Что чувствовал Тигр, когда на его дочь неслись металлические балки, а он бежал, понимая — не успевает? Когда его дочь обнимала и благодарила за спасение другого, а он стоял рядом, понимая — нельзя сказать. Когда его дочь обижалась, а он не мог оправдаться, понимая — нельзя.
— Не-на-ви-жу-у! — срываясь на крик, завертела головой она, вырываясь из крепких объятий и размахивая кулачками. Руки вдруг разжались, и Каэдэ, неловко сделав пару шагов и упав носом вперёд, изумлённо ойкнула от неожиданности, словно до конца не веря, что оказалась на свободе. Эти руки всегда надёжно держали её, оберегали и дарили неуклюжую настойчивую ласку, но сейчас отпрянули, выпустили. — А я тебя люблю, — просто сказал Котэцу, глядя на неё своими медовыми глазами, в уголках которых что-то блестело.Что чувствовал Тигр, когда его напарник отворачивался, кривил лицо и шёл упрямо в одиночестве, давая понять — он не нужен? Когда слышал за спиной снисходительные смешки, которые даже не пытались скрыть, давая понять — его не воспринимают всерьёз. Когда протягивал руку, улыбался кротко, а в ответ получал раздражённый взгляд — отстанет ли он.
— Я тебе не верю! Обозлённый, рассерженный и взвинченный, Барнаби грубо оттолкнул подавшегося к нему напарника и громко протопал к дверям, после чего, не выдержав, обернулся посмотреть на то, как поведёт себя зачастую беспечный мужчина. Наверняка кинется за ним, растянет губы в глупой улыбке, примется болтать что-то и совершенно не обидится. — А я тебя люблю, — просто сказал Котэцу, глядя на него своими медовыми глазами, в уголках которых больше не было лукавых тёплых морщинок.Что чувствовал Тигр, когда силился достучаться до своих друзей, с липким ужасом понимая — его забыли? Когда напоминал, взывал, бился о глухую стену равнодушия, понимая — все тщательно хранимые им воспоминания легко ускользнули от них. Когда получал удары, принимал отправленные в его адрес ругательства, понимая — это по-настоящему, уже не шуточный бой.
Они стоят и смотрят на него так же, как он когда-то смотрел на унижающихся преступников, которые потеряли всякий стыд и умоляли Лунатика пощадить их. С презрением, гневом, но и осознанием, что нужно спасти от карающего синего пламени. Вот только спасать его они сейчас не собирались. Не за этим пришли. — Лучше молчи, самозванец, и не кидай свою гнусную тень на нашего товарища! — Я и есть Дикий Тигр! — в отчаянии снова кричит Котэцу, с трудом поднимаясь. Правый бок, которым приложился о землю, нещадно горел. — Ты ударился головой? — участливо спрашивает Огненный Знак; впрочем, лицо его скрыто маской, а голос заметно пропитан пренебрежением, сводящим на нет всю кажущуюся заботу. Оригами обличающе тычет в сторону мужчины, Антонио потирает ладони в предвкушении; Дитя Дракона обиженно хмурится, недоумевая, отчего этот упрямый человек вызывает в памяти странное щекотание. Только Роза одиноко стоит поодаль, обхватив плечи руками, и с искренним состраданием смотрит на него. Тигр не знает, почему она единственная испытывает к нему ещё хоть что-то, помимо гнева, однако цепляется за неё и с надеждой заглядывает в лицо, но девушка отрицательно качает головой, виновато делает шаг назад. — Мы вынуждены тебя арестовать! — властно взмахивает руками Небоскрёб, и, видя эти жесты, впервые не хочется смеяться. Тигр словно получил оплеуху, заставившую его поднять обескураженный взгляд, беспомощный и затравленный. Нет уже злости; осталась всепоглощающая усталость, сжимающая когтистой лапой сердце, вынуждая появляться страдальческий излом бровей. — А я вас люблю, — просто сказал Котэцу, глядя на них своими медовыми глазами, которые казались всем смутно знакомыми. Но обычно они излучали веселье, подумалось вдруг им.Что чувствовал Тигр, когда улыбался против воли, отрывал от своего большого сердца слова любви и дарил безмятежно другим, знает лишь седина, затерявшаяся в его волосах, подрагивающие без причины пальцы и усталый взгляд.