National Anthem

Все начиналось тихо. Он пришел, сел рядом. И только хвост зеленого змея защекотал мои нервы, только я побоялся поворачиваться – меня развернули лицом к себе. Голубые глаза уже стеклянные. - Ну и почему на этот раз? Меня не спрашивают и мне не отвечают. Он почти каждый раз делает то же самое. По крайней мере, когда он домогается до меня сначала, еще есть шанс обойтись без побоев. - Пойдем в постель, - нашептываю я, но в этот раз алкоголь сильнее. Разит как от бомжей в ЛА. От десятерых. Пару мягких отказов заканчиваются пощечиной. Я уже не чувствую себя обиженным или задетым. Мэттью болен, мы это знаем, чему удивляться? Год назад он избил меня так сильно, что мой желудок чуть не отвалился. В живот. В живот больно. Я терплю. Мы вместе каких-то там десять лет, а кажется, что всю жизнь. - Пожалуйста, - зачем-то прошу я. Он все равно не реагирует. Он не думает в таком состоянии. – Пожалуйста! Я не могу игнорировать боль и жмурюсь. Через пару секунд все это заканчивается. - Почему ты не даешь ему сдачи? – Бинг сидит верхом на отце, заломав ему руки. Я водил его в секцию не зря. - А толку? Вдруг он решит, что он тут не нужен, и уйдет? Где мы его будем искать? К тому же, мне не так уж и больно. - Ага. - Малой! – я ору и вскакиваю на ноги, так что даже Мэттью прекращает попытки вырваться. – Ты попробуй ударить своего отца. Вот попробуй! Бинг колеблется, раздумывает, может, пытается себя заставить. Он лишь ласково треплет темные волосы на макушке – чуть выше начинается проседь. Мэтт красивый. Он, сволочь, стареет как джентльмен. А набухивается как животное. Даже Бингу тяжело с ним справляться. Мне тридцать три, а я как был неженкой, так и остался. Может, я и смог бы дать отпор. Я просто не пробовал. Он сильно сопротивляется, но засыпает, как только его вынуждают лечь. Я сразу же звоню куда надо, и уже через час старый друг без проблем скрутив его пополам, увозит его в свою клинику. Это Мэттью рассматривает как предательство. Наша следующая встреча случается уже в клинике. Он смотрит на меня и сжимает губы, он обвиняет меня в том, что я пытаюсь сохранить ему жизнь. - Je sais que tu n’aime pas les hôpitaux, papa-gâteau, mais je ne veux pas que tu meurs, - шепчу я, обнимая его. Он остается неподвижен еще пару минут, а после обнимает меня в ответ еще сильнее, чем я его. - Moi non plus. Руки у него в синяках от капельниц – они цветут на бледной коже, и это вовсе не вина медсестры. Нам дают совсем немного времени, я провожу его держась за руки, как малолетка. - Возвращайся скорее, я скучаю. - А Бинг? Я хмыкаю. Бинг в отсутствие отца шатается где угодно, курит травку с одним знакомым Беном, ходит по клубам, и это еще отнюдь не полный перечень всех его шалостей. - Он тоже скучает. Знаю я эту молодость. У Мэттью ее будто и не было никогда. Мэттью замечает уголок ссадины и оттягивает мою рубашку. - Je suis désolée, mon petit. - Ça ne fait rien, - я одергиваю несчастный кусок ткани. Я не хочу, чтобы он расстраивался. А дома, на удивление, меня донимает Бинг. - Почему ты не уйдешь от него, Дом? Я никогда тебя не понимал. Ты такой несчастный. - Ты пытаешься меня выжить, чтобы ты ходил по клубам, а твой отец накрылся крышкой? Бинг замолчал и покраснел в скулах. Маленькая копия большого папы. - Я тебя люблю, ты же знаешь. Его бы я выселил, - он усмехается, и в этом есть доля правды. - У нас не будет денег. Я почти не работаю уже пять лет. - Может, тебе бы стоило? – говорит Бинг, но я качаю головой. Мэтт упьется, если у меня будет своя жизнь. – Неужели так сложно чем-то заниматься вместе? Чтобы никто не бил никого? Я задумался, честно. Уже на следующей неделе мы идем в клуб. Мэттью еще хриплый от сквозняков клиники, определенно похудевший, но не потерявший своего козырного пузика. Я, больной ублюдок, люблю его всего. - Я мог бы кого угодно купить, но нет, ты предпочитаешь… - Я предпочитаю сам решать свои дела, - я чуть ли не хвостом виляю. Вся эта обстановка жутко напоминает мне ночь, в которую мы встретились впервые. - Мы будто в Париже, - Мэттью дышит мне в волосы и обнимает за пояс. - Я тоже это чувствую. Как минимум пять моих бывших клиентов должны быть здесь этим вечером. Но я танцую. Я все еще та самая детка, пускай и более умудренная жизнью. И я так давно не танцевал. Он просто стоит рядом, пока я огибаю его в танце, и что мне, и что ему? Я кидаю ему голову на плечо и умещаю слова в движения бедер. Нет, мужчина в годах и сумасшедший мужчина не в годах не выглядят ни к месту, на нас смотрит даже молодежь. В какой-то момент он обнимает меня и разворачивает к себе лицом. Я слышу этот электронный мотив, и у меня на глазах слезы. Просто так, проникся. Мужчины, говорят, не плачут. Но кто мы, как не люди, которые потеряли все, а потом нашли заново, но это уже не то? Когда потерял все, не вправе ли ты заплакать, обхватив себя руками, навзрыд зареветь? Я не плакал даже когда валялся в чужой сперме в Вегасе. А ведь хотелось. А тут… Он целует меня в шею, на секунду мне кажется, что это его коварный план – мы сейчас поедем домой, и я забуду о работе. Это не я боюсь, что без меня он напьется, нет; это он боится. Скрывая это молчанием, он все делает для того, чтобы я сидел дома. Но я нахожу для него занятие получше. У не очень приличного бара (в Париже бары лучше), он простирает руку за моей спиной и кладет ее совсем рядом с моим плечом. Он достает сигару. Ко мне подходят сами, будто договорившись о негласной очереди. Я очень рад. У меня уже два заказа. Мне в шею дышит моя клетка, мое пожизненное заточение, когда-то бывшее моим гимном свободной страны. И кстати, в Париже всё лучше. ~~~ А дома он вжимает меня во все стены. Видимо, молодость взыграла не только у меня. - Не надорвись, - не удерживаюсь я от едкости, когда он подхватывает меня на руки и шатается. - Это все слабость после клиники. - Да, конечно, дорогой. У него горячие и сухие ладони, как я их люблю. Они ложатся на мою кожу как лепестки каких-то дивных цветов. Когда закрываю глаза, куда приятнее. - Mon biquet, - шепчет он. – Mon coco. - Привет, пап, привет, Дом, - Бинг проходит мимо нас к холодильнику и спокойно берет бутылку негазированной воды. Мэттью отмирает, когда Бинг скрывается в темноте дверного проема, и снова начинает покушение на мою жизнь. Волшебство не прерывается. Даже вид когда-то давно бывшего десятилетним оболтуса не возвращает нам обратно память. Нам редко хорошо вместе, хорошо по-настоящему, как сейчас. Между моих ног цветет целый костер, а он чертов демон, он не боится огня. - В следующий раз мы займемся тем, что нравится мне, - говорит он перед сном, выключая светильник. Даже ему не под силу выключить последний источник света – полную луну, которая сводит с ума. Мы так редко счастливы. Но я довольно счастлив, для человека, который не знал другой жизни, кроме как с ним. У меня нет других целей. Даже пытаться их выдумывать нет смысла. Он не спит, а смотрит на мои синяки. Как когда-то тогда, давно. - Пойдем на балкон, - говорит он. Дыша соленым воздухом, легко простудиться. Он дурак, и он голый, а я замотан в мягкий как пух банный халат. Я когда-то прожил целую жизнь у него на коленях всего за пару лет. - Давай вернемся в Париж, - говорит он. Я вытираю нашу морскую влагу с глаз. - Давай. Наверное, он что-то предчувствует. Мне ничего не остается, кроме как довериться ему и зажмуриться, в как некогда крепкой хватке рук.