Нам не до сахара

Это был один из обычных дней, которые повторялись раз за разом уже неисчислимое количество раз. Мириада одноликих последовательностей отравляла мозг с каждым новым разом. Любая попытка уйти от этого порочного круга не заканчивалась хоть мало–мальским успехом. Казалось, будто сознание плыло в этом подобии реки Стикс, куда стекали бледные человеческие души, обреченные на холод и страдания. Уже было крайне индифферентно, куда идти и что делать. В любом случае, ты вернешься туда, откуда столько раз начинал. Слепо повиноваться грозному Фатуму, обрекшему тебя на это, казалось с каждым разом все более целесообразным. Но пока сознание живо, пока в нем теплится огонек здравомыслия, можно пытаться что-то сделать. А стоит ли? Искать что-либо, похожее на маяк, который смог бы тебе помочь, бесполезно. Сколько раз протоптаны были одни и те же тропы. До тошноты, до едкого осаднения в груди, до истерического катания по траве. Есть ли в этом некое божественное провидение? Возможно. А может, это всего лишь шутка восприятия, которая неуместно долго затянулась? Не исключено. А есть ли вероятность того, что ты уже мертв и все, что видишь сейчас — некое подобие Чистилища, которое формируется из тайных глубин твоего болезненного сознания? И так может быть. — Проснись, Семен, — прозвучал в голове грозной какофонией звуков голос, до боли знакомый и дико раздражающий слух. Он очнулся и тут же увидел пару глаз малахитового цвета, устремивших на него свой строгий взор. Будто уличив его в чем-то крайне непристойном, они разглядывали его строго, но в то же время с оттенком понимания. Видимо, эта личность была сама склонна к праздным возлежаниям на шезлонге перед домиком. — Я хотела бы, чтобы ты принес в столовую три мешка с сахаром из клуба. Можно было бы и больше, но пусть пока будут там, а этих хватит. Голос, немного надменно приказывающий тебе, что делать, крайне раздражал. Можно было это сравнить с песней, которая очень не нравится, но ты вынужден ее слушать, потому что Ашот в маршрутке включил радио. Но что поделать, пионер всегда готов, или как там говорилось? Он встал, лениво потянулся и посмотрел на нее. Как такая красота может сочетаться с такой противной натурой? Сколько раз задавался Семен этим вопросом, уже и не вспомнишь. Учитывая, что пища для размышлений была скудна и однообразна, приходилось разжевывать один и тот же предмет дум по несколько раз. Словно жвачка, которая была последней отправлена в рот и давно потеряла вкус. Но тебе или лень ее выплевывать, или просто жалко. — Ладно, я как раз нагрел Вам место. Любимое, да? Ее глазки налились небольшой раздражительностью, но она умела вовремя взять себя в руки. По крайней мере, если разговор не заходил слишком далеко. — Стоило поторопиться, а то ты уже третий час здесь валяешься, в то время как остальные заняты делом на пользу лагеря. Тот лишь в ответ небрежно махнул рукой и лениво попятился в сторону клубов. Нельзя было сказать, что раньше Семен отличался хорошей физической формой. Образ жизни не благоволил хорошему телосложению, да и выносливость была не как у спортсмена. Однако импровизированная спортивная дисциплина под названием «Перенос крупных мешков с сахаром от пункта А до пункта Б» давал какую-никакую, но нагрузку. Интересно, получилось ли бы устроить соревнование, кто больше принесет? Справившись с этой поистине титанической задачей, он направился обратно в домик, надеясь, что ему все же удастся полежать и не получить при этом ханжеский нагоняй от вожатой. Черт, она что, пытается компенсировать свою леность активностью своих подопечных? Как оказалось, она сама валялась на своей кровати и беззаботно спала. Рот был приоткрыт, пухлые губы давали проход выдыхаемому воздуху. Внушительная грудь поднималась и опускалась от дыхания. Кто бы мог подумать, что она наберется столько наглости и ляжет дрыхнуть здесь? Довольно необычно, и это немного его насторожило. Однако, как правило, такие изменения не были чем-то воистину из ряда вон выходящим, поэтому слишком сильно заострять на этом внимание не стоило. Улегшись на свою кровать, Семен опять погрузился в длинную череду размышлений. Кто он? Тот ли человек, что когда-то сел на этот треклятый автобус? Та ли личность, что некогда была затворником и не видела смысла во многих положениях бытия и жизни? Потерявшая вкус почти ко всему душа, в глубине желавшая обновления, обретения ориентиров. А сейчас? Пустая кукла, так же выполнявшая монотонные программы некоего сакрального алгоритма? Ползущие снова и снова противоречия накаляли в нем огонь отчаяния, который с каждым днем оставлял все больше и больше праха от его собственного Я. Может, все те люди (или скорее их подобие), что окружают его — точно такие же жертвы, нечаянно попавшие в эту петлю, добравшиеся неведомыми тропами до точки невозврата. Можно было построить очень много гипотез и теорий разной степени научной обоснованности, но это ровным счетом ничего не значило, так как чувство предрешенности не покидало его сознания уже давно. Так же резко, как и пару часов назад, его непродуктивные, но занимательные мысли, прервал тот же самый голос. Но на этот раз он не казался таким противным и обещающим устроить тебе второсортную каторгу на лишние несколько часов. Он был довольно мягкий, нежный и чего-то просящий. Неужели она еще и разговаривает во сне? Поразительно, что он не смог узнать об этом раньше. Среди обрывистых фраз, которые присущи сонной речи, он мог уловить только свое имя и еще какое-то невнятное бормотание. Странно. Ей, может, снится что-то? И Семен — одно из действующих лиц этого дневного сновидения? Положим, что так. Остается один довольно логичный вопрос: что именно сейчас ей снится. Он встал и, подойдя к ней, внимательно стал разглядывать ее тело. В таком состоянии она кажется очень беззащитной, словно вся та показушническая жила была сброшена, как панцирь. Неизвестно, что руководило его действиями, но он прикоснулся к ее щеке. Та была теплая и загоревшая на открытом солнце. Нежная фактура кожи, запах, еле уловимый. Черт, она будто играется с ним. Потом его рука прошлась по волосам. Мягкие, достаточно длинные, цвета спелого каштана. В голову закралась мысль. Попавший в это зацикленное безумие, Семен успел овладеть всеми, кем мог. Но не ею. Странно, что такая очевидная идея не пришла ему в голову раньше. А что ему, собственно, терять? Он может вырезать всех обитателей лагеря как антагонист клишированного фильма ужасов, а в следующем цикле все будут целы и невредимы, напрочь забыв о произошедшем кошмаре. Это, в основном, и делало их неким подобием запрограммированных машин и лишало частично человечности. Оставался выбор: действовать грубо, резко и силой; или же быть нежным и ласковым? Неизвестно, как эта особа отреагирует на подобные действия. Может, стоило перед этим приложить к ее лицу смоченную клофелином тряпку? В медпункте могло быть что-то из этого. В общем, внутренний консилиум быстро принял решение — вначале действовать аккуратно, а там по обстоятельствам. Аккуратно расстегивая ее рубашку, он возбуждался все больше. Интересно, она более опытна в этом вопросе, чем пионерки или тоже была весьма целомудренной? Обнажить верхнюю часть тела было не так сложно. Единственное, что еще скрывалось от его томного взора — грудь, закрытая лифчиком. Тут уже без пробуждения не обойтись, по крайней мере, Семена нельзя было назвать столь деликатным в этом вопросе, чтобы провернуть все настолько филигранно. Он припал губами к полураскрытым губам Ольги и сомкнул их в мягком и ненавязчивом поцелуе. С каждым мгновением он становился все более пылким и страстным, что уже не мог не пробудить спящую девушку. Поначалу она вперила шокированный взгляд в целующего ее пионера, потом резко задергала руками и ногами, пытаясь отбиться, попутно издавая сдавленные стоны, так как рот был занят. И тут Семен понял, что пора стать грубым. Хищнически обхватив ее тело руками, он продолжал лобзать ее. Каждая клеточка его тела изнывала от желания окончательно испортить ее. Больше не было чуткости, было лишь простое насилие, с которым вожатой пришлось бы мириться. Чуть раньше или чуть позже. Прошло около десяти минут, на ней уже не было ничего, она молча смотрела в потолок и ждала, когда все это закончится. Она не могла закричать, ибо то и дело ее рот был закрыт рукой или сомкнут в овладевающем поцелуе. Напряжение в воздухе нарастало прямо пропорционально возбуждению Семена. Решив, что все готово, он спустил свои брюки, раздвинул ее ноги и приготовился к главной части процесса. К его удивлению, она была достаточно мокрой, хоть и яро сопротивлялась ему, что можно было расценить как нежелание отдаваться парню. Сардонически улыбнувшись, он припал губами к ее уху, обсосал мочку и прошептал. Голос его был сухим, будто тот изнывал от жажды. — Какая же ты все-таки потаскуха. Тебе нравится, когда тебя берут силой, да? Ну, я так и думал. Резкий толчок, и она невольно вскрикнула. Судя по тому, что никаких препятствий он не ощутил, да и кровь аккуратными струйками не сочилась изнутри, он сделал довольно простой вывод, что она уже давно не девственница. А еще говорят, в СССР секса нет. Как же. Раз за разом он погружал часть своей плоти в ее тело, с каждым разом ее дрожь унималась все больше, с губ срывались тихие стоны. Сейчас ничего не было сколь-либо значимым, кроме того, что он имеет ее в том самом домике, где она когда-то отчитала его за неподобающее поведение. Каково, а? Ну и кто теперь командует парадом, Ольга Дмитриевна? В мыслях не было ничего, кроме первобытных установок, направленных на простое и механическое размножение. В конце-концов, она перестала корчить из себя ту невинную морду и полностью дала понять, какова на самом деле — охочая до юного тела. Снова, снова, снова. Ольга подавалась ему навстречу, как могла, скрестив ноги у него за спиной. Семен поддерживал ее над кроватью на весу, при этом совершая быстрые возвратно-поступательные фрикции. Раньше он мог бы от такого быстро утомиться, но многочисленные мешки с сахаром давали о себе знать. В голове даже проскочила мысль, что это была ее продуманная многоходовочка, но с чего бы ей придумывать нечто подобное? Он жадно мял ее грудь руками, припадал к соскам. Все ее тело было в его собственности. Полное овладение, оставалось лишь подчиниться. Сладострастное удовольствие накапливалось с каждой минутой, усиливаясь и разливаясь постепенно по всему телу. Оба покрылись испаринами, игравшими на свету солнца легкими и еле заметными бликами. Он опустил ее и плотно прижался к телу Ольги, совершая более редкие, но грубые движения. Удивительно, что он не кончил еще раньше. И через минуту Семен грубо подался тазом вперед и застыл так на несколько секунд. Ее, кажется, не смутило, что он заполнил ее, да и его тоже это не беспокоило. Все же, в следующую смену она забудет об этом. И все будет как обычно. Спустя время, когда он уже одевался, она неожиданно произнесла, переводя дух: — Не думай, что сможешь после этого отлынивать от работы в пользу жизни лагеря.