Right now right here

Большую часть рабочего времени Икчже думает о том, что за последние полтора года он так и не привык к костюму-двойке, а дома все пусто и одиноко – и костюм приходится гладить самому. Раньше все было не так. Раньше у него дома всегда было шумно и весело, а гладить одежду и вовсе не приходилось. А еще постоянно хотелось и мечталось – куда-то бежать, кого-то рвать, доказывать свою правоту, доказывать себя в этом мире. Теперь Икчже хочется кружку пива после работы и сдохнуть по утрам. Ему скоро 28, и он два года как ушел с хип-хоп сцены, устроившись работать в корейскую строительную фирму. В общем и целом, сомнительная замена, но родители и брат были рады. Хончоль с Хёсаном расстроились, ладно хоть не посчитали себя брошенными – с растущими перспективами и талантами вряд ли им уже так и нужен был хён под боком. – Мы уже взрослые! – говорил Хончоль из раза в раз, отстаивая свое право выпить на одну бутылку пива больше. – Мы уже взрослые! – говорил Хёсан, убеждая Икчже, что они вполне самостоятельные, чтобы выступать на сцене одни. И Икчже им поверил. Даже в ложь можно поверить, если слышать одно и то же тысячу и один раз. Икчже не ушел сразу – уходил постепенно, а потом вроде и стал никому особо нужен. Молчаливый телефон напоминал об этом изо дня в день. – Хён, присоединишься к нам? – Хончоль пишет ему в какаоток в конце рабочего дня. Пишет с ошибками. Опять, наверное, надрались в студии, а по пьяни вспомнили хёна. – Мы соскучились. – Только заеду переодеться. Худи, найковские кроссы и рваные джинсы все еще привычнее. Только коллекцию снэпбэков Икчже раздал. Когда Икчже приезжает, Хёсан с Хончолем и Донхёком уже пьют, правда, пока медленно и аккуратно – не напиться чтоб при хёне. Хотя раньше их ничего не смущало. Икчже не рассказывает кулстори о работе, он вообще по большей части молчит и слушает, хотя раньше за собой подобного не замечал. Хончоль говорит, что купил новые охуенные-смотри-какие-хён часы, Хёсан треплется про новые коллабы. Донхёк единственный кто много пьет, потому что даже не может по трезвости пиздануть, какой хён педик. Может, когда напьется – и вроде все становится как раньше. Хёсан с Хончолем успевают его всего облапать – за плечи и за колени, даже под майку залезть и пересчитать ребра. Икчже смеется как гиена – ему щекотно и приятно от их тепла. И хочется с ними спать в одной кровати как раньше, просыпаться похмельными и ругаться из-за последней коробки рамена в шкафу. – Хён, может ты после с нами? – им все еще пофиг, какой день недели, а Икчже вставать рано утром, и нынче это решает. – Нет, – он мотает головой, но заказывает еще один виски со льдом. Хёсан дергает его за рукав, а жар от его тела Икчже чувствует через все слои ткани. И проклясть готов завтрашнее утро, лишь бы сейчас с Хёсаном рядом посидеть подольше. Пусть ничего и не изменится. У него было целых несколько лет, чтобы попытаться – когда Хёсан во сне задевал его голыми ногами или без спроса заваливался в душ – да ладно, хён, мы же оба парни. Но Хёсан на него не смотрел – смотрел на телок вокруг себя, а Икчже страдал и шел в постель к тому, кто хотел его там видеть. Домой он все-таки уходит раньше. Хёсан вызывается проводить. Он ловит ему такси, стоя на обочине. Икчже смотрит на дорогу из-под челки и жалеет – о своей нерешительности и упущенных возможностях. – Хён, на концерт наш в субботу придешь? – спрашивает Хёсан, придерживая Икчже за спину, когда тот садится на заднее сиденье такси. Его рука тяжелая и горячая. Икчже соглашается и едет домой. Конда Хёсан возвращается назад, Донхёк хлопает в ладоши: – Теперь можно начинать пить! Они начинают и продолжают как обычно до самого утра. Только у Хёсана под ребрами все время зудит – после того, как Икчже ему кивнул, улыбнулся и сел в такси. Когда они впервые познакомились, Хёсан считал Икчже своим если не идеалом, то около того – это было давно и не правда – и даже с некоторым трепетом каждый раз называл его хёном. Икчже общался со всеми, но их с Хончолем на каких-то одному ему ведомых основаниях выделял. Хёсан старался держаться к нему ближе. А потом возрастная грань размылась, и они стали на равных – выступали на равных, пили на равных, общались на равных, и Хёсан будто в один миг все восхищение похерил. То ли когда понял, что Икчже людям отдает больше времени, чем они ему, то ли когда увидел его без рубашки, сидящим на коленях у какого-то парня. Парня он этого больше не видел, но отношение не стало прежним. Хёсан думал, что это Икчже изменился, но Икчже каким был, таким и остался – не проблема Икчже, что Хёсан не видел его настоящего. Изменился в итоге сам Хёсан – повзрослел, набрался ответственности и в поведении своего хёна нашел кучу косяков. Вечно ржущий в трубку Икчже раздражал. Раздражал и когда менял компанию своих донсенов на чужую – пришлось набираться самостоятельности, а Хончоль стал почти как брат. – Хён, какой-то странный, – отмечал Хончоль. А Хёсан злился на весь мир и не следил за языком. – Наш хён какая-то нуна, а все бабы дуры. – Хёсан мог бы выразиться и хуже, но хуже уже выразился в треке, который записал вместе с Донхёком на фоне разбитых сердец и расставаний. Впрочем, Икчже из головы так и не вышел. Посадил их писать микстейп – хоть один-то у нас общий да должен быть – и с завидной регулярностью притаскивал с собой пакеты с едой. Только за пивом просил бегать самим – я же старый хён, и у меня больная спина. А потом Икчже ушел. Хёсан злился не долго – он же взрослый, он же должен понимать, что в мире ничто не остается неизменным – в любом случае, Икчже по всем параметрам было хуже. – А нехуй было уходить, – однажды все-таки сорвалось с языка – на очередном витке досады и злости. Икчже ответил, что он знает. Хёсану легче не стало, но силы ругаться в односчастье высосали. Теперь же каждый раз, когда Икчже уезжает раньше, у Хёсана чувство, что он проебывает очередной шанс. Внутри смятение: он даже ответить себе не может, а чего именно ждет и хочет. Хёна рядом? Чтобы все было как раньше? Даже если хён будет рядом, как раньше все равно не будет. С этим нужно смириться и жить, только Хёсан не хочет. Не вырос еще, значит. Концерт близится вместе с концом недели. Они с Хончолем готовятся – все-таки первый концерт в этом сезоне – ждут, волнуются и предвкушают. Своего хёна тоже ждут. Хёсан пишет ему сообщение с местом и временем и с предложением присоединиться до или после – Икчже соглашается на после. Сейчас он не тратит времени на пустые разговоры и чужих людей, но с ними его что-то держит, и Хёсан этому рад. Икчже приходит и прячет глаза под снэпбэком. Его узнают старые фанатки, и Хёсан видит, как Икчже с ними смеется и селкается – не может, конечно, отказать. За все время Икчже ни разу не обмолвился, что скучает по сцене и хочет вернуться. Если сначала было понятно и больно, то со временем Хёсан даже начал сомневаться – а было ли так Икчже это все нужно? К концу выступления Хёсан так вымотан, что хочет только пить и упасть на что-нибудь мягкое. Хончоль хлопает его по плечу – сам он жутко доволен собой. Икчже их вылавливает за сценой – здесь он все еще свободен в перемещениях, и может ходить, куда и когда захочет. Он валится третьим к ним на диван, тут же попадая в плен хончолевских лап. Хёсан жалеет, что он не успел схватить первым. – Эй, – Икчже слабо сопротивляется. – Придурки. Отпустите меня. Хёсан утыкается ему носом в шею и чувствует, как всего Икчже передергивает нервной дрожью. – Хён, поехали к тебе, – предлагает выруливающий из прохода Донхёк. Икчже по сути не успевает толком подумать, когда кивает – один вечер и одну ночь будет почти как раньше. У Икчже в квартире почти ничего не изменилось за последние полгода – поначалу они еще к нему ходили, а потом перестали. Хончоль валится на раскладной диван как на собственную кровать, тянется рукой к розетке и со вздохом смотрит на экран. – Заебал. Опять пишет. Икчже фыркает: – У тебя уже два месяца одна проблема. Хёсан с удивлением и ревностью отмечает, что Икчже тоже знает о том, кто именно пишет Хончолю, и что в принципе знает многое. – Да бесит он меня. Хё-оооон, что делать? С Шиёном они сегодня тоже пересекались, но Хончоль в привычной манере, посмотрев на него как на пустое место, взял и прокидал. Хончоль дует губы, этим капризным жестом прося Икчже что-нибудь сделать с этой его проблемой, но Икчже только ржет и страдальчески гладит его по коленке – когда же ты, Хончоль, за своим упрямством увидишь что-нибудь другое? Икчже сидит с ними до утра, хоть и устал после рабочего дня, и засыпает чуть ли не сидя, пока его волоком не утаскивают в спальню на кровать. Хёсан точно знает, что сегодня место рядом с ним никому не отдаст – а Хончоль пусть спит на своем излюбленном диване. Икчже просыпается раньше всех. После сна состояние тяжелое и вязкое. Пока он приходит в себя, сердце пропускает несколько глухих ударов – рядом с собой он замечает спящего в одних штанах Хёсана. Икчже доходит до кухни – мимо сопящих в зале на диване Хончоля и Донхёка – и с удивлением отмечает, что весь вчерашний бардак убран, а бутылки сложены в один пакет. Икчже засыпает кофе в кофеварку, когда на его талию ложатся ладони – и сердце еще раз пропускает пару ударов, прежде чем он слышит голос Хончоля: – Хён, на две чашки, пожалуйста. Икчже кивает и не отстраняется, хотя в любой другой раз заехал бы ему локтем по ребрам. От Хончоля идет тепло – отстраняться совсем не хочется. Еще Икчже думает о том, что ему стоит подлечить нервы. Хончоль, один единственный, никогда не переставал заваливаться к Икчже без предупреждения – как минимум раз в пару недель – и жаловаться на жизнь. А для Икчже притаскивал бутылку вина, чтобы хён лучше спал ночью и не болел. – Все нормально? – спрашивает Хончоль, когда Икчже зависает, и все-таки получает удар поддых. Как раз вовремя – на кухню заваливаются все остальные. С синяками под глазами как у трупаков. Икчже открывает окно для проветривания – погода ветреная и дождливая – а Хёсан, напяливший сверху лишь майку, незаметно ежится. Икчже не знает, что за приступ альтруизма на него накатывает. Лучше б нет – Хёсан смотрит странно, когда он накидывает ему на плечи свою толстовку. Только незачем так Хёсану на него смотреть. Толстовка – это не знак и не подтекст, и не надежда показать свое отношение. Он вроде как уже решил – еще тогда, когда решил уйти. Впрочем, он догадывался, что реальность будет разниться с мечтами – в смысле, что все пойдет, как обычно, через жопу. Когда все, что было за душой, из духовного стало материальным? На квартиру что ли начать копить. На светлую, просторную и с красивым видом из окна? Хёсан надевает его толстовку и не снимает, когда уходит – хён, на улице холодно, а у меня нет теплой одежды, на неделе занесу. Икчже пожимает плечами, прощается со всей ожившей веселой компанией и идет курить на кухню. Вторая за одну неделю встреча с Хёсаном не добавляет душевного равновесия. Хотя когда-то Икчже было похуй на то, кто вокруг него – из той толпы народа, с которой он общался, трудно было выделить кого-то особенного. Пока этот особенный не выделил себя сам. Посреди недели к Икчже заваливается Хончоль и с порога начинает матерится на всю свою жизнь в целом и некоторых уебков в частности. – Хён, водка есть? У Икчже, конечно, есть – как раз для таких случаев. Хончоля всего трясет, когда он говорит, что трахнул 'этого придурка'. И добавляет, что случайно. Он прикладывает к виску холодный стакан и немного успокаивается. – Он меня достал, – мотивация Чон Хончоля охуена, как и он сам. – Тебе хоть понравилось? – спрашивает Икчже, получая в ответ пинок в ногу и отчаянный стон. Типа если бы не понравилось, Хончоль бы так не переживал. Икчже надеется, что Хончоль не будет вести себя как свинья – думать о чувствах других он начинает, обычно уже подумав о своих – когда решает, что ему не похуй. Хотя Икчже грех жаловаться – из всего хончолевского окружения к своему хёну Хончоль всегда относился лучше всего. В отличие от того же Хёсана. Второго за вечер звонка в день Икчже не ждет. За порогом стоит Хёсан с пакетом в руках – лучшего времени, конечно, не выбрал. Икчже вздыхает, а Хёсан делает вывод, что ему не рады. Впрочем, на пороге это его не останавливает, а когда он видит полулежащего на полу Хончоля, то кривится. А потом смотрит на Икчже. – Хён, у тебя щеки красные. Икчже, кажется, вспыхивает еще больше, прижимает ладони к щекам и только потом вспоминает, что он хён. – Я знаю. Они всегда такие. – Все-то ты знаешь, хён, – Хёсану и раньше нравилось его доставать. – Я тоже знаю. Икчже, не отвечая, идет за стаканом и не вслушивается в хёсановские препирания с Хончолем. – Ты обиделся? – когда Хончоль уже дрыхнет на диване, Икчже все не может выпроводить Хёсана и уйти спать. Или оставить его у себя. – Хончоль часто ко мне приходит. Последнего не стоило бы говорить сейчас, либо стоило сказать давно. – Не обижайся. Хёсан успокаивается, когда Икчже кладет свои ладони ему на плечи, подойдя почти вплотную. Он прижимается к нему всем телом и обнимает, а Икчже ни слова сказать не может, ни оттолкнуть. – Просто я тоже скучаю. – Я знаю. – Все-то ты знаешь, хён, – уже не звучит как издевательство. Все ты знаешь, но нихуя не делаешь, Икчже. Или все портишь. Вот как это звучит. – Мне нужно рано вставать. Нормально распрощаться тоже не выходит. Хёсан не остается. Раздражение достигает той стадии, когда становится сложно контролировать себя. Хёсана, если честно, обижает, что Икчже его не подпускает близко, даже когда обнимает – отстраняется всегда первым. Хончоль с той памятной ночи на Хёсана внимания обращает еще меньше, чем на стул, на котором сидит. – Прекрати пинать мой стул, – просит он, не отрываясь от телефона, и запутывает ладонь в волосы. Хончоль над чем-то усиленно думает уже несколько дней, и ничего хорошего надумать не может – судя по перманентно отстойному настроению. – Пошли покурим, – предлагает тогда Хёсан и встает, хлопая себя по карманам. Хончоль подрывается за ним. – Я сегодня вечером к хёну. Пойдешь? – В следующий раз, – Хёсан качает головой. Не дело идти к хёну в таком раздрае. Хотя в другой любой ситуации побежал бы первым. Хёсан усмехается. Раньше он столько не думал. Может, не стоило и начинать. Хончоль ведет плечами – мол, как знаешь, но только не начинай потом мудить. Хорошо, что он не говорит этого вслух. Хёсан вроде и так знает. Вечером он зовет к себе Донхёка – они обсуждают планы на будущее, гоняют дорожки и слушают треки хончолевского дружка. – Такая цаца, – комментирует Донхёк, а Хёсан ржет как скотина и думает о том, что он не привык оставлять за собой недомолвки, а еще о том, что с Икчже нужно поговорить. Потому что – какого хрена, хён. Вопрос остается без ответа все то время, что они знакомы. К несчастью, у кармы свои планы. Заваливаясь с Донхёком в бар на следующий вечер, Хёсан видит, как Икчже заходит в соседний – весь такой приличный, в костюме, сверкающих ботинках, только волосы длиннее, чем полагается по дресс-коду серьезных компаний. Хёсан даже хочет его окликнуть, пока не замечает, что Икчже не один. Какой-то парень, скорее даже мужик – по виду корпоративная крыса – открывает перед Икчже дверь, а тот в благодарность улыбается. У Хёсана от его улыбки сводит зубы, а кулаком хочется пробить кирпичную стену за своей спиной. – Ты предвзят, – одергивает его Донхёк с некоторой степенью злорадства. Про корпоративную крысу Хёсан-таки выражается вслух, но и тут своего хёна хочется защитить – от ярлыков и предубеждений, и, может быть, своей собственной злости. Хёсан не верит, что все прошлое остается в прошлом. На своей шкуре проверил. – В любом случае, сегодня кто-то напьется. Удивительно, что этим кем-то становится Донхёк. Хёсан тоже вливает в себя на убой, но кроме тяжелой, противно трезвой головы ничего взамен не получает. Карма – опять сука, или знает, как будет лучше? Он плюет на все и едет к Хончолю – пусть они и цапались последние дни как драные нервные кошки. Подраться бы им от души, набить друг другу морды, да разобраться со всей происходящей вокруг хуетой. Но у Хончоля на пороге стоит Шиён – с кислой миной, будто с Хончолем только что поговорил по душам. Или опять до нормальных разговоров не дошло. – А я уже ухожу, – у Шиёна, если присмотреться, покрасневшие губы и мятая одежда, и выглядит он сбитым с толку и рассеянным. Он натягивает на голову панамку и проходит мимо. Хёсану кажется, что он снова приехал куда-то не туда и увидел что-то не то. Хончоль не обращает на него внимания и заваливается спать. Его вроде как в конец все заебали – то, что Хёсан умудряется расслышать. На улице ждет такси Шиён – еще не успел уехать, или, может, просто завис в своем космосе. Хёсан никогда не был с ним близок – не те взгляды на жизнь. Общались пару раз и пересекались пару десятков. – Поехали, выпьем? – внезапно предлагает Шиён. Тоже оценил комичность ситуации. – Я и так полночи пью. – Еще половину точно ничего не будет. Хёсану нравится такая логика, а может просто сейчас с Шиёном, нервно комкающим в руке сдернутую с головы панамку, он ощущает некоторое родство, и почему-то соглашается. – К тебе или ко мне? – Ко мне. Если бы ему кто сказал с утра, что он проведет ночь у Шиёна, Хёсан бы, как минимум, рассмеялся. Эта ночь странная и неожиданная, и полнейший провал в плане событий и ожиданий. Хёсан устал, но с каким-то поразительным упрямством снова едет не домой. Уже под утро он ловит волну откровенности – наблюдая за рассветным за окном небом. – Нахуй тебе это надо? Ну, чо у вас там с Хончолем. Шиён смеется и говорит, что в его случае нельзя подойти и сказать "ты мне нравишься" и получить взаимный ответ, типа не бывает все просто и "жили счастливо". – А еще было бы скучно, – добавляет Шиён в конце своей исповеди. Вот так просто, на самом деле – Шиёну скучно, и только мозгоебство способно эту скуку вытеснить. – Ты часто слышишь, что ты псих? – Чаще, чем хотелось бы. Потом Хёсан все-таки едет домой – записывая в блокнот телефона отдельные слова, чтобы не забыть это чувство, или, наоборот, чтобы проснувшись следующим днем, его не вспомнить. Икчже позволяет придержать перед собой дверь и накинуть пиджак на плечи, но от продолжения отказывается – неуставные отношения с коллегой не то, чего он бы для себя хотел, да и тупо не встает. Если говорить откровенно. – А на кого встает? – язвительно спрашивает внутренний голос. Икчже открещивается. Как бы ни хотелось, уже поздно начинать то, что так и не началось несколько лет назад. Если бы Икчже был внимательнее, если бы не был хуевым хёном, если бы не был таким эгоистом. С Чжеюном они почти на равных. С ним рядом можно побыть немного размазней – первые пару часов слушать последние незаконченные треки, а потом пьяно тупить, доставая идиотскими вопросами. – Ты же мой хён, – хоть кому-то Икчже не. – Ты же должен мне объяснить. На вопрос "почему" Чжеюн советует ему отправиться в студию – каждый раз отправляет как нахуй. – Только не пизди, что ничего не писал. – Писал, – Икчже никогда не умел сдерживать свои творческие порывы. Так и не научился. – Сказки писал. – Порно-сказки? – Чжеюн подъебывает вместо утешений – тоже тот еще хуевый хён. – Нет, нормальные. – Икчже не нужны утешения, в принципе. Никто не говорил, что взвешенные и разумные решения оказываются правильными. Но хотя бы Хёсан перед глазами особо не мельтешил до последней недели. "Кого ты обманываешь, Икчже?" Если бы Хёсан пришел к нему сам, Икчже не смог бы его прогнать – видимость собранности и спокойствия существует, пока в поле зрения отсутствуют деструктивные элементы. Неуважение Хёсана он пережил весьма болезненно – 'нуна' в обращении, тупые подъебы и много еще чего – но все-таки пережил. И простил, хотя так и не понял, чем именно заслужил. Иллюзией себя не тешил – неправильных поступков с его стороны было предостаточно. Когда Хёсан после очередной – далеко не первой – недели молчания, встречает Икчже после работы, то вызывает ступор и малодушное желание развернуться и сбежать. Икчже выходит на улицу, переговариваясь с коллегой, который быстро ретируется после угрюмого взгляда Хёсана. – Я пришел поговорить, хён, – говорит Хёсан, посмотрев на Икчже. Его взгляд рассеянный, и останавливается у Икчже то на подбородке, то на плече, то на губах, но не достигает глаз. – Если ты не занят. Икчже сам обрывает себе пути отступления, когда отрицательно качает головой. – Хорошо, – Хёсан кивает сам себе и уверенно тянет Икчже за рукав. Хёсан выглядит как человек, который для себя что-то решил. Вряд ли Икчже понравится. – Тогда пошли поедим. Икчже заказывает соджу, Хёсан – все остальное. Первые минут пятнадцать они молчат, хотя Икчже кусок в горло не лезет. – Хён, ты всегда так питаешься? То-то такой худой стал. – На себя посмотри, – бурчит в ответ Икчже и налегает на соджу. У него начинают краснеть щеки – даже трогать не нужно, чтобы понять. Рядом с Хёсаном ему всегда жарко – особенно от горящего прямого взгляда. Икчже прячет от него глаза. – Хён, я тебя обидел чем-то? – теперь Хёсан выглядит расстроенным, и Икчже не может не перевести на себя стрелки. – Ну, тогда, когда я ушел? – Ты об этом хотел поговорить? – Нет, не о чем-то конкретном, – о том, кем мы были? Кем стали? Икчже думает, что сейчас не лучшее время. Но для таких разговоров никогда не бывает хорошего времени, а Икчже Хёсану задолжал. Только что говорить? В голове звон пустоты и ни единой мысли, которую он мог бы обличить в слова. Тогда начинает Хёсан – он всегда был смелее. – Мне тебя не хватает, хён, – они возвращаются туда, где остановились в прошлый раз. Икчже чувствует себя немощным мудаком, потому что не может открыть рот и сказать хотя бы, что ему тоже. Не хватает. Связки на горле будто парализует – он выдохнуть-то не может. Внутренний якорь удерживает от опрометчивых поступков – только кому от этого лучше? Если еще не похерил дружбу Хёсана до конца, то самое время. Хёсан не может скрыть разочарования, когда выдыхает. – Почему ты такой атрофированный, а, хён? Икчже тоже выдыхает – медленно и тихо, чтобы Хёсан не видел, как ему тяжело. Он тоже задавался этим вопросом – вот даже недавно, у Чжеюна. Хёсан ждет, а Икчже опять ничего не может сказать в свое оправдание. – Ладно, я знал, что из этого ничего не выйдет. Ни у кого в Икчже нет веры, да? Может быть, так и нужно. На Икчже жалко смотреть. Хёсан не уходит, хотя очень хочется убежать куда-нибудь подальше. Растормошить хёна и добиться от него ответов всегда было сложно, но раньше Икчже отмахивался или сводил все шутку – за чувство юмора его хотелось удавить. Теперь же Хёсану удавиться хочется самому. Икчже ослабляет свой черный узкий пидорский галстук и прячет глаза за челкой. Хёсан бы взял его за плечи и хорошенько встряхнул. Он не привык ошибаться, зато привык достигать своих целей – и сейчас не успокоится, пока не получит от Икчже вразумительного ответа, пусть это даже будет ответ "нет". Не проймет, даже если будет сказано раз десять. Икчже пялится в стакан – выражение его лица все еще не видно. А Хёсан отбивает пальцами по столу – нервное. Конечно – на такого хёна никаких ебаных нервов не хватит. Его классический черно-белый костюм бесит, и ботинки бесят, и кожаный портфель, лежащий рядом, – образцовый, мать его, служащий. Хёсан опять выглядит рядом с ним как неопытный мальчишка – в грязных кедах и худи с накинутым на голову капюшоном. Только с их первой встречи прошло уже лет шесть. Хёсану больше не семнадцать, но Икчже, кажется, этого видеть не желает. – Знаешь, сколько мне уже лет, хён? Икчже вздрагивает от неожиданного вопроса и все-таки смотрит Хёсану в глаза. Ровно одну секунду, пока раздумывает над ответом. – Двадцать три? – Ага. А двадцать три – это не семнадцать, хён. Икчже фыркает. – Это значит, что ты взрослый, и мнение всяких старых хёнов тебя мало ебет? Раньше к этому сводился ни один разговор. Хёсан помнит, как Икчже лихо сворачивал подобные разговоры – ему было не интересно. – Это значит, что если ты, хён, скажешь мне отвалить, я не отвалю. Икчже кривится и, наконец, смотрит на Хёсана пристально и возмущенно. – Эгоистично, не находишь? – Но я хотя бы знаю, что мне нужно. Хёсан, в отличие от Икчже, не бежит от себя, поэтому и может говорить прямо, не стесняясь своих желаний. Хотя и стопроцентных гарантий у него нет. Икчже тоже раньше был эгоистом, когда эмоционально привязал к себе двух неотесанных юнцов. Привязал и бросил. Поэтому Хёсан считает, что у него есть право что-то просить. Икчже молчит: боится результата, к которому может привести продолжение их разговора. Где твоя откровенность, хён? И те времена, когда ты подтекстом в своих песен чуть ли не просил себя трахнуть? И ведь желающие находились. Хёсан сжимает ладонь в кулак. Опять наваливается разочарование и злость, и желание уебать всем, кто касался его хёна. И Икчже тоже – за то, что позволял, но ничего не переводил в статус серьезного – ни отношения, ни дружбу. Икчже первым уезжает на такси. Им, вроде как, теперь в разные стороны. Хёсан думает с минуту, докуривая сигарету, давит ее подошвой об асфальт, а потом ловит подъезжающее такси и называет адрес Икчже. Дорога впереди светится красно-желтыми огнями, а мокрый асфальт отражает зеленый свет светофора. Это кажется хорошим знаком. Когда Хёсан звонит в дверь, внутри все кипит – от напряжения и того, что он собирается сделать. Он не уверен, что у него достаточно сил заставить Икчже перестать ходить кругами, но один метод он знает. Икчже ему открывает, стоя в одном ботинке – второй еще не успел снять. Спросить – какого хуя – Хёсан ему дает. Заходит, прижимает своим телом его к стене и целует – напористо, глубоко, жарко и быстро. И ловит Икчже за талию, когда тот на ватных ногах сползает вниз по стене, смотря на него широко раскрытыми глазами. В собственную дерзость даже не верится. – А вот теперь серьезно подумай, хён. Я от тебя не отстану, – говорит Хёсан, улыбаясь, и целует еще раз – медленнее и нежнее. И уходит, пока Икчже не пришел в себя и не додумался Хёсану врезать – по роже или по яйцам. На душе легко. Первый шаг сделан. Хёсан сбегает вниз по лестнице и проходит несколько кварталов в сторону своего дома. И не может сдержать улыбки, вспоминая удивленный неверящий взгляд Икчже, сухие губы, горячий язык и легкую пробирающую дрожь под своими ладонями. Когда за Хёсаном закрывается дверь, Икчже безвольно тащится на кухню. Разве стоило убегать так долго. Он наливает и выпивает стакан воды – унять жажду и смыть со своих губ память о том, что Хёсан их касался. Стакан выскальзывает из рук, и Икчже вздрагивает – нервы и правда ни к черту. – Да и вся жизнь, – гиенит внутренний голос. Заснуть не удается добрую половину ночи, а на утро стояк такой, что хочется плюнуть на все, найти Хёсана и попросить закончить начатое. Вместо этого, Икчже собирается на работу, надевает рубашку, примятые брюки и пиджак, сковывающий движения в плечах. В глазах нездоровый блеск от перевозбуждения, и больше всего хочется взять в руки бумагу с карандашом и напиться – чтобы потом не вспомнить душевные словоизлияния. Или хотя бы напиться с Хончолем после работы. – У меня дела, хён, – отвечает Хончоль, когда Икчже звонит ему во время своего обеда. По его голосу ясно, что он недавно проснулся. – Нужна помощь? – Не, хён. Мои дела, мне решать. Икчже догадывается, что там за дела у Хончоля, а тот факт, что он записывает Шиёна в зону своей ответственности, определенно говорит о многом. Например, о том, что Хончоль повзрослел, а у Шиёна есть шанс. Следующий в списке – Донхёк, и это заведомо гиблый вариант. Завуалированные приличиями подъебы – никакого, мать его, уважения, но признак стабильности – сопровождают Донхёка всегда и везде. – Заведи девушку, хён. А погоди, это же не твой вариант. У Икчже уже давно нет нихрена никаких вариантов. А стоит только влиться в старую компанию, как хочется больше и чаще. Пока не оказывается, что у всех свои планы – вот даже на вечер – а Икчже в эти планы банально не вписывается. Да и куда ты вообще вписываешься, Икчже, кроме душного офиса и корпоративных вечерних попоек в баре через дорогу. Хотел жить нормальной жизнью, вот успокойся и живи. Его коллега – тот, с которым их встретил Хёсан – помогает Икчже снять пиджак, а потом ненавязчиво кладет ему на бедро ладонь и сжимает, намекая. Икчже думает, почему бы и не принять предложение, в конце концов. – Я слушал твои песни, – говорят ему и смотрят как на кусок мяса, с которым можно разок перепихнуться. – А, – Икчже отмахивается вроде ненавязчиво, скидывая руку со своего бедра. Он вспоминает всех, кто был у него раньше и смотрел тем же взглядом. Икчже, когда уходил, хотел измениться, стать серьезным, перестать добровольно отдаваться в чужое одноразовое пользование. Но забыл, наверное, что мир вокруг все тот же. Подумаешь, меньше бухла вокруг и больше такта. Икчже сваливает при первой возможности. – Меня дома... ждут, – говорит он с запинкой и обратно надевает пиджак. Телефон мигает, оповещая о входящем сообщении. Хончоль запоздало спрашивает, как дела, и если хреново – не составит ли компанию. – Нас таких трое, у кого хреново, и мы сидим в студии, – добавляет Хончоль и присылает плачущий смайл. В одном месте убудет, в другом прибудет. Икчже начинает верить в правильность своих поступков и обмен с мирозданием. Он без раздумий едет в студию, по пути берет еду на вынос – и не боится посмотреть в глаза Хёсану, которого, он уверен на сто процентов, сейчас встретит. Донхёк лезет в его пакет, пока Хончоль орет, что хён избавил их от страданий, еще бы с аранжировкой помог, и объясняет идею, включая на компьютере незаконченный трек. Хёсан улыбается как-то осторожно, но не игнорирует, а значит, не жалеет. Так они и засиживаются до полуночи. – Прогуляй работу завтра, хён, – шутливо предлагает Хончоль и разминает Икчже плечи. – За помощь проси, что хочешь. Ну, в разумных пределах. – Это у вас пределы неразумные, – и юношеский максимализм был когда-то. Икчже прикрывает глаза и прислушивается к тишине в коридоре, шуму процессора, дыханию окружающих его друзей и жалеет – как никогда раньше не жалел – что ушел. Донхёк говорит, что останется и добьет трек, Хончоль хитро улыбается на вопрос, куда собрался, а Хёсан кидает в Икчже свою толстовку – моя очередь, хён, заботиться, чтобы ты не заболел – и вызывается проводить. – Чтоб по дороге не украли, – совсем уж идиотская причина, но Икчже улыбается в ворот толстовки, чтоб никто не увидел. Пальцы от близости Хёсана дрожат. Они идут по опустевшим улицам, изредка касаясь друг друга плечами, и молчат. Говорить совсем не хочется, а молчать хорошо – Икчже за всю жизнь наговорил достаточно хуйни. Сегодня он первым целует Хёсана – потому что хочется, потому что вокруг никого нет, потому что у него давно не было таких вечеров. Хёсан тупит всего пару секунд, прежде чем подхватить Икчже за талию и углубить поцелуй. – Хён, ты же сейчас допросишься. Хёсан смеется между поцелуями и прячет лицо на плече у Икчже. Икчже совсем не смешно, возбуждение наливается тяжестью в паху, отключает мозг и работу инстинкта самосохранения. – Пошли к тебе, хён, – Хёсан не спрашивает, а ставит перед фактом. Он берет его за руку и тянет вперед. За пару лет многое изменилось – Хёсан понял, чего хочет, и научился ставить ультиматумы. От его уверенного взгляда у Икчже слабеет все тело. Его трясет, когда Хёсан ставит его на колени – так же легко, как и ставит ультиматумы – и медленно входит. Икчже двигает бедрами навстречу, просит двигаться – и еще быстрее, пожалуйста – но Хёсан усмехается, удерживает руками и гладит влажную спину. – Эй, хён, полегче, – наклоняясь, чтобы поцеловать Икчже в плечо, он входит еще глубже. Икчже хочет, чтобы Хёсан сходил с ума, но вместо этого сходит сам, и смех в ответ на собственные стоны в некоторой степени кажется унизительным. Он кончает первым – хоть и был снизу, и уже давно не подросток – со стоном, от которого самому становится паршиво. Хёсан больше не смеется – стягивает с себя презерватив и кончает Икчже на задницу. Его руки гладят спину и живот Икчже, пока их дыхание успокаивается. – Я хочу еще, хён, – говорит он через несколько минут и переворачивает Икчже на спину, гладит его по бедру, раздвигая ноги широко в стороны, а потом скользит пальцами в растянутый вход. – Ты охуел, Хёсан, – Икчже не нравится свой голос – слишком просящий и неуверенный. – Да-да, хён, – Хёсан подтягивается к нему и болезненно-остро целует в шею, оставляя на ней яркое клеймо. Все несколько лет стараний Икчже в эту ночь летят к чертям. Утром он берет выходной, но с сорванным голосом, растянутой задницей и саднящими губами не чувствует себя счастливым. – Я не могу, – шепчет он, когда к его голому плечу прикасаются губы Хёсана. Потому что мудак, который не может примириться с ситуацией и довериться. Хёсан раздраженно выдыхает, но далеко не отходит. – Я знал, что одна ночь тебя не убедит, – он разворачивает Икчже к себе лицом и целует несдержанно и жестко – потому что может. А Икчже отвечает как последний дурак, пока Хёсан его сам от себя не отталкивает. – Хоть кофе мне сделаешь, нуна? Икчже ненавидит его за то, как интимно звучит это обращение. Хёсан знал, что не будет просто, и был готов ко всему – от отрицания до нервного срыва, но в мозгу у Икчже происходят альтернативные процессы. Хёсан не может даже толком разозлиться и все утро распинается про свои планы на день и на вечер, и на следующий день – чтобы не искать встреч самому. – Нахуй ты его оставил? – спрашивает Хончоль, набирая Икчже сообщение. Аргумент "хён меня отшил" с ним не работает. У Хёсана перед глазами стоит тот самый затраханный хён, и больше всего ему хочется к нему вернуться. – Не отвечает он. Хончоль с ним бухать отказывается, Донхёк тоже, с рандомными знакомыми – бессмысленно, одному – стремно. Вечером Хёсан идет домой и с час смотрит в потолок, перебирая в памяти моменты их единственной ночи – и белые капли, стекающие по бедрам Икчже. Ситуация откровенно отстойная, но не в природе Хёсана сидеть и ждать. Он едет к Икчже, будучи уверенным, что ему никто не откроет. Разве что после долгих убеждений. Но лучше быть ближе, чем дальше. Икчже, вопреки ожиданиям, открывает – с бокалом вина в руках и рассеянным взглядом. – О. Я думал, это Хончоль. Он уже пьян достаточно для того, чтобы без споров впустить Хёсана в свою квартиру – опять позволяет быть слишком близко. – Все еще не могу, – повторяет Икчже свои слова, но взгляд провоцирует на действия. Ебнутый хён опять сводит с ума. – Буду тебя каждый раз спаивать, чтобы ты соглашался быть со мной. Икчже невесело смеется, отставляя стакан в сторону. Хёсан выигрывает еще одну ночь. Быть рядом с Икчже легко. Его хён в широкой растянутой футболке и с бокалом вина в руках выглядит комично, когда первые полчаса играет в неприступность, но после второго бокала размякает и позволяет себя целовать, и откликается всем телом – дает понять Хёсану, что каждый вечер он приходит не зря. Икчже со смехом отбивается от Хёсана ногами, когда тот его без уговоров валит на пол и задирает футболку выше сосков. – Ну давай хотя бы на кровати, Хёсан, – означает полную капитуляцию. Вот только отчаянный взгляд Икчже не дает покоя – и толчки внутрь его тела получаются резче, чем Хёсану хотелось бы. – Я от тебя не уйду, хён, – повторяет Хёсан в тысячный раз, а Икчже легко и расслабленно улыбается – будто между ними и так все хорошо. До начала следующего вечера. Хончоль смотрит на Хёсана сочувственно – сам-то свою личную жизнь устроил. Кто из них двоих больший мудак – спорный вопрос, но когда Хончоль вместо послеконцертной пьянки незаметно куда-то сваливает с Шиёном, Хёсан думает, что все-таки он сам. Поэтому тихо сваливает вслед за ними и едет к Икчже. – У вас же концерт. Я тебя не ждал. – Закончился, – Хёсан пожимает плечами, будто для него привычное дело сваливать с концертных афтепати. – А ты чего не пришел? У тебя же выходные. – Устал. – Ну Хёсан и не ждал, что ему ответят абсолютную правду. В комнате у Икчже беспорядок – по полу разбросаны листы, часть – исписаны и скомканы, открытая бутылка вина с двумя бокалами и расправленная постель. – У тебя кто-то был? – невольно спрашивает Хёсан, поднимая один из измятых листов и вчитываясь в содержание. Икчже смотрит недовольно, но листок не отбирает – методично поднимает с пола остальные. – Ты серьезно? Неверное слово, и, Хёсан уверен, его выгонят из квартиры нахуй. Но невольная ревность и их шаткие отношения вынуждают забить на осторожность. Терпение никогда не было его сильной стороной, особенно когда эмоции берут вверх. – А что, хён, мне думать? – он обводит комнату взглядом и останавливает его на Икчже. – Блять, я весь день спал, пил и писал, – Икчже машет кипой листов для убеждения. – И ничего тебе не обещал. Хёсан прячет улыбку – и не оправдывался тогда бы, что уж. – Все, тайм-аут, нуна, – расфокусированный от резкой смены темы Икчже сам падает в его объятия и губы Хёсана тоже находит сам. Когда Хёсан рядом, Икчже перестает сопротивляться и забывает причины, по которым должен. Хёсан с упорством барана приходит каждый вечер, а Икчже упорно думает, что каждый раз – это последний, но к хорошему легко привыкнуть. Выпитое вино кружит голову, а злой Хёсан, стоящий в полуметре вызывает неконтролируемое желание забить на все доводы рассудка. Хёсан гладит его спину под футболкой и забирается руками под домашние штаны. Икчже, падая спиной на скомканное одеяло, без стеснений разводит ноги. – Хён, давай встречаться? – Я подумаю. Желание все обдумать выливается в желание напиться. Икчже забивает на то, что следующий день рабочий, и вливает в себя один за другим стаканы виски. – Хён, тебе не поплохеет? – Хончоль не разделяет его энтузиазма. Но, в конце концов, сам Икчже не напивается с двух бокалов пива. – Не в ближайшие два часа. Хончоль показательно засекает время, а Икчже пытается его ударить за неуважение, но промахивается и летит носом в стол. – Бля, хён, ты невыносим, – у Хончоля на лице смирение и вопрос "почему именно я", но сдавать хёна Хёсану в таком состоянии тоже не кажется хорошим решением. Икчже тоже ругается, трет нос и от резкой боли почти трезвеет. А потом показательно вздыхает несколько раз. Пить много, и правда, не стоило. Рабочих обязанностей никто не отменял, а схема напиться, чтобы забыться, изначально приносила одни проблемы. – Ну вот чего ты сейчас хочешь, хён? Можешь мне не говорить, просто подумай. – Хончоль ждет несколько секунд, а потом продолжает. – И вот похрен – можно или нельзя. Ты же сам нам говорил ни перед чем не останавливаться. А потом он улыбается, как дурак, будто не он только что учил Икчже жизни. – Так я звоню Хёсану? – Иди ты. Икчже привык просыпаться, ощущая тяжесть руки Хёсана на своей спине. Он обычно встает раньше – у него все-таки график с восьми до пяти, с которым стоит считаться. Вот только Хёсан по утрам упирается стояком в его бедро, и не пойти у него на поводу очень сложно. – Хён, еще рано, – Хёсан лезет за телефоном под подушку и смотрит на время, а потом из его взгляда вмиг уходит сонливость. Икчже чувствует проблемы, когда Хёсан придавливает его сверху своим весом. – Мы быстро, хён. Тебя даже подготавливать не нужно, – он скользит смазанными пальцами между ягодиц Икчже, проникая ими внутрь. – После вчерашнего. – Я тебя убью, – Икчже раздвигает колени и приподнимает зад. Ситуация не двусмысленная, чтобы сейчас ломаться – это вроде как ниже его достоинства. Хёсан прекращает издевки, когда Икчже насаживается одним плавным движением. Икчже не сказал бы, что смирился и полностью отдался на волю Хёсана. Он чувствует вину – за то, что когда остался один, сразу же потянулся назад, а все время до – проебывался, не оглядываясь на других. Хёсан встречает его на выходе из офисного здания, подпирая спиной переднюю дверь своей новой тачки – выглядит как с картинки, а Икчже простреливает пониманием, что необходимо все закончить. – Я купил машину, – Хёсан весь светится и даже как джентльмен открывает для Икчже дверь с другой стороны. – Что, даже ничего не скажешь? Затем обегает машину и тоже садится – и гладит Икчже по коленке. – Прости, не удержался, – он смеется, когда Икчже сводит ноги. Хёсан треплется всю дорогу – пока они стоят в вечерних пробках и на красных светофорах. Икчже наблюдает за ним краем глаза – Хёсан вырос уверенным и самодостаточным. Поэтому должен понять. – Хёсан, ничего не выйдет, – Икчже смотрит на подъезд своего дома, когда озвучивает свое решение, а потом тянется к ручке, собираясь выйти. – Ничего не объяснишь? – Хёсан успевает заблокировать дверь. Икчже чувствует себя птицой в клетке. – Ну, посмотри на меня, зачем я тебе? Столько времени потрачено впустую. – Икчже грустно улыбается. За все проебы приходится платить. – Не думаешь же ты, что я куплюсь на твои причины? Хёсан резко тянет на себя и целует – грубо, больно, а потом становится мягче. Икчже ненавидит себя за то, что отвечает ему. – Не думаешь же, да? – на лице вместо растерянности, опять усмешка. – Я знаю, чего я хочу, и меня заебало ждать. Подумай, хён. Икчже выходит из машины на дрожащих коленях и провожает Хёсана взглядом. Икчже опять думает – когда с непривычки замерзает под тонким одеялом, когда вспоминает прошлое утро и не может избавиться от стояка, когда телефон молчит в конце дня. – Хён, все нормально? – спрашивает Хончоль. – Что приуныл? – спрашивает Чжеюн. Донхёк ничего не спрашивает – скептически приподнимает бровь. Икчже отмалчивается – не хочет слушать, какой он мудак, и чужих советов тоже не хочет. Он уверен, что отвыкнет, справится – зарывается в работу, пьет с коллегами после, засиживаясь допоздна. Рутина затягивает, а чувство, что он испытывал, находясь рядом с Хёсаном, кажется эфемерным. Он даже готов назвать его счастьем. Пальцы холодеют и не слушаются, когда он ищет номер Хёсана в списке контактов. – Да, Икчже-хён, – голос у Хёсана мягкий и спокойный. – Я ждал, когда ты позвонишь. – Не если? Ты опять издеваешься? – у Икчже вырываются нервные смешки. – Я никогда не издеваюсь над тобой, нуна. – Заедешь ко мне? – Подвезу. Он и правда подъезжает спустя пару минут. Икчже садится к нему в машину – опять на ватных коленях. – Кто меня сдал? – Хончоль. В машине темно, и с улицы почти не видно их лиц. Целоваться в машине неудобно, опасно и несколько пошло, но Икчже и так долго сдерживался.