***
В прошлом году на празднике фонарей Огни на ярмарке цветов были яркими, как день, Когда над верхушками ив взошла луна, Двое влюбленных не отрывали взгляда от ее желтого диска. В этом году на празднике фонарей И луна, и огни такие же, как тогда. Только я больше не вижу своего прошлогоднего возлюбленного, И рукава моего зеленого платья мокры от слез. Ян Си.
***
До Кёнсу родился в Сеуле, воспитывался в Манчестере, жил в Гонконге, не умел писать ни по-корейски, ни по-китайски, зато говорил на пекинском диалекте с его убегающими гласными и торопливой скороговоркой. В его крови была намешана разная отрава – Англия привила ему строптивый характер и вызывающую высокомерность. Родители же, каждый со своей стороны, передали традиции церемонной, хитрой, жестокой и ускользающе прекрасной Азии. Он был нервным, честолюбивым, закомплексованным, но в то же время обворожительным и жестоким – взяв понемногу от каждой страны. Его кожа пахла ванилью и ромом. Он ездил на Porsche 911, у него водились деньги, он любил петь и соблазнять. Он пил текилу и курил длинные, пахнущие вишней сигареты. Он не верил в духов. Его не устраивал ни один из любовников. Его никто не выдерживал. Он метался между культурами, застряв посередине между Востоком и Западом, от этого нрав его был тяжел и порывист.***
Бейцзин оглушителен. Он сразу обнимает его настырно, напоминая, что Кёнсу - его плоть и кровь – гудки машин, гортанные выкрики, шум дорог, шуршание одежды, шелесты, шепоты, шорохи. Город переживает остро пахнущую, холодную весну, принесенную ветром из-за гор. Вечереет. Совсем скоро в городе зажгутся тысячи огней. Праздник Дэнцзе* начинается. Люди понемногу стекаются на площади, чтобы полюбоваться волшебно красивыми фонарями и многоцветным фейерверком. Многие тащат с собой петарды, сохраненные еще с праздника весны. Ночью будет красочный салют в честь первого полнолуния в новом году. В эту ночь зажженные фонарики на фоне круглой луны на небосводе приобретают особое очарование. Тут, в сердце старой империи он неожиданно вернулся в прошлое, сбросил все упрямое высокомерие, снова почувствовал себя мальчишкой, стал одним из сотен любопытных мальцов, что стайками облепляли прилавки. Он втягивал ноздрями дразнящие запахи уличной еды и сладко екало сердце – он дома. Так захотелось затесаться в самую гущу толпы и смотреть в опадающее золотыми блестками небо, а еще обязательно запустить фонарь, чтобы он взмыл в синюю высь, унося тайное послание. В воздухе разносился аромат юаньсяо* – сахар, розы, кунжут, финики – чего только нет внутри. Память услужливо подсказала, что ароматные и сладкие на вкус "юаньсяо" звучат в китайском почти также как "встреча после разлуки". Желудок настырно потребовал сладостей – еще горячих, обжигающих нёбо. Кёнсу сглотнул набежавшую густую слюну и покосился на прилавки невдалеке, где все шипело, шкварчало и умопомрачительно пахло. Су уже хотел шагнуть к ним, но передумал, решив сначала купить фонарь. Вокруг было много лавочек с дешевыми бумажными поделками – аляповатыми, кричащими. Кёнсу же жаждал найти что-то более изысканное – вырезанное и расписанное вручную. Чтобы на тончайшей бумаге сплетались лилии и драконы, искоса улыбались красавицы с тяжелыми прическами. И вот удача – он увидел краем глаза чуть поодаль небольшой магазинчик. На дверях он различил слово "ручная работа" и этого было достаточно для того, чтобы поспешить к нему. До подошел ко входу. За стеклянными дверями царил сумрак, чуть освещенный тусклыми светильниками. Он толкнул тяжелую дверь, зазвеневшую колокольцами ветра. В глубине сидел владелец, лениво облокотившись на прилавок. В воздухе лавки витал сладковатый дымок от курильниц. Продавец поднимается ему навстречу медленно, но не делает шага, а ожидающе стоит не двигаясь. Кёнсу подходит ближе - он умеет ценить красоту и не может не признать, что молодой мужчина великолепен. Легкая презрительность, затаившаяся в уголках губ – четко очерченных. Черные волосы и обжигающий взгляд дымчатых серых глаз. Хозяин в красивом ханьфу*, надетом, скорее всего, специально на праздник – роскошные дамастовые биси* и чжаошан*. На голове замысловатый гуань* с яшмовыми бусинами и цикадой, символизирующей чистоту помыслов. Казалось, он сошел со старинной гравюры. Он внимательным взглядом окидывает посетителя, чуть наклонившего голову. Тот одет обманчиво просто. Во все оттенки темного. Кепка скрывает взгляд, но есть что-то детское в его пухлых губах. Покупатель требовательно бросает слова: - Покажите мне ваш товар. Байсянь усмехается уголками губ: - Ну что же. Взгляните. Он отводит его к полкам – повсюду на них фонари – расписные, из нежно просвечивающей рисовой бумаги. Они ждали, пока кто-то их купит, вдохнет теплое дыхание огня, чтобы рисунки ожили. У Кёнсу дыхание перехватило от такой красоты. То, что он искал. - Сколько они стоят? – спрашивает он, - вы принимаете чеки? Продавец стоит за его спиной и улыбается. Тени пляшут на стенах. Он легко взмахивает рукой и говорит уклончиво: - Может, вы купите фонарь в другой лавке? У меня штучный товар. Кёнсу чувствует, как в нем начинает закипать раздражение. Он глухо переспрашивает, все еще стараясь быть любезным: - Меня интересует цена, а не ваши рассуждения. - Цена? – обманчиво-невинно переспрашивает продавец. Он притворно вздыхает. - Все фонари я делал собственноручно. И каждый обладает своим характером, хранит загадку на донышке. Поэтому не всякому он пойдет в руки и доверит свою тайну. Кёнсу раздраженно бросает: - И что? Они для красоты тут стоят? - Цена фонаря – ответ на загадку, спрятанную в нем. Он с нежностью смотрит на изящные светильники. - Если вы правильно отгадаете, то получите его в подарок. - А если нет? – интересуется Кёнсу. - А это очень интересный вопрос, и на него нельзя дать однозначного ответа. Все зависит от фонаря, который вы выберете. Ханьфу шелестит. Тонкие руки нежно белеют в широких рукавах. Он дотрагивается изящными пальцами плеча До. - Но все же, вы согласны поиграть в загадки? – почти мурлычет он, наклоняясь ближе к Су. - Но почему я обязан играть с вами в эти дурацкие игры вместо того, чтобы просто купить? Продавец щурит глаза, все еще стоя позади него, искоса всматриваясь в профиль Кёнсу. - Все просто. Мне скучно и я голоден. Развлеките меня немного. Только помните, что приняв игру, отказаться от нее уже нельзя. До резко разворачивается, сперва намереваясь покинуть магазинчик тотчас же. Но Кёнсу азартен, а фонари так прекрасны и вряд ли он найдет что-то лучше, поэтому Су кивает согласно: - Я готов сыграть. Свет выхватывает его лицо из сумрака. Он смотрит на продавца и взгляд его темных глаз выдает решимость найти ответ на загадку во что бы то ни стало. У Байсяня от удивления расширяются зрачки. Кроме этого он ничем не выдаёт своего волнения. Только прячет поспешно руки в широкие рукава узорчатого ханьфу. Пальцы нервно обхватывают запястья, да чуть вздрагивает верхняя губа. - Цинчжу… Су переспрашивает: - Что вы сказали? - Ох, так звучит ваше имя, правда, красиво? - лукавит Байсянь, но не может унять дрожь от волнения. Он смотрит на Кёнсу. Его серые с поволокой глаза полны шального неверия. Он чуть склоняет голову: - Подождите. У меня есть для вас кое-что особенное. Не для продажи. Байсянь нервной походкой уходит вглубь магазина. Кенсу ждёт растерянно и заинтересованно. Все же, продавец немного странный, решает он. И еще не дает покоя мысль, что имя свое он не называл. Бянь возвращается, держа, словно хрупкую бабочку, фонарь. Светильник прекрасен. Жаль такую красоту отпускать в свободный полёт. На тончайшем шелке тушью нарисована сценка: юноша в ханьфу обнимает другого, длинноволосого, белокожего. Тот склонился то ли в неге, то ли в муке на плечо первого. Подле разбросаны подушки. Из-за ширмы лукаво выглядывает девушка, подсматривающая за возлюбленными. Изнутри фонаря огонек подсвечивает тела любовников, заставляя усомниться в том, что они нарисованные, а не живые. Кёнсу с удивлением отмечает, что внутри фонаря не свеча, а будто сгусток света, а чертами лица длинноволосый юноша похож на него, а второй, изнеженный и томный - на продавца. - Чудно, - хмыкает он, - наверное, правду говорят, что мы все на одно лицо. Он поднимает взгляд на Байсяня, цокает языком восхищенно: - Какая тонкая работа... Этот особенно прекрасен. Я беру не раздумывая. Какова цена? Сколько загадок мне нужно отгадать? Байсянь странно серьезен: - Этот фонарь не хранит загадки. Его ценность спрятана в другом. Но, знаете, вам следует хорошо подумать, прежде чем согласиться. Я дам вам время. Ведь вы сегодня одиноки? Я вижу это по вашим глазам. Может, посмотрите со мной на огни? А потом я вручу его вам. - И это все? - усмехается До, думая что идиотизм отдавать дорогую вещь за прогулку с незнакомцем. Но тот качает головой. - Нет. Главная плата за обладание этим фонарем - воспоминания. - О чем вы? Заберете у меня прошлое? Как злобные демоны из легенд? Кажется, это не плата, а подарок, - насмешливо говорит Кёнсу, думая, что многие моменты своей жизни он бы предпочел забыть. - Не заберу. Верну, - отрезает Бянь. Но его лицо сразу же светлеет. Он лукаво прищуривается: - Пойдемте, Цинчжу, Дэнцзе в полном разгаре.***
Род Ду Цинчжу вел свое начало с незапамятных времен, когда темные силы терзали империю, разрывая ее на части в кровопролитных войнах и эпидемиях. Триста лет двенадцать поколений семьи Ду Цинчжу без устали наживали богатство, власть и славу. Сыновья занимали высокие посты при дворе, дочери вступали в выгодные браки. Но в каждом поколении один мальчик избирался для того, чтобы сохранить спокойствие во всех трех мирах – срединном, верхней и нижнем. Ведь мир коварен. Гуи* хотят причинить тебе зло, поэтому следует остерегаться теней - они длинны - наступи на одну по неосторожности – и гуи полакомится твоей душой. Это знает даже ребенок. Нелегкое его ждало бремя, но выбора не было – с самого детства приучали Ду к этой мысли. И вот Ду Цинчжу, миновав свое двадцатилетие, отправлялся в Бейцзин, чтобы предстать перед императором. В величественном Храме Неба должна была пройти церемония его посвящения в ученики. А затем, после всех испытаний, он станет новым настоятелем, и к нему чередой будут стекаться люди, чтобы получить помощь и очистить тело, душу и сердце от пагубного влияния злых порождений. Стояла ранняя весна. Шел пятый день месяца первой луны, когда начинали зацветать сливовые деревья. В это время стоило опасаться духов. Впрочем, как и в другие дни. Цинчжу добрался до Бейцзина только через неделю. Столица Поднебесной была окружена широким рвом и высокой крепостной стеной, украшенной бойницами и флагами с золотыми, красными и зелеными драконами. Над башнями, где несли дозор лучники, кружили воробьи. Толпа, широким потоком идущая к главным воротам, втолкнула его в город. Он шел по узким улочкам Бейцзина. Хутуны* ютились, прижимаясь друг к другу тут и там, а вдалеке раскинулся Запретный город – его темно-красные стены ревностно защищали покой сына Неба. Город шевелился в возбуждении. Люди бродили по улочкам, уже немного пьяные и веселые, дети бегали, путались под ногами, рассыпались стайками всполоханных пичужек. Цинчжу вспомнил, что сегодня Юаньсяоцзе, а значит всю ночь будут гореть огни и греметь барабаны. Покрепче сжал губы, сдвинул брови, тронул пальцами рукоятку меча ущербной луны – гуань дао*. И все равно выглядел потерянным в этом городе. Его длинные иссиня-черные волосы были заплетены в косу, в которой серебрились тонкие нити, отгоняющие злых духов. Он привлекал к себе внимание. Светлокожий, невысокий, но преисполненный внутреннего величия. Ловкое тело, натренированное годами упражнений, дух, высеченный воздержанием, сердце, пылающее чистым пламенем, губы - еще невинные, нецелованные, глаза – темные омуты. Прохожие почтительно обходили его. Циньчжу пробирался сквозь толпу, идущую к площади Небесного спокойствия, чтобы найти янь-фан*, отдохнуть с дороги, выпить чаю, блаженно растянувшись на подушках. Но нигде не виднелись приветливые фонарики с приглашением заночевать. Он уже достаточно отошел вглубь города, уже успев немного испугаться от того, что потерялся. Но тут прошелестело цюнь* рядом, и мелодичный голосок спросил: - Молодой господин что-то ищет? Циньчжу обернулся, увидев перед собой миловидную девушку. Он был совсем неопытен в подобном общении, окруженный почти всегда мужчинами, и ответил как можно вежливей: - Я ищу, где бы остановиться на ночь. Незнакомка склонила набеленное лицо – сквозь лотосовую пудру проступал румянец. - Я могу провести вас в одно место, где можно скоротать ночь за приятной беседой и отдыхом. Ду не успел согласиться, как она увлекла его за собой в густую темноту. сверкнули в улыбке мелкие зубки, и почудился ему лисий прищур в неверном свете фонаря, которым она освещала себе путь.***
Байсянь идет по дороге. Бейцзин оглушает его звуками. Он переживает остро пахнущую, холодную весну, принесенную ветром из-за гор. Вечереет. В домах и на площадях зажигаются тысячи фонарей. Праздник Дэнцзе начался. Байсянь вслушивается в голос города – он слышит, как духи неторопливо стекаются к кладбищам, бродят по улицам, заглядывают жадно в окна домов, кружат вокруг семейных святилищ. Праздник оставляет его равнодушным, а назойливые гуи не трогают его. Они ухмыляются, скалятся, обнажая острые клыки. И Байсянь ухмыляется им в ответ. Свое он уже отбоялся. Много лун назад. Проходя по улице, усаженной мандариновыми деревьями, он церемонно раскланивается с хули-цзин, которая смущенно прикрывается одним из хвостов в ответ на кивок головы. Но потом кокетливо взмахивает им, задевая белой опушкой щеку Байсяня, и скрывается во тьме. Для людей на узкой улочке никак не разминутся молодой господин и прелестная девушка в узорчатом, искусно расшитом цюнь. Байсянь улыбается ей вслед, чувствуя как ветер пробирается под полы пао*. Он входит в дворик "весеннего дома". Навстречу ему вылетает служанка: - Господин, мы вас заждались. Байсянь снисходительно выслушивает ее щебетание и, отстранив ее, входит в домик. Дом наполнен голосами и звуками музыки. В праздничный вечер ицзы* особо стараются привнести чуточку поэзии в скучный быт господ. Навстречу Байсяню выходит Сюэ Тао*, склоняет голову почтительно. Нефритовые подвески на золотых спицах дрожат в густых черных волосах, уложенных в замысловатую прическу. - Господин, вы пришли... Пройдемте, мы уже приготовили вам комнату. Красные шелковые занавеси, полумрак. Байсянь лениво развалился на вышитых тонким шелком подушках, затянулся тонкой трубкой. Сладковатый дымок окутывал комнату. Ицзи сидит рядом, перебирая пальцами его волосы. В гостиной раздается смех. - Господин, - осторожно трогает его за плечо Сюэ Тао, – не желаете посмотреть на огни фонарей сегодня? - Нет, - говорит он равнодушно. - Лучше давай поиграем в загадки. Его глаза загораются, он смотрит испытующе, но ицзи юрко ускользает от него – смех рассыпается по комнате бисером: - Нет, господин, я не умею отгадывать их. И мне нечего желать. Но могу привести того, кто согласится рискнуть, того, в глазах которого стоит невысказанное желание, - она закусывает нижнюю губу. Байсянь привстает на подушках: - Веди, веди же его. Мне скучно. И я голоден. Ицзи скрывается за ширмой. Байсянь уже успел заскучать, но тут в комнату вошел, склоняясь почтительно, молодой юноша. Бянь лениво машет рукой, не утруждая себя церемониями. Юноша опускается на подушки рядом. Он чувствует себя неловко. Молчит. Румянец окрашивает бледную кожу. Байсянь же, напротив, не тяготится густым молчанием, а бесцеремонно рассматривает юношу, похотливо проводя розоватым языком по острым зубам. Так и сидят они друг напротив друга. Один не смея поднять голову, второй слишком откровенно всматриваясь. Цинчжу белокожий, его глаза почти черны - затягивающий на дно омут. А серые глаза Байсяня как зимнее озеро, они чисты, но от этого не менее опасны. Дух захватывает, будто смотришь с высоты вниз. Он насмешливо улыбается уголками губ. - Что привело тебя сюда? - спрашивает он, и у Цинчжу и все переворачивается внутри - голос Байсяня завораживает. Ду чувствует, как слабеют ноги от этого голоса, он лепечет, сам не веря, что звучит так беспомощно: - П-простите, я лучше пойду, я устал. - Подожди, - чарующим голосом продолжает незнакомец, - я еще не успел сделать тебе ничего - ни плохого, ни хорошего, а ты уже собираешься меня оставить в одиночестве в праздник. Меня зовут Байсянь. Я из рода Бянь. А ты? - Цинчжу из рода Ду, - шепчет он. - Что ты так смотришь? Я тебе нравлюсь? Цинчжу смущенно сглатывает слюну и отводит глаза. - Н-не знаю, - неуверенно шепчет он. - Отчего же ты на меня так глядишь? Ну да ладно. Послушай, Цинчжу из рода Ду, не хочешь сыграть со мной в загадки? - Пожалуй, - тянет Ду. - А какие правила? - Ну-у-у, - задумывается притворно Бянь, - угадаешь – получишь подарок. Не угадаешь – подарок получу я. - Подарки бывают разные, - упрямо твердит Ду, - а если я не захочу такой подарок? - Уверен, тебе понравится, - хрипловато шепчет Бянь. Губы Байсяня подрагивают в предвкушении. Он берет юношу за руку, приглашая к игре. Тот еще колеблется внутренне, но уже почти сдался, очарованный этим томным незнакомцем. Бянь закрывает глаза, вдыхая нежный, невинный запах, что излучает этот юноша. По его телу пробегает легкая дрожь, он неистово хочет попробовать неизведанный вкус. Таких он еще не встречал. Байсянь знал, что у большинства людей жизненная энергия ци слаба и бледна. Они бродят по земле бледными тенями, стеная на свою судьбу. Живые мертвецы - безвкусные и безликие. Этот же напоминал сочный плод, созревший и вот-вот готовый упасть в протянутые ладони. Демон облизнулся. Если бы он заполучил этого юношу, то можно было бы понемногу выпивать его силу, наслаждаться сытым бездействием, позволяя себе любые вольности. А сейчас он ослаблен, и вынужден жить тут, в доме весенних девушек, услаждающих мужчин, и ждать, пока они не приведут к нему очередного безвкусного любителя развлечений. Байсянь ухмыляется, опрокидывая Ду навзничь, придавливая его тяжелой рукой к холодному шелку подушек. Он чувствует, как ладонь обжигает ци, свернувшаяся в тугую спираль под сердцем. Он сможет забрать ее прямо сейчас – ликование разливается внутри. Байсянь еще сильнее давит на грудь, заставляя Цинчжу трепыхаться под ним. Длинные острые ногти впиваются в белую кожу, оставляя красные метки. Он наклоняется ниже. Ханьфу распахивается, обнажая грудь. - А теперь скажи мне. В мире существует одна вещь. Она медленная и быстрая, короткая и длинная, неважная и в то же время драгоценная. Без нее люди ничего не могут поделать. Что это? Он довольно ухмыляется. Загадка непростая. - Ну же, не медли,- нетерпеливо шипит он, ощущая голод, - что это? Цинчжу втягивает воздух в себя: - Жизнь. Байсянь прикусывает в бешенстве губу так крепко, что кровь выступает. Добыча ускользнула, а во всем виноваты чертовы загадки и многовековой ритуал соблазнения смертных. И кто придумал эти условности? Цинчжу улыбается смущенно, все еще распластанный на подушках: - А теперь я хочу свой подарок, гуи. Глаза демона широко распахиваются. Он поражен бесстрашием юноши и обескуражен тем, что парнишка раскусил его и так легко разгадал его демоническую природу. Кроме того, не предпринял ничего, чтобы защитится. Он не такой уж и простак, каким кажется. - И чего же ты хочешь? Он испытующе смотрит на Цинчжу дымчатыми глазами. И Ду понимает, что для него в этот момент небеса потеряли свой цвет. Весь мир укрыло серым пеплом цвета глаз Байсяня. Ду задерживает дыхание, он понимает, что если сейчас поддастся – возврата уже не будет. Он навечно затеряется, всматриваясь в пепел на снегу. В голове пронеслись воспоминания, как по ночам он представлял себя заживо погребенным, и комната в родовом поместье, обшитая темным деревом, пропитанным благовониями, казалась ему склепом. И поэтому он хочет сказать заветные слова, чтобы украсть для себя немного счастья, не думая о завтрашнем дне. Легко брать в долг, ведь отдавать нужно в будущем, но никто не знает, какую цену запросят за услугу. Но ему становилось страшно не от увлекающего в бездну взгляда Байсяня, а от того, что уже совсем скоро вся его жизнь будет подчинена храмовому распорядку и долгу заклинателя. Что он никогда не познает любви. Он зажмуривает глаза, выдыхает и решительно произносит: - Я хочу, чтобы ты провел эту ночь со мной. Байсянь удивлен таким желанием, но признается себе, что рад его исполнить. В груди щемит непривычно, и хочется отдать нерастраченные чувства и наслаждаться ответными. Он тянется к юноше, берет властно за подбородок, заставляя взглянуть на него. Ду широко распахивает глаза, завороженно вглядываясь в точеные черты лица Бяня. Байсянь поднял ладонь, его длинные изящные пальцы с чуть розоватыми длинными ногтями коснулись щеки юноши, легонько царапнули ее. - Нежная, - прошептал он, наклоняясь к уху Цинчжу. Цинчжу отстраняется назад, плотно зажмурив веки. Он не видит, как Бянь едва усмехается и, хватая за предплечье, рывком тянет на себя. Он только чувствует, как падает в пропасть. - Сладкие, какие сладкие у него губы, - последнее, что понимает Ду. - Не бойся, я помогу тебе, - шепчет Бянь. Байсянь начинает медленно целовать Циньчжу, прочерчивая змейку поцелуев от виска к губам и вниз, к ключицам. Цинь постанывает и дышит учащенно. Это его первый раз. Байсянь же не торопится. Он хочет насладиться до конца. Одежда спадает легко – он ложиться рядом с Цинчжу – молочно-белый, будто мерцающий. Льнет ближе. Его дыхание обжигает кожу. Он пробует губы юноши на вкус – они чуть холодноваты и нежны. Байсянь плавно разводит бедра юноши, проводит ладонью по его животу и берет в руку то, что Цинчжу доверял только себе самому, по ночам сгорая от тогда еще непонятного томления во всем теле и облегчая неясный зуд ласками, закусив губу и постанывая, пока это напряжение не уходило вместе белыми каплями, падающими на простыни. Как только Бянь притрагивается к Ду, все это непонятное прежде желание оформляется в ясное понимание того, что он хочет. Цинчжу, закусив полную нижнюю губу, тянется к Байсяню, моля не останавливаться. Его щеки горят, волосы растрепались. Бянь отводит в сторону пряди, спадающие на глаза, и впивается долгим поцелуем ему в губы, толкает на спину и нависает над ним, проводя рукой по груди. Он юрко скользит вниз, дорожка слюны от его языка холодит кожу. Цинчжу изгибается от абсолютно незнакомого чувства, пока Бянь продолжает ласкать его, бедра юноши широко разведены, рот полуоткрыт в стоне. Он чувствует, что вот-вот вспыхнет огнем наслаждение, по его телу проходит легкая судорога, и он изливается. Бянь стирает молочную каплю с уголка рта. Ду ошеломлен и обессилен от новых ощущений. Байсянь приподнимается, ложась рядом с Ду. Ему хочется быть подле Цинчжу, всю ночь мучая его сладкими пытками, а в коротких перерывах наглаживая тонкой рукой с острыми ногтями светлую кожу его груди. Он думает, что Цинчжу сегодня не сможет сомкнуть глаз. Они лежали молча, не желая нарушать тишину. Вдалеке раздавался грохот фейерверка.***
Под тенью мандариновых деревьев, осеняющих аллею, ведущую к Храму Неба, Циньчжу неуверенно топчется, не решаясь продолжить путь. Ду понимал, что совершил страшное – по своей воле осквернил себя ночью с демоном. До посвящения оставалась неделя. Все ритуальные приготовления были почти завершены. Ожидали только прибытия его деда, чтобы завершить церемонию как полагается. У Ду перехватывало дыхание от возможного наказания, но из головы не выходил шепот Байсяня, тело ныло от воспоминаний о прикосновениях – жгучих, сладких. Сердце замирало при воспоминании о его глазах – серый пепел. Циньчжу бродит тенью под сенью храмовых деревьев, сгорая от желания снова оказаться в "весеннем доме", снова ощутить прикосновения Бяня, и неважно, что он не человек. Он шепчет: - Байсянь... Но только листья шелестят на ветру.***
Байсянь совсем не помнил, как умер. И очень смутно припоминал те времена, когда еще был человеком. Но слабые отголоски человеческого существования иногда давали о себе знать. В этот раз что-то пошло не так. Любовь – человеческое сокровище. Ни один дух на нее не способен. Но жажда любви этого юноши разбудила в нем сладкое чувство нежности. Как же больно, как больно вспоминать. Как болезненно оживать, снова впускать в себя часть человеческого.***
Он входит под своды старого храма, где его ожидает дед и служители храма. Циньчжу останавливается перед возвышением, на котором на подушках, расшитых руками его родных сестер, восседает настоятель храма. Цинь преклоняет перед ним колени, его длинные волосы, не заплетенные в косу, а небрежно перевязанные широкой лентой, темной волной растекаются по полу храма. Дед необычайно суров. - Как ты посмел? - звенели горьким эхом слова в голове, - попрал нашу честь, многовековое достоинство нашего рода, обольщенный и слабый! Как теперь ты сможешь искупить свою вину? - Думаешь, нам ничего не известно? – вторят другие, - ты совершил ошибку. Замутил чистый источник силы. Ты должен искупить это смертью. Только так вина будет искуплена, а ты переродишься чистым и невинным. Ты должен добровольно уйти на ту сторону, сумеречную и зыбкую, и, согласно твоим деяниям, там тебе уже уготовано второе, на юге под морем, судилище, которым управляет Чуцзян-ван*, - кричали, вгрызались в плоть слова, жестокие и разумные. Цинь горько усмехается – необычайно суровое наказание, но, может, это и к лучшему. Умереть, чтобы переродиться, а не влачить жизнь затворника, зная, что рядом ходит по земле невыразимо прекрасный и недоступный Бянь.***
- Дайте мне силу. Дайте... Все духи эфира, все слуги Нефритового императора, все повелители Диюи*, все, кто властвует над нами, направляя солнце и звезды, запуская жернова бытия и миропорядка, ибо я слишком слаб, - так шептал Цинь, готовясь к ритуалу, последнему в этой его земной жизни. Он глубоко дышит, ночной воздух, наполненный вездесущим, маслянистым запахом жасмина, врывается в легкие. Его тошнит, он чувствует запах тлена в чарующем аромате. Ему кажется, что это запах гниющей плоти, сладковатый и жирный, врывается в ноздри. Ду упал на колени, пачкая пылью дорогой церемониальный убор, предназначенный для ритуалов изгнания и упокоения, закрыл лицо руками, и, как пьяный, мотая головой, бормотал: - Я не смогу, я не смогу. Но чувство долга перевесило липкий страх, Ду зажмурил глаза, его сердце ухнуло и он почувствовал как острый клинок с противным треском разрезает плоть, вторгаясь туда, в запредельное. Боль пронзает его тело, но он чувствует чьи-то руки и знакомый голос шепчет: - Ты глупец, Цинчжу. Ты отдаешь жизнь за такой пустяк – ночь с демоном. Цинь хрипит, улыбаясь сквозь боль слабо и беспомощно: - Ты пришел? Байсянь улыбается такой же беспомощной улыбкой в ответ, в глазах его тоска. Он гладит лицо Цинчжу прохладной ладонью. - Я опоздал. Ду хрипит: - Я не жалею ни о чем и не задумываясь согласился бы снова. Пальцы Циня слабеют, он хрипит, тонкая струйка крови стекает подбородок, губы раскрываются в последнем полувыдохе, кожа цвета жасминовых лепестков блестит в лунном свете, сереет, как смятые сорванные лепестки, теряя свой жемчужный отсвет. Цинь еще пытается что-то сказать, но Байсянь не может разобрать его последних слов. Его лицо сереет под неумолимым натиском смерти. Легкая синева разливается по губам. Бянь стонет от невыносимой боли в груди, где-то там, где когда-то, много лет назад билось глупое человеческое сердце. Эта боль смывает все на своем пути и Байсянь с удивление отмечает, что его лицо влажно - что это, горячее струится по щекам, щиплет кожу? Слезы? Нет, невозможно… Нелепое влюбленное существо - полудемон, полу...человек??? Он закрывает глаза, вокруг все меняет привычный вид, струится потоками сила. Бянь видит, как уже почти угасает ци в груди Ду. Он прикусывает губу и рывком вытаскивает нож из раны. Густая алая кровь хлынула на одежду. Бянь острыми ногтями раздвигает плоть – она распускается кровавым цветком, погружая пальцы внутрь и нащупывая ци. Наконец бабочка поймана и Бянь бережно несет в зажатых ладонях призрачный огонек, чтобы потом поместить его в изысканный расписной фонарь. Он будет ждать, сколько потребуется, до тех пор, пока владелец не захочет забрать ци назад.***
Они шли по городу. Люди собирались, чтобы посмотреть на огни. Отсветы дрожали на воде и дрожали ресницы Байсяня. Голые ветви склонились над водой. Лица людей сливаются в одно пятно. Они идут по ночным улицам плечом к плечу. У Кенсу странное чувство, что так уже было. Но невозможно, ведь они никогда не были знакомы. - Вам снятся сны? - внезапно спрашивает Бянь. - Да, - отвечает Кенсу, - как и всем. И внезапно добавляет: - Но чаще всего мне снится, как я умер. Отчего-то эти слова даются ему легко и просто. Бянь кивает: - Смотрите, как красиво. Фонари поднимаются в небо, будто души освободившиеся от вечного цикла перерождения. Он небрежно добавляет, хотя внутренне весь дрожит: - Так что, вы решились? Кёнсу кивает – все это выглядит странно, очень странно. Но на душе чувство, будто он сейчас узнает что-то важное. - Тогда отпускайте его. Кенсу отпускает фонарь, наблюдая, как тот взмывает небо. Лицо Байсяня торжественно. Фонарь, подгоняемый тёплым дыханием призрачного огня внутри, летит вверх. У Кенсу часто бьётся сердце и грудь пронзает боль. Он падает на колени. В глазах темнеет, а затем чередой проносятся картины - лисья улыбка девушки, холодный весенний ветер, изящный юноша в ханьфу, суровый старик на пышном троне, отблеск лезвия. Последнее, что он видит, как Байсянь, рухнув в дорожную пыль прижимает к себе тело юноши. Его тело. Он бормочет: - Как же ты глуп, человек. И ты шептал мое имя во сне, обнимая меня. И сбежал в преисподнюю. Обычно демоны славятся своим коварством, но вы, люди, хуже нас. Козни демонов ничто по сравнению с тем, какую боль вы причиняете другим и сами себе. У Су дрожат губы. Его прагматичный ум говорит, что это иллюзия, искусная выдумка для туристов, чтобы текли деньги в карман продавца, но сердце кричит, что колесо перевоплощения завершило свой оборот и сегодня, в праздник фонарей, он снова очарован тем же демоном, как и много лет назад. Байсянь помогает ему подняться и говорит, склонив голову набок. - Ну вот. Теперь это и твои воспоминания. Немного помолчав, он добавляет: - Мы должны съесть сегодня юаньсяо. Это ведь встреча после разлуки в сотни лет. Его щеки покрывает румянец. Он осторожно притрагивается к руке Кёнсу. - Говорят, что люди всегда просят время остановиться, хотя оно их не слушает и идет быстро. Я же молил его спешить, чтобы найти тебя.***
Кёнсу за рулем молочного Porsche 911 ехал по дороге, тянущейся вдоль побережья, рядом светловолосый парень высунулся по пояс в окно так, что перед Су маячил его аппетитный зад в обтягивающих светлых джинсах, отвлекая от дороги. Он хватал ртом воздух, зажмурив глаза от восторга. Время от времени он залазил внутрь, смотрел на Кёнсу и хищно улыбался: - Поиграем в загадки? Кёнсу отрицательно качал головой: - Больше я не поведусь на твои уловки, Бекхён.