и стены начинали понемногу подрагивать. Кажется - ему ведь только кажется, правда? - снаружи что-то скребло по корпусу… -Неудачный выбор слов, - новый голос - хриплый, напряженный, бесконечно уставший - принадлежал Герхарду. - Предать можно друга или союзника. Но вы никогда не работали ни на кого, кроме себя. -Сразу видно, в чьем черепе действительно наличествует мозг, - тихо кивнула Августина. - Откровенно говоря, Герхард, я ждала, что попробуете мне помешать. И, признаюсь, в большей или меньшей степени рада, что вам не удалось справиться вовремя. Поверьте, вовсе не потому, что мне так уж хотелось начинать всю эту грязь… - легкий жест в сторону обзорного окна, за которым грохотали разрывы. - Просто теперь мне нет нужды забирать вашу жизнь. Шансы у вас будут столь же равными, как и у всех прочих. -Шансы? Какие еще шансы? - прорычал Верт. - Да ты отсюда живой не… -Боюсь, что я все же покину вашу компанию живой и невредимой, - почти с грустью вздохнула графиня. - Или вы уже успели забыть договор, который был заключен со мной в Риме? -Ты еще смеешь о нем поминать? Ты, кто его… -Но договор не был мною нарушен. Неужели вы думаете, епископ, что меня не изодрала бы в клочья собственная Метка, если бы я только помыслила напасть на вас первой? Я и не нападала. Ни секунды о том не думала. -Но… -Пакет с информацией для Константина был составлен задолго до того, как я вынуждена была покинуть Союз. И уж конечно, до того, как заключила договор. Я не могла предать вас, поскольку, как верно заметил отец Герхард, никогда вам не служила. По условиям договора я не могла сообщить Клубу решительно ничего, не рискуя расстаться с жизнью, но в этом не было никакой нужды - ведь все, что было нужно, “Атропа” получила еще до моего прибытия в Рим. У епископа затряслись губы. -Вся информация о том, куда именно я вас приведу. Где подскажу начать атаку и какие средства использовать. Как уверю вас в том, что защита действительно снята… -Но ведь ты ничего не знала! - плюнул Верт. - Ты не знала, кого мы пошлем! Не знала, сколько будет кораблей, людей, сколько… -Конечно, нет. Но умение видеть будущее с легкостью заменяет обычная аналитика, - Августина пожала плечами. - А остальное довершила разведка “Атропы”. Они знали, где вы будете бить, а чем и когда - выяснить для них труда не составило. -Но купол… -Они знали, когда вы придете. Знали, что я расскажу вам о внешнем куполе. И, едва флот явился, распахнули для него ворота, чтобы после захлопнуть за спиной. -Но и вы рисковали, - старый палач, уже успевший вернуться в кресло, вновь заговорил. - Рисковали смертельно. Если бы купол не был отключен, если бы “Атропа” решила не пропускать флот внутрь, а сжечь его на подступах… -То вы бы получили шанс отступить и вернуться позднее, - Августина сделала несколько осторожных шагов назад, к окну. - Вернуться в другом месте. Вернуться тогда и таким манером, что я уже не смогу ни о чем предупредить. Кто не рискует, тот не выигрывает. Константин решил рискнуть. Я тоже. -Хорошо, - необычайно спокойным тоном протянул Герхард, закинув ногу на ногу - сверху оказалась та, что была протезом. - И что же теперь, графиня? -Я ухожу, - ведьма развела руками. - Я ухожу, а вы остаетесь здесь и наедаетесь до отвала тем, что сами испекли. Я ухожу, а вы остаетесь здесь и пожинаете плоды. Я ухожу. А вы можете остаться и умереть…или выжить, как уж решит жребий. Я дала всем равные шансы. Всем и каждому. -Даже им? - старый палач кивнул в сторону захлебывавшихся в крике раций. - Или они в уравнение не входят? Они - так, пыль под ногами? -Кому-то вроде вас - и пытаться меня усовестить? - Августина чуть заметно улыбнулась, все дальше отступая к окну. - Что я, что вы - все мы приносим жертвы в час нужды. Все мы что-то сжигаем, чтобы самим не сгореть. К тому же, не я привела их на гибель. -Ты хорошо все спланировала. Очень хорошо. Но ты не можешь не понимать, что эта ночь надолго, если не навсегда, изменит баланс сил. Сделает мир иным. Для всех нас. -Герхард, - в голосе Стальной ведьмы чувствовалось утомление. - Мудрый человек, подобный вам, уже мог бы усвоить такую простую вещь. Я забочусь не обо “всех нас”. А со мной, уверяю, все будет в полном порядке. Лучше править в аду, чем прислуживать на небесах. -Du streichelst dir den Schwanz, du alte Ratte! (13) - рявкнул палач, резко вздернув вверх фальшивую ногу - и со всего маху ударил себя по колену. Ведьма успела лишь моргнуть. С оглушительным хлопком протез распался и реактивная граната, вырвавшись, наконец, на свободу, в мгновение ока преодолела зал, настигнув свою цель. Взрыв сорвал со стен часы и устройства внутренней связи, взрыв выбил стекла наружу, взрыв разметал по углам с равной легкостью бумаги, осколки и людей. -Благодарю тебя, палач. Голос, что вырвался из клубов черного дыма, едва походил на человеческий. -Спасибо, что развязал мне руки. Прошла секунда - а может, целых две. И - уши собравшихся все еще были начисто забиты звоном - внешнюю стену сорвало в расцвеченную огнями ночь, сдернуло легко, словно намокшую бумагу. Епископ Верт взвыл, ныряя под стол. Из ночи в зал ворвался со снегом и ветром Терний - неисчислимый и смертоносный. Карел Тис успел выстрелить лишь раз. Золотая смерть легонько коснулась его шеи - и всю оставшуюся жизнь посланник тайной коллегии пытался осознать, почему вдруг смотрит на собственные пятки. Два обезумевших от ужаса радиста бросились прочь, но смогли сделать лишь по паре шагов, прежде чем бежать стало не на чем. Вскрыв вдоль хребта вбежавшего из коридора рыцаря-храмовника и разделив надвое его товарища, что успел только поднять оружие, поток тускло-золотых нитей отхлынул назад, в дым… …который уже больше большей частью рассеялся. Стальная ведьма была уже снаружи, за краем. Зависнув там - золотой ковер, блестящий под ногами, не давал ей провалиться в ночь, в воду пополам с кровью - Августина вытянула из кармана небольшую костяную шкатулку. -Я могла бы убить вас прямо здесь, - бросила она, оправляя частью обгоревший рукав. - Но я обещала равные шансы для всех. Так что… Шкатулка, ударившись об пол, раскрылась. -…пусть вас дальше развлекают они. Из шкатулки на пол посыпалась пыль - или, лучше сказать, черный песок. Пыль все валилась и валилась - больше, чем могло бы там уместиться, больше, чем можно было только вообразить, больше… Кость чернела на глазах. С мерзким звуком шкатулка треснула пополам. Герхард содрогнулся, когда волной накатила тяжелая, бесконечно тяжелая головная боль. Нервные окончания захлестнул жестокий приступ, в горле пересохло, а следом - появился мерзкий привкус перегноя… Песок - целая гора черного песка - вздыбился и зашипел, задымился: запах был такой, что старого палача вот-вот грозило вырвать. Епископ, втянув под стол ноги, закричал - и, повернувшись на тот крик, Герхард замер с рукой на трости. Они вышли поднялись из черного песка, стремительно распрямляясь - каждый чуть выше среднего человека. Гладкая, лоснящаяся кожа, изогнутые вверх и чуть назад рога, огромные, беззвучно хлопающие за спиной крылья. Блеклые пятна на месте лиц. Угрожающе хлестнув по полу длинным колючим хвостом, первая тварь скользнула вперед, к своим жертвам. Упершись в пол оставшейся ногой и выдернув клинок из трости, старый палач изготовился проверить, насколько равными окажутся шансы. Он спускался во тьму - с каждой минутой все глубже и глубже. Он сходил в бездну - с каждой минутой все быстрее и быстрее. Он был частью корабля, был кораблем, был… Был так глубоко, как не забирался еще никогда в своей долгой жизни. Глубже, чем море. Глубже, чем дно его. Глубже, чем самое отчаянное, самое беспросветное безумие. Он спускался. Он искал. Звал. И с трудом верил в то, что действительно делает это. Были на свете вещи, о которых не принято было говорить даже среди подобных ему. Вещи, о которых говорить…нет, знать о которых не следовало вовсе. Вещи, которым лучше бы было оставаться сказками - кто же виноват, что у его племени, у тех, кто носит в себе Цепи, они столь страшны? Были вещи, в которые он сам бы вряд ли поверил, если бы не знал точно. И одно только это знание заставляло его вспомнить о таком столетия назад похороненном чувстве, как страх. Глубже. Еще глубже во тьму. Он был кораблем, а корабль - им, но помимо того, “Левиафан” был кое-чем еще. Инструментом, на котором он играл громче и громче свою мелодию, бесконечно древнюю и страшную, ту, что не должна была больше звучать никогда. Глубже. Еще глубже. Были вещи, о которых род людской давно забыл. Вещи, которым было отказано равно в жизни и смерти. Скованные, спящие где-то там. Глубже. Глубже. Он играл. Он звал. И бездна, наконец, ответила. Ослепительная боль пронзает тело. Чужие чары - холодные, безжизненные - параличом разъедают вначале Цепи, а после и человеческую нервную систему. Подавляют ее наглухо. Выброшенный в реальность, он слышит вибрацию и стук собственных зубов, видит свои руки, опутанные эфирными нитями, видит… -Все, как я и предвидел, - выговаривает нависшая над ним морда майора Амброса Кутрика. - Отключайте его. Сердце едва бьется. Перед глазами - сплошная чернота. -Ты был прав, старик. На охоте не бывает правил. Тяжелый железный обруч сковывает лоб. Руки в черных перчатках бесцеремонно оттягивают веки, впрыскивая что-то в уголок каждого глаза. -Но ведь тогда, в Копенгагене, мы были не на охоте, верно? Удар. Ему возвращают способность дышать и двигаться - и тело тут же качается вперед, чтобы, никем не удерживаемое, сверзиться на пол. Нет сил сотворить чары. Нет сил шевельнуть и пальцем. Нет сил выдохнуть хотя бы слово, хотя бы единый слог. Но он должен. -Ты…ты нас всех…погубил… -Вот как? - лицо старшего офицера Батальона остается непроницаемым, в голосе - ничего кроме холодной сосредоточенности, даже злости - и той не слышно. - Не советую пытаться. Тебе только что введен раствор, содержащий… -Освободи меня. -Прости, что? -Освободи…меня, - веки тяжелеют, язык еле поворачивается во рту. - Освободи, пока не…поздно. -Поздно для чего? - взгляд майора режет, как стекло. -Я позвал…его… - из последних сил выдыхает Кауко. - Но…поводок…ты не дал мне…накинуть… Нет сил сражаться. Нет сил просто оставаться в сознании. Нет…нет…нет… -Сэр? -Юджин, Эзра - упакуйте это чучело и доставьте на “Хюитфельдт”, - отступив на шажок от распростертого на полу тела, сухо проговорил майор. - Руфус, Аллен - восстановите контроль над системой. Элиша… -Да, сэр? -Проверить подрывные заряды. Как только терминал будет доставлен на борт, переходим ко второму этапу… Первый удар он успешно принял на клинок - тварь, отшатнувшись, жалобно завизжала. Из поврежденной конечности хлынул черный дым: задыхаясь от непереносимого зловония, Герхард кое-как, вслепую, отбил еще две попытки рассечь ему лицо когтями - и, рванувшись вперед, вогнал шпагу аккурат во впалую, тощую грудь. Крови не было. Одна только черная пыль. Сердце колотилось, как бешеное. Пнув издыхающее создание промеж костлявых ног - той единственной ногой своей, что еще осталась в его распоряжении - палач с трудом выдернул свое оружие: сплошь заляпанная черным, шпага распространяла теперь все тот же мерзкий гнилостный запах. По залу пронесся дикий вой - и источником его была вовсе не очередная рация. Орал какой-то рыцарь - кажется, один из тех что прибежал на грохот взрыва. Оплетя его хвостом и вздернув повыше - даже из кресла, в которое был зажат палач, отчетливо слышался хруст костей - черная тварь медленно приближала свою голову к заходящемуся в крике лицу. Пятно, что находилось на месте ее собственного, будто бы плыло, ежесекундно меняясь. Длинный, словно спица, коготь, безошибочно нашел глаза. Скорчившийся под столом Верт взвыл от ужаса - еще два существа потянули его вон из укрытия. Петер Лароз, пошатываясь, вскинул было пистолет - но один-единственный щелчок черного хвоста сбил его на пол. Пуля, взвизгнув, отскочила от потолка - и разбила затылок одному из оставшихся в живых радистов. Епископ продолжал орать и биться в тонких черных пальцах. Еще три существа, словно о чем-то посовещавшись и приняв решение, двинулись в сторону Герхарда. Стиснув до боли зубы и рукоять шпаги, старый палач изготовился к бою. Вспышка. Бронированная дверь, качнувшись, провалилась внутрь, рассеченная на две равные половинки. Ни одна из тварей, что направлялись к Герхарду, кажется, даже не успела ничего понять: едва слышный свист, мелькнувшее в воздухе серое пятно… Три тела, разваленных на части. Три тела, рассыпавшихся невесомой черной пылью. Епископ, наконец, высвободил одну руку - и вырвал из своих одежд миниатюрный пистолет. Но оба существа, что держали его, оказались мертвы раньше, чем Верт успел бы просто коснуться спускового крючка. Герхард шумно, держась за грудь, выдохнул. Старый палач не собирался обманывать себя - он ждал еще одного удара. Желал его со всей силой, желал до боли, пусть и знал столь же крепко, что желание это абсолютно неосуществимо. Слишком много лишних глаз. К несчастью. Леопольд Асколь - меч его уже был возвращен в ножны - подал руку епископу, помогая подняться с пола. Тот, дрожа и нервно крутя головой по сторонам, помедлил, будто бы ожидая подвоха - и лишь когда прошло добрых секунд десять, принял помощь. -Ведьма? - глаза, скрытые за синими стеклами, уставились на Герхарда. -Ушла, - прохрипел палач, кивнув в сторону вывороченного с мясом куска внешней стены. - Я пытался… -Не стоило, - в голосе Асколя сквозило раздражение. - Она стремилась к этому. Ее целью было заставить вас выйти из себя, сорваться. Нарушить договор первым. -Я… -Что вы с успехом и проделали. Топот ног возвестил о прибытии гостей. Несколько храмовников из оставшихся на судне вбежали внутрь, нервно поводя стволами автоматических винтовок по углам. За ними, походкой столь неспешной, словно ничего и не случилось, словно не было никакой войны там, снаружи, вошел Эльвар Малу. -Вынести раненых, восстановить связь, - приглушенный кожаной маской голос разлился по помещению. - Заделать пробоину. -Моя вина, - проговорил, поднимаясь с кресла, палач - убранная в трость шпага помогла ему сделать несколько нетвердых шагов вперед. - Я должен был… -Должны были, - кивнул Леопольд. - Если бы вы сдержались, если бы дождались меня, с ней было бы покончено. Теперь же она сможет сыграть в полную силу. -Моя вина, - повторил Герхард, опускаясь на колено у обезглавленного тела Тиса и принявшись обшаривать его карманы. - Но, быть может, я смогу ее загладить…дьявол! -Что там у вас? -То, чего я ждал, - старый палач швырнул Леопольду листок дорогой бумаги. - И то, чего я боялся. -Приказ об отстранении? - приподняв очки, пробормотал Асколь - вчитываться в текст не было решительно никакого времени. - От тайной коллегии? -И к несчастью для нас, именной. Чертовы перестраховщики, - со злостью сплюнул Герхард. - Будь там старое доброе “Подателю сего…”, могли бы уже сейчас сворачивать лавочку. Но нет, они вписали туда только этого охламона! - он в сердцах ткнул тростью мертвое тело. - И теперь этой штукой остается только зад подтереть! -Я пойду за ведьмой, - поправив очки, холодно произнес Леопольд. - Восстановите здесь порядок, Герхард. Любой ценой. -Уж постараюсь, - глянув на епископа, что доковылял до дверей, где и сел, сползши по стене, палач скривился от злости. - А вы… -За меня не беспокойтесь, - вытянув из своих одежд небольшой пистолет, Асколь вложил его в руку палачу. - Передайте это моему сыну Альтеро. Если я…заступлю за грань, кому-то придется меня остановить. -Я все сделаю, - пошатнувшись, но все же устояв на одной ноге и трости, выдохнул Герхард. - Все, как вы и сказали. -Знаю. Бросив в ответ палачу одно лишь это короткое слово, Леопольд Асколь в несколько быстрых, дьявольски быстрых шагов добрался до зияющей в стене дыры. И, прошептав еще несколько слов, неизмеримо более старых, без колебаний шагнул за край. -Отец Герхард? Каждый шаг давался с неимоверным трудом, каждый шаг отзывался болью в сердце. Каждый шаг был стократ труднее. -Отец Герхард? Но он все же добрался, все же дошел до края, заглянул за край. Заглянул в ночь, объятую огнем, ночь, переполненную болью и смертью. Заставил себя смотреть, не отрываясь и не моргая, на горящие корабли и лопавшиеся, словно скорлупки, десантные катера, на тварей, что сбивались в стаи, в целые облака там, в небе, на снег, что, кружась, спадал вниз, мешаясь с кровью и ледяной водой. На крохотный огонек среди прочих огней. На человека, что бежал по воде. -Отец Герхард, что нам теперь делать? На все, что он так и не смог остановить. - “Was sollen wir jetzt tun?“, sagst du? (14) Все, с чем он теперь обречен жить. -Klappe zu, Affe tot (15).