Взгляд со стороны

В кабинете Оливера все было по-прежнему. Можно было подумать, что Джеффри забегал сюда вчера по какому-то делу, а сегодня зашел снова. Он помнил это место до мелочей, и каждая мелочь до сих пор была на своем месте – фотографии на стенах (ни одной не изчезло и не добавилось), сувениры и книги на полках, полупустая этажерка в углу, стол напротив окна с бежевыми шторами – в общем, все говорило о консервативных наклонностях Оливера. Это пугало. Джеффри словно заплутал во времени. И кто знает, может это его воображение сыграло с ним такую шутку, а на самом деле не было этих восьми лет, и вообще... ничего не было? Он, неверное, просто устал на репетиции и уснул в этом кресле пока ждал Оливера, и ему приснился страшный сон. Сны - такая странная штука, бывает, их не отличишь от реальности. А бывает, что происходящее наяву кажется сном – такое спасительное заблуждение, но, увы, совсем недолгое... И все же... да, так и есть – покрытие кресла заметно пообтерлось – так плотная ткань стирается только за годы, а не не за время сна. Джеффри ведь помнил, что Оливер заказал это кресло в начале того сезона... И не расставался с ним даже несмотря на то, что оно уже давно потеряло вид. Все же Оливер был человеком привычки! К вещам он всегда привязывался... Джеффри глубоко вздохнул, и ощущение прибывания на границе между сном и явью стало пропадать. В конце концов, с чего он взял, что здесь должно что-то измениться? Если изменился он сам, то мир вокруг остался незыблем. Какое дело миру до Джеффри Теннанта? Джеффри ему совершенно безразличен и не нужен, и это взаимно. Обойдя кабинет, Джеффри уселся в кресло и уперся локтями в крышку массивного стола. Он даже знал, что если откроет правую верхнюю полку, то помимо разных бумаг обнаружит там коробку печенья или шоколад, а если левую нижнюю, то под папками со сценариями найдется плоская бутылочка виски. А что, ему сейчас не помешает пара глотков. Надо же как-то расслабиться после всех этих неожиданных событий! Джеффри открыл левую нижнюю полку, но никакой бутылки не обнаружил. Должно быть, в тот последний вечер Оливер приговорил остатки. Печенье, однако, было на месте, и Джеффри, подумав, открыл коробку и принялся жевать. Это немного отвлекало от неприятных мыслей. А поразмыслить было над чем! В первую очередь – что он, черт подери, здесь вообще делает?! Ну, было и было, зачем же снова сюда к сосредоточению всех воспоминаний, а значит и к боли? Ну, позвонил ему Оливер пожаловаться на свою несчастную жизнь, и что с того? Ну, попросила его Мэй присутствовать на похоронах, что из этого? Тем более, можно ведь было отказаться. Но Мэй всегда была такой уступчивой, заботливой и доброй, и казалась такой подавленной из-за безвременной кончины Оливера, что у Джеффри не хватило духу отказать ей в этой просьбе. Или можно было уйти сразу после похорон, он ведь здесь ничего никому не должен, это давно уже не его театр, а он давно уже не актер, и ничто не связывает его с прошлой жизнью. Так почему же тогда... Он хотел вернуться – вот в чем дело. Несмотря на то, что ненавидел (хотел ненавидеть!) Оливера, несмотря на пережитый им восьмилетний ад, несмотря на то, что Эллен шарахнулась от него словно от привидения, когда они столкнулись в коридоре, несмотря на боль, которую вызывало каждое воспоминания об этом месте и этих людях. Как слепой, наслаждаясь доступным ему ощущением, вдыхает аромат летних трав, так Джеффри впитывал в себя атмосферу этого театра. Господи, почему? Если все, чем они жил кануло в небытие, если впереди только новый страх и новая боль? И почему, почему, несмотря на все, что случилось он, в душе, там где все же осталось место для чувств, на что-то надеется? Зачем?! Что-либо хуже надежды и вообразить нельзя. Потому что, когда надежды рушатся (а они рушатся!), то не остается уже ничего. И никого. Что ж... значит нужно признать, что он из тех людей, которых даже собственные ошибки ничему не учат. Джеффри сидел, медленно обводя взглядом стены и снова начиная ощущать жутковатую обманчивость времени. Все эти фотографии, казалось, были сделаны совсем недавно – серьезный Оливер, Джеффри и Эллен во время спектакля «Ромео и Джульетта», а вон они все вместе после премьеры «Гамлета» - трое счастливых, беспечных, успешных людей. Оливер хохочет, Эллен радостно улыбается, а у самого Джеффри лицо лучится такой самозабвенной радостью! Неужели он раньше мог вот так открыто радостно смеяться? Улыбаться не затем, чтобы скрыть за улыбкой свои истинные чувства или оградиться от чужого любопытства, а просто потому что ему хочется улыбнуться. А ведь и в самом деле мог... Странно! Когда-то он даже испытывал интерес к одежде, с удовольствием ходил с Эллен по магазинам и, доверяя ее вкусу, носил красивую модную одежду, а также уделял должное внимание своей внешности. А сейчас ему было все равно, что на нем надето и как он выглядит. И разве думал он раньше, что мысль о том, чтобы «умереть, уснуть и видеть сны» может быть такой соблазнительной! Он как старый одинокий пес, убедившийся за свою жизнь в том, что от людей стоит держаться подальше, хотел теперь одного – покоя. Хорошее физическое здоровье обрекало его на долгие годы существования, а значит, ради вожделенного покоя нужно было найти занятие, которое отвлекало бы его от воспоминаний и мыслей о своей ненужности. Место режиссера в обнищавшем театре было неплохим вариантом для этих целей, и позволяло ему худо-бедно сводить концы с концами. Впрочем, Джеффри теперь был неприхотлив. Здесь нужно было не только работать с актерами, но и решать совершенно прозаичные, далекие от искусства проблемы. Отсутствие телефона, хороших костюмов и декораций, испорченный унитаз (проблема насущная, а потому ее нельзя было отложить на потом) и регулярные разборки с арендатором, которому театр задолжал уже столько, что их всех могли выставить из этого здания без предупреждения. Все это вносило в жизнь Джеффри некоторое разнообразие и намек на смысл. И как только Джеффри стал привыкать к новой жизни, стал находить свое существование если не приятным, то вполне терпимым, как хрупкую оболочку его начинаний разбил телефонный звонок Оливера. Мало того, этот человек продолжал доставать его даже после своей смерти! Как будто, при жизни он недостаточно постарался. Но об этом лучше и вовсе не думать. Из-за стресса ведь бывают галлюцинации. Нужно просто уйти отсюда как можно скорее, быть может попить успокаивающего – у него ведь есть рецепт на всякий случай – и все пройдет. Джеффри снова вздохнул и положил коробку с остатками печенья на место. Его взгляд задержался на потрепанном экземпляре «Гамлета» Такие книжки небольшого формата, в мягкой обложке Оливер обычно использовал для заметок. Джеффри взял книгу в руки, задумчиво полистал, пробегая взглядом печатные строчки с почерком Оливера между ними и по краям страниц. Он просто почитает замечания к постановке, в конце концов, в его театре это тоже может пригодиться – он ведь не профессиональный режиссер, и нельзя упускать шанс почерпнуть интересные идеи. А потом он уйдет, уже навсегда, желательно не столкнувшись при этом с Мэй, которая снова заведет речь о том, что в этом сезоне у них некому ставить «Гамлета». Спустя час Джеффри уже не читал. Раскрытая книга лежала перед ним на столе, а сам он уснул, устав от переживаний, сомнений и событий этого странного дня. Мэй отворила дверь, заглянула в кабинет, оценила ситуацию, улыбнулась и вышла. Если она к своим шестидесяти пяти годам хоть что-то понимала в людях, то можно было не беспокоится, что в этом сезоне театр останется без режиссера.