Ледяной узор

Была где-то на севере, далеко-далеко, чудесная страна. Жили в ней добрые люди, смелые, стойкие. Умели они и трудиться на славу, умели и гулять-отдыхать. А сказать надо, что в стране той зима царила вечная. Но не печалились люди, потому что волшебной была она. И каждый день для них был радостью: то месяц по небу золотые песчинки-звёздочки рассыплет, то ночь вздумает небо сиянием разноцветным расписать, то тучи-подушки забросают снежинками пуховыми. Но самое главное волшебство творил мороз трескучий. Споёшь песню али на инструменте каком сыграешь — замёрзнет песня, застынет мелодия, останется в воздухе иль на руке узором ледяным. Любили люди такие узоры: на окна, на крыши вешали их, чтоб глазу любоваться. И вечерами долгими собирались вместе, пели, играли, и вмиг всё кружевом изо льда покрывалось, в лунном свете блистающим. Лучше всего чудеса ледяные выходили у Туоми с Тари. Как садился Туоми за пианино, так и лилась мелодия, то волной плавной, то скачками быстрыми, трелями переливчатыми, а как Тари петь начинала, звучала её песня то громко, звеняще, то тихо, нежно. И сплетались людям на радость узоры расписные, кружева тончайшие, где на каждом слове застывала картинка причудливая: вот солнце спящее, вот океан молчаливый, тут русалочка меж камней спряталась, тут волк тропкой тайной пробежал… Даже привычные люди, знающие, и те головами качали, кружевам дивились. А секрета-то никакого и не было: любил Туоми певунью Тари, но о чувствах своих молчал скромно, лишь в стихах позволяя сердце на волю выпустить. И наполнялась душа его радостью, когда слышал он, как она пела его строки, и казалось ему, что не было в этот миг мира вокруг. Ещё сказать надо, что узоры ледяные парни девушкам дарили, то просто милую порадовать, а то и в любви признаться с их помощью. И хранили кружева такие дюже особенно, в шкатулках отдельных: не ровен час, подслушает кто чужой слова нежные, подглядит узор заветный, для одной лишь в целом свете предназначенный. Вот и задумал Туоми для Тари слова найти нежности неслыханной да узор сплести красоты невиданной. А пуще того, не простым узором обратить их, а сотворить поистине чудо чудное, диво дивное — ожерелье из льдинок серебристых, из снежинок искристых. Но долгой работы требовал такой подарок: сначала слова сложить, чтоб тонкой цепочкой одно к одному легло, да потом мелодию сочинить, чтоб звенело, торжествовало в ней чувство бушующее! Семь седмиц плёл Туоми своё ожерелье, подгонял слово к слову, нотку к нотке — льдинку ко льдинке, снежинку к снежинке. И вышло у него украшение красоты неземной: звёзды с луной в нём серебрились, тоненько вызванивали ледяные бусины слова нежные да ласковые. А ещё сделал Туоми к ожерелью шкатулку, кружевом искусно разукрашенную, инеем выбеленную. Вот и готов стал подарок его. Одел Туоми свою одежду лучшую, взял шкатулку с ожерельем драгоценным и пошёл Тари искать. Птицей билось сердце его, кровь горячая в голове стучала. Добрался он до дома певуньи своей ненаглядной, постучал в двери. Открыла ему мать её да спросила, за чем пожаловал. «Тари увидеть хочу», — молвил Туоми. «Так ведь нет её здесь, уехала она с мужем своим, — сказала ему старушка. — Долго ж ты в четырёх стенах сидел, коль не знаешь об этом». Поблагодарил её Туоми и пошёл прочь, голову опустив. Камнем стылым навалилась тоска на него. Понял он, что опоздал безнадёжно. А может, и не полюбила бы Тари его вовсе, даже если бы открылся он ей. Холодила Туоми руку шкатулка узорчатая с ожерельем дивным, только уж теперь бесполезным. Достал он украшение, поглядел, как в бусинках свет звёздный играет, да и дохнул на него. Закапали льдинки, растаяли снежинки искристые, и остались у него на ладони лишь капельки-слезинки. Стряхнул их Туоми, расправил плечи и пошёл дальше. А больше с того вечера его и не видал никто. Лишь заезжие люди сказывали, что на дальних окраинах, у самого седого океана, будто бы встречали парня, с ним схожего. Бродил он один-одинёшенек среди льдов, и звенели те у него под ногами: тари-тари, тари-тари…