Перо и меч

Акт 3 И на следующий день: Хуанна ла Лока, одетая во все черное, шла вниз по севильской улице, неся в руке большую корзину. Мантилья почти полностью скрывала ее лицо. Это была шифоновая мантилья, отороченная лентой из сверкающего шелка и расшитая цветами, ниспадающая из-под строгой плоской шляпки, такой, как недавно со своей кафедры заклеймил сам Архиепископ, ведь дочери Севильи по праву считались самыми соблазнительными женщинами в Испании. Жительницам других городов льстило, если их принимали за Севильяну. Они славились элегантностью, красотой и изяществом… а Хуанна ла Лока, Блаженная Хуанна, была истинной дочерью своего города. Церковники не зря проклинали мантилью – ведь если носить ее так, как носила Хуанна, она придавала самому простому лицу очарование. Мантилья делала ее загадочной: был виден только край тронутых улыбкой губ, привлекательно вздернутый носик и один ярко блестевший глаз. Этого было достаточно. Севильские кавалеры прищелкивали пальцами и с придыханием шептали: - Dios mio! Que hermosa eres! Но то же самое они говорили любой проходящей женщине, и Хуанна ла Лока (хоть и была польщена) не придавала этим восторгам большого значения. Ей нравилось бродить одной по улицам. Рядом с хозяйкой, она всегда находилась в тени – ведь служанка не должна сиять ярче своей госпожи, это против законов природы, - да, и Донья Люсия обладала красотой, способной затмить солнце, с этим было трудно поспорить, но Хуанне так хотелось, хотя бы изредка получать свою порцию радости. В конце концов, она была всего лишь человеком. Ее корзина была доверху наполнена рыбьими хвостами и куриными лапами – отбросами монастырской кухни. Время от времени она подносила к носу листочек мяты, чтобы отбить вонь. Потом растирала два листика в ладонях, их аромат окутывал ее как духи, и она закрывала глаза от удовольствия, вдыхая чудесный запах. Открыв, начинала громко звать: -Мисо! Мисо! Мии-сооо! И кошки, сидящие на подоконниках и крылечках, срывались с места, спеша к ней с пронзительным мяуканьем. Каждая получала по кусочку мяса. Полудикие городские коты, подранные в драках и безмерно наглые, вертелись вокруг Жанны, словно котята. Усатые королевы Севильи, получив свою порцию, благодарно терлись о ее ноги. Скоро за ней следовал целый шлейф кошек: пятнистых и полосатых, черных и белых, серых и рыжих и даже таких, чья шкурка совмещала все эти окрасы. Она гладила их, ласкала их, и они с урчанием прогибали спины под ее рукой, глядя вверх преданными глазами. Но Хуанна лишь смеялась и отгоняла их прочь, пока к ней не подскочил трехцветный котенок и не начал теребить лапкой край ее мантильи. -Арлекин, muy bravo! Она наклонилась, улыбаясь, и подхватила Арлекина на руки. Он сумел вывернуться, пока она выпрямлялась и оказаться головой в корзине с рыбой, в то время, как его хвост щекотал ей лицо. -Ах, ты, гадкий мальчишка!- ласково пожурила котенка Хуанна, вытаскивая обратно. Его усы блестели от жира, в зубах была зажата огромная рыбья голова, и он утробно урчал. На нитке, повязанной вокруг его шеи болталась пара сережек. -Рубины? Пока Арлекин с жадность поедал свою рыбу, Хуанна развязала узел. Серьги лежали у нее на ладони, словно пиратское сокровище: длинные золотые подвески филигранной работы украшенные прозрачными красно-розовыми рубинами-балэ. На одном был вырезан купидон, на другом Психея с лампой. Хуанна оглянулась по сторонам: -Адам? Арлекин, наконец, расправился с добычей и начал тереться пушистой головкой о ее подбородок. Она спустила его на землю . Секунду поозиравшись, котенок задрал хвост и кинулся вперед. Хуанна пошла за ним. Хозяин Арлекина ждал ее прямо за углом, живописно раскинувшись на скамейке, короткой даже для одного. Длинные волосы падали ему на глаза, а на лице сияла ослепительная улыбка. -А, это ты, - сказала Хуанна равнодушно. Он сел, и она сделала шаг назад, пряча улыбку в мантилье; не стоило слишком его поощрять. Нет, нет, это значило бы искушать Дьявола. Она стояла, демонстративно глядя в сторону и сложив руки на ручке корзины (коты и кошки продолжали увиваться вокруг), пока Адам не вскочил на ноги; Он сорвал с головы платок и вытер им скамейку, потом забрал у нее корзину и поставил на землю. Только тогда она осторожно села. Он устроился у ее ног, продолжая вызывающе улыбаться. Хуанна раскрыла ладонь, и рубиновые серьги огнем полыхнули на солнце. - Эти вещицы, - сказала она, - потратил последние деньги, чтобы купить их мне, да? - Все до обрезанного медяка, - ответил Адам. Он завладел ее рукой и прижался к ней лбом, будто поклоняясь королеве. Поцеловал ее пальцы, поцеловал кисть… -Нет, они от моего друга. Для твоей госпожи, кьерида. Он поцеловал ее запястье. -Все что я могу дать тебе, - целуя сгиб ее локтя…- все что я могу дать тебе, это ветер в моих карманах. И он поцеловал ее пустую ладонь. -Довольно, - сказала Хуанна, отнимая руку. Адам смотрел на нее снизу вверх. Его глаза мерцали, как у кошки; и он был дерзок, невинен и грациозен, как кошки, которых она любила. - Все, что у меня есть, это я сам и котенок, но мы оба уже принадлежим тебе. - Достаточно, я сказала. Значит, у тебя есть послание от кабальеро Калабаза? -Да, - выпрямившись, Адам зажал верхней губой платок, словно это были усы и улыбнулся во весь рот, обнажая передние зубы. Бродячие коты окружили его плотным кольцом, облизываясь на содержимое корзины, Арлекин примостился у него на колене, как на жердочке. -Он сказал, что эти безделушки, лишь жалкая попытка выразить его любовь. Мутные камни, недостойные Доньи Люсии, прекрасной, как аромат бутонов апельсинового дерева. Как сами апельсины, что вызревают всю зиму, но достигают совершенства лишь когда дерево зацветает. - О, он так сказал? Все это? -Потом, - продолжал Адам, - ты срываешь апельсин и он слаще меда, как сама душа юга… Он также спрашивает, не нуждается ли в чем-нибудь Донья Люсия, чтобы услужить ей. -Скажи ему, - проговорила Хуанна ла Лока, - гладя черную кошку, только что вскочившую к ней на колени, - хмм… спроси его, правда ли то, что англичане любят своих собак, мулов и лошадей больше чем испанцы? -Они безусловно любят своих собак больше, - ответил Адам убежденно, - тебе бы понравились тамошние пастухи. Это суровые люди, от которых редко услышишь доброе слова, но я сам видел, как они горевали, когда умирали их собаки. -А правда ли, что если английская ломовая лошадь сломает ногу, ее милосердно избавляют от страданий, а не бросают умирать от голода на дороге? -Правда. Но испанский возчик посчитал бы жестокостью просто убить лошадь, вместо того, чтобы отпустить, дав ей шанс излечиться с божьей помощью, - он пожал плечами, - или найти другого хозяина, способного лучше о ней позаботиться. -Странно слышать такие слова от того, кто говорил, что был когда-то худшим из людей. -Это было очень давно, в другом мире. Как я могу быть жестоким, – Адам поднял Арлекина и посадил к ней на колени, - здесь, в Испании, где меня окружают самые прекрасные в мире женщины? Мне бы пришлось измениться, чтобы заслужить их улыбки. Ты можешь полностью раздавить меня одним неодобрительным словом. И я возьму тебя с собой в Англию, если ты того пожелаешь, посмотреть на пастухов и их собак. Хуанна задумчиво протянула руки к мурлыкающему котенку. - Есть кое-что, о чем Донья Люсия мечтает, – сказала она медленно, - она мечтает, чтобы нежный новио сидел у ее ног. -Как я сейчас? -Да, именно так. Я уверена, она была бы рада. И, кажется, она как-то говорила, что будь у нее новио, которому не опасалась бы довериться, то ей бы понравилось, если бы он взял ее за руку…о, она очень смела… -Действительно, твоя госпожа не из робкого десятка, - сказал Адам, снимая Арлекина на землю и беря ее руку в свою, - и чего еще она желала бы, будь у нее такой новио? Может быть , чтобы он поцеловал ее пальцы? -Конечно нет! Это было бы неприлично. -Тогда он, безусловно, не должен этого делать, - сказал Адам, целуя ее пальцы, - это, я имею ввиду. Хорошо, что Доньи Люсии здесь нет, она была бы шокирована. И, вероятно, она бы никогда не разрешила мужчине прижаться щекой к ее руке? -Никогда. -Разумеется нет… недаром же девица монахиня. -Из древнего благородного рода,- добавила Хуанна. И через мгновение прошептала: -И она ни за что не позволила бы мужчине сесть рядом с ней на скамейку. Тем более такую узкую. -Определенно нет, - радостно согласился Адам. Он поднялся и сел рядом с Хуанной; Арлекин растянулся у них на коленях, как маленький сводник. Она чувствовала себя в полной безопасности, будучи закованной в доспех из нескольких нижних юбок и одной плотной на каркасе из ивовой лозы, не говоря уже о корсете из китового уса. Чтобы добраться до нее, это все пришлось бы разрубать мачете. Но Адам протянул руку и осторожно отвел мантилью с ее лица. Прижавшись на секунду щекой к его ладони, Хуанна полушепотом сказала: -Ты спрашивал, не нуждается ли в чем-нибудь Донья Люсия. Она тоскует по благородному рыцарю, который бы увез ее прочь. Она очень романтична. -Неужели романтика так много для нее значит? -О, да! Ради нее она совершит любую глупость. А Эль Кабузудо присылает гитаристов петь серенады под ее окном, пока в монастыре не поднимут шум. Она невинное дитя и легко может поддаться соблазну… Твой друг, Дон Хьюго, он как, респектабелен? - Конечно, - ответил Адам, - и очень богат. Он приложил палец к ее губам, призывая к молчанию. -Шшш. Его мечты только о ней. Что если я расскажу тебе, о чем именно он мечтает? - Что ж… Слегка коснувшись губами ее щеки, он начал тихо нашептывать ей на ухо. Хуанна сидела прямо, как статуя, скромно глядя в сторону, но ее лицо порозовело, и на губах заиграла улыбка. Когда он закончил, она сказала: - Твой друг очень смел, или, скорее дерзок. Имея в голове такие мысли, совершенно непозволительно даже просто держаться за руки… -То есть о настоящем поцелуе не может быть и речи? -Разумеется нет... ой! Ой! И Хуанна ла Лока стремительно вскочила на ноги, поставив между собой и своим кавалером преграду из десятка кошек. -Я сказала, довольно! -В том-то и проблема, - Адам поднялся с немного грустной улыбкой, - этого недостаточно, Хуанна. Она подхватилас земли пустую корзину. -Мне надо идти… -Передашь серьги Доньи Люсии? Пожалуйста? И давай встретимся завтра. Хуанна в смятении отступала все дальше; ее мантилья была в беспорядке, на щеках горели два алых пятна. Бездомные кошки пушистой рекой вились вокруг ее ног. Но ее глаза сияли, как черные бриллианты, губы непроизвольно улыбались. -В храме Святого Антонио, - бросила она через плечо, - приноси письмо от кабальеро англичанина, и встретимся в часовне, Адам! Будь там! -О, я буду,- сказал Адам, садясь обратно на скамейку. Он поднял Арлекина и крепко прижал к себе, - Можешь не сомневаться. # -Что она сказала, что она сказала, что она сказала? - нетерпеливо вопрошал Фиц. -Остынь, - посоветовал Адам, - я виделся не с ней…только с Хуанной. Она сказала, ее госпоже должен понравиться твой скромный подарок. -Скромный? Я выложил за серьги пятьдесят реалов! -…ладно, ладно. Что до твоего вопроса, то Донья Люсия девица импульсивная и мечтает не менее, чем о Дон Жуане, в качестве возлюбленного. Или храбром солдате, который не побоится взять ее за руку, сесть рядом, расцеловать ее всю… -Хуанна ла Лока так сказала? - спросил Фиц, выпучив глаза. -Ну, она на это намекнула. Мы должны написать ей… -Я должен ее увидеть! –воскликнул Фиц, порывисто вскакивая. Он стукнул кулаком по ладони и стал мерить шагами комнату, тяжело дыша, от охватившего его возбуждения. Адам опасливо отступил назад. -Я должен увидеть ее немедленно! - продолжал Фиц, - я должен, Адам…Эти слова наполнили мое сердце огнем… монастырь или не монастырь, я взберусь сегодня к ней в окно и потом… Страстная ночь любви, пока песня жаворонка не вырвет ее из моих объятий! -Погоди, Фиц, погоди! - Адам схватил его за руку, и силой остановил, - не забывай, девушка невинна и благовоспитанна. Пусть ее голова забита романтической чепухой, пусть она говорит, что мечтает о возлюбленном, но стоит только заикнуться о чем-то большем, как она тут же раскается и фьють! Прочь, как испуганная лань. Ты должен ухаживать осторожно – открыто, но на расстоянии. Еще пара стихотворений и ее сердце растает. -Ты думаешь? -Я знаю. -Проклятье, - пробормотал Фицкерн. -Доверься мне, - сказал Адам, - тебе сколько…может сто с небольшим? Так вот, у меня на несколько тысяч лет больше опыта общения с женщинами. Фиц разинул рот. -Несколько… тысяч? -Несколько тысяч, - подтвердил Адам спокойно, - Послушай меня. Она ждет, что ты будешь галантным: проси все, что ты хочешь от нее, пой ей дифирамбы, клянись, что умрешь, если не будешь ею обладать, но не вздумай тронуть ее даже пальцем. К таким девушкам нужен особый подход. Разговаривай, как сатир, но веди себя как святой: на то она и женщина, чтобы ожидать от мужчины обеих крайностей. # -Что он сказал, что он сказал, что он сказал? - вопрошала Донья Люсия. Хуанна ла Лока сидела в будуаре своей госпожи, держа на коленях корзинку с нитками и иголками. Вокруг нее громоздились этажерки из сандалового дерева , сундуки инкрустированные перламутром и шкатулки с крышками из слоновой кости; столько мебели было набито в маленькую келью, что, казалось, стены вот-вот обрушатся. Стулом Хуанне служила груда подушек, сложенная рядом с канделябром, под которым она работала. В амбразуре окна (загораживая собой дневной свет), в данный момент сидела Донья Люсия, а так же стояла ее шкатулка с косметикой и ее позолоченное зеркало. -Я не виделась с самим Доном Хьюго, - предупредила Хуанна, - только с его другом Адамом. Вы его, должно быть, помните. Адам Элиас… -А, этот Адам,- сказала Донья Люсия с пренебрежением, - да, мы его заметили. Низкий писарь, продающий свое перо всем подряд на базаре. Погляди, Хуанна, сестра Карменсита дала мне немножко крема для рук. Сказала, он из миндальной пасты и цветков апельсина. -…Адам передал для вас эти украшения от Дона Хьюго. Донья Люсия какое-то время разглядывала серьги на свет, держа их двумя пальцами, потом поджала губы. Они сияли, эти губы, накрашенные ароматной восковой помадой, сами блестящие, как розовые рубины. -Тридцать два реала,- оценила подарок девушка, - Дешевка. С ними было письмо? -Он только просил спросить, чем может вам услужить. -Ба! - сказала Донья Люсия, небрежно отбрасывая серьги в сторону. Она прижала руку к сердцу. Ее грудь высоко вздымалась, она моргала так часто, что в уголках глаз появились слезы. -Я мечтаю, - прошептала она, -о любви. О настоящей любви… Где же он, мой смелый Тристан, мой Леандр, мой Абеляр… Рыцарь в белых доспехах… разбойник в маске, что посадит меня в седло и увезет из этой ненавистной тюрьмы. От этих решеток и замков, прочь от этого отвратительного места. Она повысила голос. -Почему я должна жить в клетке? Почему моя юность проходит под гимны гнусавых старух, а не любовные песни? Мне приходится креститься, пока не отвалятся пальцы, посещать церковь по семь раз на дню и пачкать руки, наливая суп безногим солдатам! Это скорее тюрьма, чем монастырь, еще дальше от рая, чем Чистилище. -Это случайно не мое перышко для чистки зубов?- спросила Хуанна подозрительно, - то, чем вы сейчас красите брови? -О, да какое значения имеют твои зубы, - вскричала Донья Люсия, - когда я жажду любви! -Адам так же сказал, - проговорила Хуанна, обращаясь к своей корзинке с нитками, - или, по крайней мере, намекнул, что Дон Хьюго мечтает держать вас за руки. А так же сесть с вами рядом и поцеловать ваши пальцы. И еще… - Естественно, - сказала Лючия, зевая, - они все этого хотят. -…но это не все. Далеко, далеко не все. Это привлекло внимание ее хозяйки. Она мгновенно соскочила с подоконника и опустилась на подушку рядом с Хуанной, доверительно положив руку той на колено. Ее лицо заливал румянец, глаза смеялись. - Что он сказал? Ну, расскажи мне, Хуанна, дорогая, дорогая Хуанна. Расскажи мне все! Хуанна рассказал ей все. Донья Люсия хихикала и хлопала в ладоши, и закрывала уши в притворном ужасе, но жадно впитывала каждое слово. Когда служанка закончила, она глубоко вздохнула и несколько минут сидела молча, глядя перед собой затуманенными глазами. Потом встряхнулась и заметила: - Я уже боялась, что начинаю терять привлекательность, но, это явно не так. В противном случае, разве решился бы Дон Хьюго, даже не будучи представленным уже просить меня всю. - Он бесстыдник, - сказала Хуанна, - бесстыдник! Но Люсия лишь кокетливо наклонила головку. - А иначе он не был бы мужчиной, - проговорила она # Святой Антонио был покровителем Севильи. А так же покровителем молодых девушек - влюбленных и жаждущих любви. Никто не знал почему, ведь он был весьма прозаичной личностью (старики до сих пор с неодобрением вспоминали этого вечно где-то витающего лентяя Антонио), но так уж вышло. Если девушка мечтала о женихе, она одевала на шею кулон с изображением святого, если же она просила счастья в любви, то именно в его ящик для пожертвований опускала монетку. Богородица, конечно, не могла помочь в таком деле, что до младенца Иисуса, то куда Ему было понять нужды молодых девушек? - La sangre hierve sin fuego,- говорили старухи, понимающе качая головами и улыбаясь беззубыми ртами, - Кровь кипит без огня… Ах, стать бы снова молодой! И незамужние женщины Севильи приносили подаяния к алтарю святого, отчаянно мечтая о любви. Хуанна ла Лока пришла в часовню Св. Антонио, сразу по окончании службы, чтобы сделать пожертвование от имени своей госпожи. Монета, которую она опустила в щель, была полновесным золотым реалом, - Донья Люсия отдала его с глубоким вздохом, ибо несколько месяцев копила , чтобы купить театральные билеты и сладости на Празднике Тела Господня. Он был завернут в закапанный слезами клочок бумаги, на котором было написано: «Святой Антонио, пошли мне новио, что вызволит меня из этой тюрьмы или же я сниму с шеи твой кулон и брошу в колодец». Передавая эту молитву святому, Хуанна хмуро качала головой. Когда она обернулась, позади стоял Адам. -А, это опять ты, - сказала Хуанна. Она бросила быстрые взгляды по сторонам, но никому не было до них дела. Однако то, как просияло его лицо, при виде ее, вполне могло вызвать публичный скандал. В церкви такие вещи не приветствовались. Она взяла его за руку и увлекла в сторону, к скамьям. -У тебя есть послание? -Стихотворение для Доньи Люсии, - ответил Адам. Stetit puella rufa tunica; Siquis eam tetigit, tunica crepuit. Eia! Stetit puella, tanquam rosula Facie splenduit, Et os eius floruit. Eia! -Латынь, - проговорила Хуанна задумчиво,- что ж, моя хозяйка обожает это. Она очень гордится своими знаниями и даже научила меня нескольким словам. О чем это стихотворение? «Вот она стоит в красном платье, если ты коснешься ее, то платье шуршит…»? -Она стояла в алом платье. И стоило ее коснуться, Как платье тихо шелестело – радостно сказал Адам – Эйа! -Вот девушка стоит, она словно роза ее лицо прекрасно ее губы, как розовый бутон. -Словно розовый куст стояла она Ее щеки - цветущие розы ее губы - раскрытый бутон. Он вынул из рукава свернутый лист пергамента и протянул ей. -Эйа! -Неужели твой друг, этот английский лунатик, все сделал сам? -От начала до конца, каждое слово, - не моргнув глазом соврал Адам. -Какой ученый,- пробормотала Хуанна,- Люсия будет в восторге. Он хотел взять ее за руку, но она отодвинулась, закрывшись мантильей. Конечно, не было ничего предосудительного в этой встрече под самым оком Господа… но незамужние женщины не разговаривают с мужчинами, не состоящими с ними в родстве. Даже сейчас, священник, меняющий свечи посматривал в их сторону вопросительно. Адам вздохнул. - Все так же непреклонна, Дженни? - Ты раскрыл все свои секреты, ты рассказал о себе такое, что должно заставить добрую христианку бежать от тебя со всех ног, - ответила она еле слышным шепотом, - ты говорил, что был когда-то настолько нечестивен, что окружающие прозвали тебя Смертью. На твоей совести страшные грехи! И ты жил как язычник, среди язычников! - она перекрестилась, - как могу я это одобрить? Аве Мария Пуризима, теперь он смеялся! - Мне кажется, что больше всего тебя пугает именно мое языческое прошлое. Хуанна, я исповедовался тебе, неужели ты не найдешь в себе силы меня простить? - Какой же властью должна я тебя прощать? -Доброй христианки. Хуанна ничего не ответила, продолжая неподвижно сидеть на резной церковной скамье, но ее бледные щеки порозовели. Голубые и желтые пятна света, падающего из витражных окон, лежали на складках ее мантильи. Через мгновение, она робко дотронулась до его пальцев, и Адам вложил ей в руку какую-то маленькую вещицу, завернутую в шелк. - А это, - сказал он, - это для тебя, Хуанна. Подарок. Она осторожно развернула ткань и, увидев, что лежит внутри, задохнулась от изумления. Это был Horae Beatae Mariae Virginis, такой, как носили с собой все благочестивые женщины: Часослов. Он содержал тексты молитв, которые полагалось читать в определенное время в течение дня. Безупречный рукописный Часослов… но миниатюрный, такой маленький, что он целиком умещался у Хуанны на ладони. Скрупулезно написанный мельчайшим почерком –одиннадцать строчек на дюйм без единой помарки, со страницами, иллюминированными от края до края. Шрифт был ровным, словно напечатанным, рисунки яркие, как итальянская темпера. Первое слово каждой молитвы выделялось сверкающей золотой краской и было украшено причудливым орнаментом. Фоном для молитв служили великолепные миниатюры, представляющие собой виды Севильи: мощеные улочки и выбеленные дома, знакомые Хуанне с детства, рынок и ступени собора, фонтаны и доки рядом с портом. Это был ее город, ее маленький мир изображенный точно и с любовью. Единственно, что не соответствовало действительности, это полное отсутствие людей на улицах. Эта Севилья принадлежала животным. Там были кошки и собаки, которых Хуанна так любила, ослы, петухи, лошади. Они занимались тем, что обычно делали и в повседневной жизни. Безгласные твари ее города, но такие, какими они могли бы быть в идеальной Севилье ее воображения. Каждая кошка была нарисована с рыбой в когтях и довольным выражением на морде, лошади и мулы – задумчиво жующими зерно из полных торб. Рядом с каждым петухом стояло по курице. И каждая собака держала в зубах кость. На редкость экстравагантный подарок. Поначалу, Хуанна могла только молча перелистывать страницы. Наконец, недоверчиво взглянув на Адама, она почти обвиняющее спросила: -Это сделал ты? -Для тебя, - ответил Адам. Он поднес к губам ее безвольную руку и поцеловал пальцы. Потом, насвистывая, вышел из собора. Она сидела в своем черном платье, опустив глаза. В ее руках страницы его подарка сияли, как цветные стекла витража. Ее щеки были как цветущие розы, губы как раскрытый бутон. - Эйа! - воскликнула Хуанна ла Лока. # - Ну, как все прошло? - спросил Фицкерн. - Я думаю, она начинает проникаться идеей, - ответил Адам. # -Как все прошло – спросила Донья Люсия. -Он прислал вам стихотворение, – сказала Хуанна, передавая письмо своей госпоже. Та немедленно сорвала ленту со свитка и, поспешно развернув его, разочарованно сказала: -Такое короткое! - Потом добавила, - Но на латыни! Потом немного наклонила голову набок: - «Она стояла в алом платье» - может быть в этом скрыто какое-то послание? И так красиво, посмотри, Хуанна, в каждом углу золотые и красные бутоны. Дон Хьюго сам это написал? -Думаю, да, - солгала Хуанна, мысленно перекрестившись; в складках ее платья был спрятан Часослов. -Должно быть, в Англии он важный вельможа… такая образованность, такой вкус, – Донья Люсия громко прочитала короткое стихотворение несколько раз. Ее глаза сияли, голос звучал напевно… Все это было так романтично. - Я должна положить его на музыку, - провозгласила она, наконец, - принеси мою лютню, Хуанна. Каждое слово просто требует того, чтобы его спели. И когда я закончу, мы пошлем ему тайное послание, с предложением рандеву, да, Хуанна? – она дотронулась рукой до своей трепещущей груди, – Тогда, я спою ему нашу песню. Тогда мы, наконец, встретимся! -Разве вы забыли? – резко спросила Хуанна, - почему ваш отец отправил вас в монастырь? Согласно его приказам, вы никогда не должны разговаривать с мужчиной. - Это несправедливо! – воскликнула Люсия, – это приказы тирана, против которых восстанет любая свободолюбивая девушка и будет бороться, и... и.. Она закрыла лицо руками. -Неужели так будет всегда? - Спросила она сквозь ладони. - Тише, дитя. Он ведь разрешал вам разговаривать со своими наставниками. Учителями этикета и музыки. -Да им всем было не меньше пятидесяти, - горестно возразила Лусия, – и они тоже, делали такие лица… Прошел уже год, как он их прогнал, а меня запер здесь. Она еще раз прочитала стихотворение и, свернув пергамент, со вздохом спрятала у себя в рукаве. При этом оттуда выскользнул маленький бархатный мешочек и упал на пол. В нем что-то звякнуло, будто ударились друг о друга полированные камни. Хуанна подняла его и вернула хозяйке. -Это ваши серьги? -Да, - соврала Люсия, спешно пряча вещицу обратно. Ее лицо оставалось невозмутимым, но внутренне она ликовала. Мешочек ей дал этим утром уличный мальчишка, когда она выходила из церкви; внутри находился поистине роскошный подарок – четки из опалов, с тяжелым золотым крестом – такие опалы навевают мысли о рассвете в брызгах морской пены, о легких перистых облаках на фоне вечернего неба, о сияющем оперении голубей. Вместе с четками в мешочке была записка, которая заставило ее сердце сильнее биться в предвкушении: «После службы благословите их в купели, и я смогу узнать, какая из монахинь вы» Она была подписана «Эль Кабузудо, ваш раб». О, ее жизнь была полна романтики. -Один поклонник пишет мне стихи, другой – развлекает серенадами. Я не знаю, чьи подарки мне больше по душе, я не могу выбрать между ними. Это невозможно, пока мне запрещено встречаться с обоими. Хуанна, я поклялась, что выйду замуж за того, кто первый освободит меня из этой золотой клетки. И буду любить его, пока смерть не разлучит нас. # Восемь раз в день наступали богослужебные часы – время молитв: Утреня, Похвалы , Вечерня, а так же службы первого, третьего, шестого, девятого часа и Повечерие. Литургия слов или Часослов, чтобы прихожанин мог в соответствующий час утешиться нужной молитвой. Восемь раз в день возносились благодарствия Господу. Это искупало грехи тех, кто был особенно усерден. Можно было получить индульгенцию, разрешающую есть мясо в Великий пост или быть освобожденным от отправления некоторых религиозных обрядов, если только вы прилежно читали все канонические молитвы. Восемь раз в день добрые падре Севильи отправлялись в собор. За ними следовала вереница монахов в тонзурах; все они были облачены в черные капы – широкие плащи, без которых служители церкви никогда не появлялись на людях. Они поднимали занавес на дверях и входили внутрь под пение псалмов. К сожалению, их голоса тонули в шуме, который устраивала армия толпящихся у входа нищих. Они беспрестанно отбивали поклоны и, протягивая вперед руки, просили подаяния заунывными голосами, похожими на комариный писк. Тем временем, купцы сновали вверх-вниз по лестнице, полностью игнорируя и клириков и нищих. Позади священников и монахов шли монахини. В черной одежде в пол, черных мантильях полностью скрывающих их лица, со скромно опущенными головами, они напоминали стаю скорбных птиц и были так похожи друг на друга, что при желании муж не смог бы опознать среди них собственную жену. Их мантильи из плотного бомбазина отороченные бархатом спадали сзади до самых колен, саржевые платья были застегнуты до подбородка, платки еще больше скрывали грудь. В жаркий день, если десятка два монахинь падали в обморок во время мессы, это считалось нормальным явлением. Каждая из них немного задерживалась у дверей и опускала пальцы в купель со святой водой. Каждая осеняла себя крестом и то же самое делали идущие за ними Севильяно и Севильяны,- это был жест, доведенный до автоматизма, как дыхание. Наконец, монахини начали занимать свои места на длинных скамьях, за решеткой, отгораживающей алтарную часть храма. Одна из них, чуть задержавшись у купели, протянула руку и опустила в воду золотое распятие. Как только она перекрестилась и направилась к скамьям, Хуанна ла Лока оставила свою госпожу, спеша в часовню. .. Ей тоже хотелось немного пожертвовать святому Антонию. Но она улыбалась, бросая медную монетку в ящик, улыбалась, преклоняя колени перед его статуей; шантажировать доброго Антония, грозя бросить в колодец его кулон, это не для нее. Она была счастлива и, идя по проходу между рядами к тому месту, где обычно ждала свою хозяйку, Хуанна прятала в мантилье улыбку. Она не заметила человека в черном, стоящего в тени колонны. Cлова молитв эхом отдавались в сводах громадного собора. Старухи, сидевшие рядом с алтарем, бормотали себе под нос и перебирали узловатыми пальцами четки. Несколько молодых людей, которых угораздило влюбиться в монашек, стояли, вытянув шею у решетки хоров, в надежде увидеть своих ненаглядных. Встав на носки, они могли разглядеть чинно сидящих на своих спартанских скамьях монахинь, самые молодые из которых рассматривали их в ответ с нескрываемым интересом. Некоторые, даже осмеливались подмигивать своим обожателям, а одна (с опаловыми четками в руках, видимо, полностью лишенная благочестия) бесстыдно обозревала толпу, вглядываясь в каждое лицо. Одним из этих умиравших от любви фанфаронов был Хью Фицкерн, разодетый, как павлин. Во все новое, с иголочки. Его напомаженные волосы ярко сияли, тщательно завитые усы и бородка были обильно смазаны маслом. Он посылал воздушные поцелуи в направлении, где гипотетически должна была находиться Донья Люсия. Его планом было: ослепить ее, очаровать и увезти из Севильи прежде, чем Эль Кабузудо что-то заподозрит. Конечно, она не могла остаться равнодушной к его подаркам! Ее сердце, без сомнения, уже принадлежит ему! Молоденькие монахини захихикали. Фиц заприметил Хуанну ла Лока в ближайшей к нему группе прихожан и поспешил к ней, старательно изображая любезную улыбку: -На пару слов, добрая женщина. Вот монета, которая перейдет к тебе, если ты укажешь мне свою госпожу при выходе из собора… -Шшшш! – оборвала его Хуанна. Месса почти закончилась. Священники произнесли последние слова молитвы, преклонили колени перед алтарем и образом Царицы небесной. Старухи перекрестились. Стоящие в самом конце прохода темные личности, весьма напоминающие бандитов, тоже начали истово креститься; их небритые лица выражали умиление, ведь даже разбойники могли поклоняться Деве Марии. У одного из них под плащом был спрятан мешок. Как только прозвучало последнее Аминь, он вытащил его и вытряхнул содержимое на пол. Это оказалась грязная дворняга, с привязанными к хвосту хлопушками. Пока один бандит держал собаку, другой высекал огонь. Они подожгли хлопушки и выпустили животное в сторону алтаря. Дворняга кинулась вперед с визгом, который, должно быть услышали в Кордобе. Она мчалась, как оглашенная, делая рывки вперед всякий раз, как взрывалась очередная хлопушка, и при этом подвывала от ужаса. Люди в соборе повскакали со своих мест, головы повернулись, монахи закричали, а падре перед алтарем осенил себя крестом и начал читать молитву, изгоняющую дьявола. Монахини как раз выходили из-за своей решетки. Они отпрянули назад, когда собака проносилась мимо, две упали в обморок. Позади них послышался крик Хуанны ла Лока. -Дон Хьюго, Дон Хьюго, поймайте ее, ради Бога. Монахиня с опаловыми четками заметила, что кто-то манит ее в одну из часовен. Оглянувшись по сторонам, она убедилась, что ее дуэнья занята в другом месте и тихо ускользнула от своих сестер. Секунду спустя, вся дрожа от сладостного предчувствия, Донья Люсия оказалась лицом к лицу с Эль Кабузудо. Она даже не успела обратить внимания на его рост, потому что, увидев ее, он прошептал: -Донья Люсия? – и когда она кивнула, бросился на колени к ее ногам… С ней никогда не случалось ничего более восхитительного. -Покажи мне свое лицо, дорогая. Дрожащими пальцами Люсия приподняла мантилью. Ее воздыхатель заметно побледнел. -Еще прекраснее, чем я смел мечтать,- выдохнул он. Потом, схватив ее за руки, заставил опуститься перед собой на колени и начал покрывать пламенными поцелуями ее лоб, щеки, губы. Она не сопротивлялась, обмякнув в его руках, ее голова кружилась, это было лучше, чем самые смелые мечты! -Ты должна быть моей,- шептал он горячо, не прерывая поцелуя. – Кьерида, ты убежишь со мной? И она кивнула, спеша согласиться, опьяненная объятиями, неспособная думать. Ни единого слова не сорвалось с ее губ, говорил только он. Вдохнув воздуха между поцелуями, быстрыми, искусными поцелуями, которые потрясали все ее существо, Эль Кабузудо произнес: - Приходи на представление во время праздника Тела Господня, кьерида. Ты знаешь на какое. Возьми только самое необходимое, избавься от служанки. Когда доберешься туда, следуй указаниям из этой записки. Ее отпустили. Он исчез. Фицкерн поймал собаку рядом с алтарем, и Хуанна ла Лока, поджав неодобрительно губы, отвязала веревку. Люсия видела, как она отбросила использованные хлопушки в сторону и собака в паники забилась, пытаясь вырваться. - Можно ее опустить?- начал Фиц. Люсия поднялась и спряталась за колонной. Ее одежда была в страшном беспорядке, она чувствовала, что ее щеки пылают от пережитого наслаждения; нужно было прятаться. Тем временем, ее служанка распоряжалась: - Не вздумайте двигаться, Дон Хьюго, сначала мне нужно осмотреть ее хвост. -…проклятье, женщина, зверюга уже три раза меня укусила… - Следите за языком, Дон Хьюго,- возмущенно оборвала его Хуанна. –Хорошо. Теперь отнесите, пожалуйста, беднягу к дверям и выпустите. -… посмотри, что она сделала с моим новым воротником! - И вовсе не требуется спускать ее с лестницы!- отрезала Хуанна. С трудом сдерживая возбуждение, Люсия подняла руку, чтобы оправить мантилью и обнаружила, что что-то прилипло к ее влажной ладони. Это был наискось исписанный клочок бумаги. К тому времени, как Хуанна нашла ее, она уже прочитала записку и спрятала улику в складках своей одежды.