Moonlight

Все в порядке. Тимми дышит размеренно и считает каждый свой шаг, следуя за высоким станом брата. Сердце ошалело колотится в груди, словно норовя и вовсе сломать ребра, неприятно ноющие после падения. Но Тимми, вопреки пробирающей тело дрожи, продолжает дышать размеренно и считать каждый шаг. Где-то на уровне подсознания он был готов к тому, что не вернется отсюда – никто из героев в семье Брисби долго не жил. Если бы желудок не скручивал спазм и так сильно не кружилась голова, Тимми бы, наверное, посмеялся – он ведь во всем хотел быть похож на отца. Хотел стать таким же героем, не задумываясь, что к отцу слава пришла только после смерти. Будь он сейчас жив, выберись он тогда с остальными, не был бы тем, кем стал посмертно. Что ж, по крайней мере, представ перед отцом, Тимми с чистой совестью сможет сказать, что пытался и сделал все, что было в его силах. Когда Мартин заворачивает за угол, Тимми не сразу понимает, что сам он сейчас остановился. Позади нет никого, кто-бы помешал ему сейчас сбежать. Пусть позорно поджав хвост, пусть поступив как последний трус – у него был шанс. Он бы мог сейчас вернуться назад и… Что тогда? Один вернулся в Терновую Долину, бросив товарищей на верную смерть? Или сам бы, попытавшись освободить их, сгинул в когтях одного из подручных котов брата? Пожалуй, его положение еще не настолько отчаянное, чтобы прыгать из пламя, да в полымя. Если он еще и способен на что-то, то пусть это будет что-то полезное и достойное Брисби. О нем, по крайней мере, будут помнить. Тимми возобновляет движение, нагоняя Мартина у одной из сотен дверей. Он не корит себя за свои мысли, но где-то в горле остается неприятный осадок. Стало труднее дышать. Мартин не смотрит на него, но отчего-то Тимми более, чем уверен – на его лице широкая усмешка победителя. Не такая, какой была в прошлом: не снисходительная и не по-детски самодовольная. Теперь ухмылка Мартина пустая и Тимми, как бы не старался, не в силах понять, о чем сейчас он может думать. По крайней мере, Тимми надеется, что думает он не о казни пленных. Или пленного. Внутри прохладно и темно – Тимми не видит ничего, дальше своего носа. Он старается ступать медленно, старается почти не дышать, чтобы слышать шаги Мартина, утонувшего в темноте. Тимми поздно понимает, что на самом деле не слышит шагов. - Поторопись, Тимми. – слышит он шепот у самого уха и неловко вздрагивает, почувствовав, как Мартин сжимает его предплечье крепче, чем то требовалось. Сердце в груди Тимми совершает очередной кульбит. – Я не люблю ждать. Запомни. – И Тимми понимает, что действительно запомнит. Надолго, как свой первый шрам – потому что это тоже больно. Настолько, что бы заставить память оставить в его голове новое клеймо, отдающее жаркой пульсацией где-то в затылке. Мартин отпускает его, что бы тут же вцепиться длинными пальцами в шиворот изодранной жилетки и потащить дальше, во тьму. Тимми не сопротивляется, едва успевая перебирать ногами, попутно отмахиваясь от навязчивого желания вцепиться в эту исхудавшую руку зубами. И цапнуть. Больно, до крови. Как дикий кролик, которых они с братом приручали в детстве. Только здравый смысл сдерживает его неожиданный порыв и Тимми, тряпичной куклой в руке брата, продолжает молча идти. Тимми убеждает себя, что это не безысходность. Тимми старается думать, что это или его судьба, или хитрый план, который он пока еще не успел продумать до конца. Тимми пытается верить в лучшее даже когда чувствует, как Мартин, спустя несколько метров, толкает его на пол и шепотом велит не двигаться. Тимми честно пытается унять нервную дрожь и думать о чем-то хорошем. О Дженни, например. И маме. И жителях Терновой Долины, лица которых теперь кажутся размытыми и смутными, точно блеклое фото отца, которое мать хранит в нагрудном карманчике плаща, у самого сердца. Как теперь будет хранить и их с братом фото. Поблизости раздается тихий щелчок и комнату озаряет тусклый свет свечи. Тимми требуется несколько бесконечно долгих секунд, чтобы привыкнуть к свету и вновь начать видеть не только рябь перед глазами, но и застывшего перед ним Мартина, опирающегося на трость. Тимми невольно дергается в сторону от подавляющего взгляда брата, но вовремя вспоминает, что тот не любит неповиновения. И потому застывает, морщась от боли в локтях и пояснице, которыми упирается в каменный пол. - Ты повзрослел, - чуть позже, когда первая капля воска скатывается по основанию свечи, говорит Мартин. Он не спеша откладывает трость в сторону, держа ее подле себя, и опускается на корточки. Сдавливает подбородок Тимми меж указательным и большим пальцем. – Но не изменился. Все такой же наивный дурак. Скажи мне, Тимми, ты и вправду думаешь, что я готов оставить в покое Терновую Долину, в обмен на твою тощую тушку? – - Но ты же обещал… - отведя взгляд первым, едва ли не скулит Тимми. В груди холодеет, и этот холод стремительно распространяется по всему телу. – Обещал не причинять им вреда. Ради этого я согласился уйти с тобой. – Пусть не физически, но не вербально Тимми ощущает каждой клеточкой тела – Мартин сильнее. Настолько, что стоит ему сделать лишние движение, как его тут же раздавят, словно недалекую, хилую букашку. И горечь в том, что Тимми сам дал согласие на это. Вдоль позвоночника пробегает мелкая дрожь, когда Мартин наклоняется к его лицу настолько близко, что Тимми ощущает его теплое дыхание. Раньше от него всегда пахло черникой. Теперь же – сиренью и могильной землей. Кладбищем. Смертью. - Согласился? – Мартин издает утробный смешок. – Я бы все-равно забрал тебя с собой. С твоим согласием или без него – для меня оно все равно ничего не значит. Возможно, прежний Мартин во мне просто не хочет, чтобы его маленький, напуганный братишка видел все то, что произойдет с Терновой Долиной. Прежний Мартин не любил, когда в твоих глазах появлялись страх и отчаяние. Он любил, когда в них искрилось счастье. Его последняя воля – оставить тебя в живых. И я исполню ее. – Тимми начинает трясти. От этого мерзкого голоса, от холода, от презрения. От всплывших из дальних закоулков подсознания фрагментов прошлого, где Мартин, - его Мартин! – тепло улыбается и подает ему, неуклюжему и болезненному ребенку, руку. Чтобы помочь. Чтобы защитить, как делают все старшие братья. Тимми хотел бы закричать, хотел бы почувствовать, как под его кулаком смещается носовая перегородка чудовища, в теле которого заключен его брат. Хотел бы бить это высокомерное лицо до тех пор, пока его собственные костяшки не были бы окрашены кровью, пока с ним бы не заговорил тот Мартин, посей день живший в его памяти светлым, чистым образом. - Я вижу жажду в твоих глазах. Скажи мне, Тимми, желаешь ли ты моей смерти? Думаешь ли, что прежнего Мартина все еще можно вернуть назад? – Мартин отпускает подбородок Тимми и невесомо проводит фалангами пальцев по его скуле. И резво подается вперед, касаясь губ дрогнувшего юноши своими, жадно сминая их и покусывая. Сжимает в руках худые плечи. Тимми не шевелится. Тимми не дышит. Тимми жмурит глаза до искр и сжимает зубы настолько сильно, что кажется, еще чуть-чуть – и он сломает себе челюсть. Голова пуста и даже сердце на секунду испуганно замерло в груди. Не держи его сейчас Мартин за плечи и Тимми бы рухнул на спину, перестав ощущать свое тело и себя в целом. Он словно бы был далеко отсюда и наблюдал за всем со стороны: наблюдал, как Мартин, придерживая его одной рукой за спину, второй стягивает его старую жилетку; как прикусывает зубами кожу плеча. - Что же ты чувствуешь, Тимми? – украдкой спрашивает Мартин, не пряча широкой усмешки. – Отвращение? Ненависть? Предательство? – и вновь припадает к губам юноши. Тимми молчит. Молчит и поднимает уставшие глаза на маленькое окошко под самым потолком. Он не может ответить Мартину и дело вовсе не в том, что у него нет на это сил. Просто внутри пусто. Совсем, как если бы его испили до дна, до последней капли и оставили вот так, пустого и разбитого. Склеенного наново своими же руками. Тимми смотрит на покрытую ржавчиной времен полную луну и, подрагивающими от напряжения руками, обнимает Мартина за шею. Такого одинокого и брошенного Мартина, пережившего слишком много за то время, что Тимми не было рядом. Вместо ненависти Тимми чувствует вину, вместо отвращения – сожаление. Если бы только Тимми был рядом тогда, если бы Мартин вместо него стал наследником отцовской воли – все могло бы быть иначе. - Не смей жалеть меня. – почти шипит Мартин, но рук Тимми не сбрасывает, укладываясь рядом с ним на сырой пол и обнимая, прижимая к себе. – Мне не нужен больной и немощный балласт. Не принимай это за заботу, наивный Герой. – произносит он, словно обращается к нерадивому щенку. Но Тимми все равно. Прижавшись к Мартину и все так же неотрывно смотря на луну, он чувствует себя более, чем счастливым. – - Все в порядке. – чувствуя ровное дыхание, колышущее волосы, шепчет Тимми. Все в порядке, на самом деле. Они смогут пережить это, как переживали другие беды. Вместе. Свеча уже давно погасла, и только лунный свет лился из крошечного окошка под потолком, дав Тимми понять – надежда еще есть. Все в порядке.