Люди войны

Первое, что я услышал, вынырнув из темноты, был дрожащий, но уверенный голос Гермионы: — Он бы не хотел, чтобы мы подключили системы жизнеобеспечения. Это… негуманно по отношению к его желаниям. Послышалось какое-то шуршание, а затем уверенные сильные пальцы коснулись моей шеи. Я вздрогнул, пытаясь отпрянуть, но с трудом смог пошевелиться. Зато с губ вполне уверенно, но очень тихо слетел слабый смешок, стоило мне осознать, что именно в это мгновение диктовали мне врожденные рефлексы. Мое разрушающееся тело подумало, что меня собираются душить, и по инерции отпрянуло. Без моего участия, просто потому, что так заложено природой. От этого абсурда мне было смешно. И больно. — Хм, думаю, пока это и не понадобится, — грубоватый незнакомый голос раздался совсем близко, прямо надо мной. Осторожно распахнув глаза, я тотчас зажмурился от слишком яркого света. Послышались шаги, и я больше не ощущал, что надо мной кто-то стоит. Гермиона что-то тихо спросила, но я не расслышал, что именно. Вскоре голоса стихли, наверное, говорящие вышли. Мне было все равно, все, что я хотел — это спать. — Ну, дружище, ты нас порядком напугал, — услышал я голос Рона, и все же решился приоткрыть слезившиеся от света глаза. Оказалось, что я лежал в нашей с Северусом кровати, лицом к окну. Пожалуй, первое, что я увидел — это бесконечное голубое небо, на котором будто нарисованные застыли редкие облака. По моим губам скользнула слабая улыбка: апатия немного отступала, стоило мне только подумать о том, что в мире ничего не меняется, что он остается таким же необыкновенным и прекрасны. — Я долго спал? — я с трудом смог задать вопрос, настолько сильно пересохли губы и саднило горло. Мне так сильно не хотелось говорить. Я вовек не смог бы описать это нежелание. Все во мне сопротивлялось столь естественному процессу. — Чуть меньше двух недель, — неохотно ответил мне Уизли, и я чуть-чуть повернул голову, пытаясь разглядеть его лицо, но практически ничего не видел, кроме светлого пятна, коим была голова друга. Встрепенувшись, Рон пошевелился и через секунду мне на нос были надеты старые добрые очки. Мир перестал так отчаянно расплываться. Но я не ощущал, что это мой мир. — На этот раз намного меньше, — услышал я голос Северуса, и в груди моей разлилось приятное тепло. Достаточно было одного его голоса, чтобы я почувствовал себя живым, почувствовал себя частью жизни. Он способен был отозвать смерть, пока был рядом, пока любил меня. Это ли не чудо? Волшебство меркло по сравнению с самым главным чудом жизни. По сравнению с любовью. — Пожалуйста, Северус, полежи со мной, — попросил я, настойчиво похлопав по простыне. Снейп немного поколебался, но послушно подошел ближе и лег рядом, обнимая меня, словно я был хрупкой вазой, которую ни в коем разе нельзя было сломать. — Останься со мной, не уходи. Если он что-то на это и ответил, то я уже не услышал, потому что как-то незаметно провалился в сон без сновидений. Когда я проснулся, Северуса рядом со мной не было, но солнце все так же ярко светило в окно. Очки, что удивительно, оставались на месте, поэтому я довольно сносно видел окружающий мир. И первое, что я заметил, стоило мне окончательно вынырнуть из сна — это странный запах. Я никогда ничего подобного не ощущал, этот запах невозможно было описать. Мне казалось, что я чувствую запах смерти. Оттого в глубине моей души робко поднял голову давно придавленный мною страх. Не так-то это просто — полностью от него избавиться. — Северус просил передать, что он ушел лишь через день после того, как ты уснул, — быстро проговорила Гермиона, и я, вздрогнув, повернул голову на звук, да так резко, что в глазах потемнело и к горлу подкатила тошнота. Подруга сидела передо мной на стуле как заправская сиделка. И даже в своем состоянии я заметил, что под глазами у нее пролегли круги размером большим, чем сами глаза. — Хорошо, я понял, — прохрипел я, с бульканьем вдыхая. Легкие как-то натужно сокращались, я даже чувствовал, что там что-то есть, хоть и не мог от этого избавиться. Моя добрая подруга незамедлительно подскочила и принялась мокрой губкой протирать мне губы и лицо. — Ты бы так себя не мучила, Гермиона. Тебе нельзя волноваться и нужно побольше спать. Обещаешь? — Я не могу быть спокойна, пока тебе плохо, — почти прошелестела девушка, нервно оборачиваясь, когда на лестнице послышались шаги. В этот момент я крайне обрадовался, что слух у меня никак не ухудшился, а даже наоборот стал лучше. — Я так виновата перед тобой, Гарри… — Глупости, — усилием воли я приподнялся на локтях и взглянул в сторону двери. — Ты не можешь быть виновата передо мной, если бы не ты, я бы тысячу раз умер еще раньше. — Я так хотела тебя спасти и в этот раз… — прошептала Гермиона, но покорно вернулась на свое место. И как раз вовремя: в комнату вошли Рон и Северус. Они вошли молча и как-то сразу же заняли свои позиции, будто собирались сражаться. Наверное, они в этот момент тоже что-то почувствовали. Какой-то незримый отголосок смерти, витавший над моей кроватью. Возможно, не я один ощущал этот странный запах. — В доме сгущается какая-то тревога, — нахмурившись, заметил Снейп со своего поста у двери, полностью подтвердив тем мои предположения. — Такое же ощущение появлялось иногда на рейдах. Будто кто-то в доме есть, кроме нас. Я почувствовал, а не увидел, что Северус посмотрел прямо на меня. Приподняв руку, я неопределенно пожал плечами и стер выступившую на губах кровь, которая посчитала своим долгом появиться в самый неподходящий для этого момент. — Никого тут нет. Все в порядке, все в пор… — я оборвал себя на полуслове, окинув мутным взглядом небольшую компанию, которая собралась в комнате. Снейпа, неловко застывшего в дверях, сидящую на стуле Гермиону и стаявшего за ней Рона. Вздохнув, я понял, что на этот раз старая песня не пройдет. Это был конец, и знали это мы все. Было немного жаль, что я больше не могу обмануть ни их, ни себя. Как было бы хорошо вновь сказать им, что мы еще можем побороться. Но отныне это было невозможно. Из разного рода разговоров на форумах тяжело больных людей я вывел правило, что ремиссия всегда наступает перед самой смертью, где-то за десять-пятнадцать минут «до». Сейчас я ощущал своеобразный прилив сил, будто кто-то сверху давал мне возможность сказать и сделать все, что я по каким-то причинам не успел. Я прекрасно понимал, что обязан что-то сказать, чтобы память о моих последних минутах была чем-то заполнена. Чем-то отличным от пустоты. Но я совершенно не знал, что я мог сообщить своим близким. Что я вообще мог сказать, чтобы не наткнуться на их осуждение? Как я мог их утешить? Ни одно слово в мире не станет сейчас для них утешением. — Ладно, я умираю, — честно признался я, и Гермиона приоткрыла рот, желая доказать обратное, но я не дал ей меня перебить. Слова полились как-то сами собой, будто только и ждали момента вырваться на свободу. — И знаете что? Ни о чем не думайте, ни о чем не жалейте и живите, живите, живите. У вас не так много времени на самом деле, просто вы об этом не знаете. Если вам не хочется чего-то делать сегодня и вы думаете, что лучше бы сделать это завтра — вспомните, что «завтра» может не наступить и займитесь тем, чего хотите, а не тем, чем «надо». Так будет правильнее. Прищурившись, я посмотрел на Северуса и протянул руку в его сторону. Какое-то время он оставался стоять на месте, и я уже было подумал, что он так и не подойдет. Я почти ощущал, что внутри него идет борьба выбора: бежать подальше от всего этого или остаться и помочь. Однако он все же решительно приблизился ко мне и сел рядом, положив мне руку на плечо. Его рука показалась мне очень горячей и очень тяжелой. Сам я вновь начал ощущать слабость и дрожал от холода, но все же остался сидеть на месте. Я не был бы собой, если бы не попытался продолжить говорить. Я должен был высказать все то, к чему я пришел за эти полгода. Ведь если не воспользоваться моментом сейчас, то больше он никогда не наступит. — Не бойтесь строить планы, не бойтесь рисковать. Это нормально, это жизнь, даже если все в одночасье рухнет или планы никогда не придут в исполнение, — я посмотрел на Рона и, слабо улыбнувшись, перевел взгляд на Гермиону. Она была бледна, но не плакала, чем очень меня порадовала. Меньше всего на свете мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из них страдал из-за меня. — Всегда любите. Может, я никогда не отличался сильной любовью к людям, но я всегда надеялся, что они будут счастливы. Именно поэтому я так просто пошел тогда в Запретный лес. И пошел бы еще раз — сколько угодно, если бы это понадобилось. Я чуть кивнул и отвернулся, взглянув за окно. Декабрьское солнце, озарявшее прекрасное, нежно любимое мною море, было высоко-высоко над землей. Кто-то на форуме заявлял, что нет ничего обиднее умирать в погожий денек, а мне казалось, что это очень естественно. Это приносило мне умиротворение. Я не хотел бы сгинуть вместе с дождем или снегопадом. Или раствориться в ночи. Мир не должен страдать из-за моей смерти. — Иногда я думаю, что Дамблдор был прав, говоря, что любовь — это великая сила. Наверное, зря я не верил ему. Но я не жалею. Заповедь номер один — никогда ни о чем не жалеть, — я почувствовал, что начинаю отходить от темы, что мысли путаются и поспешил лечь обратно, чтобы вернуть себе хоть толику сил. — Любовь толкает нас на невиданные поступки. Все, что я делал, я делал ради вас — ради тех, кого люблю. Каждый шаг, каждое слово. Всю жизнь. Я замолчал и закрыл глаза, готовясь к смерти. Но несмотря на то, что я уже вроде все сказал и все сделал, что мог, она не приходила. И не приходила долго. Так долго, что мне это показалось вечностью. Может быть, я все-таки умер в старости? Я то засыпал в бреду, то просыпался, но даже бодрствуя, бредил. Мне казалось, что я вижу своих родителей, разговариваю с Дамблдором. Иногда я возвращался в сознание, и всякий раз искал взглядом лицо Северуса, лишь бы зацепиться за что-то, лишь бы вновь не упасть в эту липкую гадость, в которую теперь превратился сон. Но ничто уже не могло помочь мне. Иногда я начинал молить Смерть, чтобы она поскорее меня забрала. Мне уже было неважно, что происходит, и кем я буду. Бездна ли, ад ли, рай — какая разница? Лишь бы все прекратилось, лишь бы отдохнуть. И в конце концов, мое желание сбылось. В какой-то момент я вновь пришел в сознание и, осмысленно посмотрев прямо в черные глаза Северуса — единственного человека, который в этот момент оказался рядом, — растворился во вспыхнувшем передо мной воспоминание. Оно было таким ярким, что граничило с реальностью; самое настоящее из всех, что мне доводилось увидеть за свою жизнь. Последнее воспоминание — мой самый страшный кошмар… Темный лес давил своими «сводами» на сознание. Мне казалось, что я сплю — слишком много всего произошло за короткий промежуток времени. По коже прошла холодная волна, когда призрачные тени, вызванные воскрешающим камнем, исчезли, и тотчас я в одиночестве ступил вперед на поляну, проговорив что-то не совсем вразумительное и длинное. На тускло освещенной поляне наступила гробовая тишина. Красные глаза моего врага заглядывали мне в душу всего несколько мгновений, но так явно и пристально, что и едва не пустился бежать. — Гарри Поттер, — спокойно, почти с торжеством произнес Волдеморт. — Мальчик-который-выжил. Я, ощущая под рубашкой прохладное прикосновение к коже мантии-невидимки и, горячее, волшебной палочки, не двигался, не отрывал немного бессмысленного и безумного уставшего взгляда от змеиного лица моего вечного врага. Тонкие губы шевельнулись и перед глазами вспыхнуло зеленое пламя… И я провалился в черную бездну. Она была моим светочем, моим спасением. Я летел сквозь нее, постепенно растворяясь и превращаясь в ее часть. Я любил ее, как только можно было любить. До искренней невозможности существования без нее. Но все заканчивается — таков урок Вселенной, который я слишком хорошо выучил. Там, в конце этой спасительной тьмы, я встретился со Смертью. У нее было человеческое лицо. И она улыбалась мне, как старому другу.