Анечка

      Тихо. Очень тихо… Оглушающая тишина давит с огромной силой, усердно пытаясь пробиться сквозь плотную ночную завесу.       Холодно. Очень холодно… Безжизненные каменные стены маленького, узкого пространства делают его еще уже, а старые, заржавевшие прутья тюремной решетки раз за разом, как будто насмешливо, демонстрируют свою власть над тобой, показывая, что ты – раб этой гнилой, пропахшей сыростью подвальной камеры.       Вдруг сквозь крохотное решетчатое окно, находившееся высоко под потолком, слабо пробился робкий луч тусклого лунного света, нарушая господство кромешной тьмы, отчего та еле слышно зашипела, отступая.       - Тринадцатое... – тихо выдохнул молодой мужчина, сидящий на земляном полу в самом углу камеры под номером «242», и откинулся назад, коснувшись спиной стены и, опустив бледные, но по-прежнему крепкие и сильные руки на чуть согнутые колени. От этих движений прядь его густой черной шевелюры небрежно спала на лицо. Он слегка поморщился и, не открывая глаз, слабо тряхнул головой.       «Тринадцатое», - снова, но уже мысленно повторил мужчина, - «Кажется, завтра еще и пятница. Надо же, какая ирония!»       Он негромко усмехнулся, но, сразу же почувствовав резкую боль в груди, тихо застонал. Его красивое, стройное тело, сейчас скрытое только тонким трико и полностью расстегнутой рубашкой, сплошь покрывали уже пожелтевшие синяки и недавние фиолетовые кровоподтеки…       - … Когда и с какой целью Вы вступили в заговор против сталинского режима? – с железобетонной интонацией, не знающей ни возражений, ни пререканий, спросил тучный, грузный мужчина с красным, как советский флаг, лицом и приказал помощнику – щуплому молодому солдатику замахнуться для нового удара.       - С чего Вы взяли, что я вообще в него вступал? – последовал вопросительный ответ мужчины, которого тут же наградили за дерзость новым, обжигающим кожу ударом.       - Несколько десятков человек, - продолжил толстяк, - уже были расстреляны по вашему обвинению, не меньшее количество отправлено в концентрационный лагерь. Ну Вы ведь неглупы, ну помогите же Вы сами себе – сдайте подельников, и тогда, может быть, Вам удастся избежать этой ужасной участи…       - Вы предлагаете мне клеветать на себя и на других ни в чем не повинных людей ради сомнительного шанса на спасение? – немного сощурившись, спросил мужчина.       - Какой же Вы упрямый! – с ложно-сожалеющим вздохом произнес здоровяк, приказав помощнику продолжать…       Громкий неожиданный крик, словно волной, прокатился по темному тюремному коридору, резко осветившемуся ярким светом, и заставил мужчину вздрогнуть и открыть глаза, прервав цепь воспоминаний. Тело опять отозвалось новой порцией боли, отчего он почти застонал, но, плотно сжав зубы, все же сдержался.         Тем временем, крик становился все громче, а через мгновение мужчина увидел двух молодых людей в форме, с обеих сторон державших под руки какого-то старика, громко орущего и всеми силами упирающегося. Но, несмотря на все его старания, солдаты без особого труда запихали его в одиночную камеру под номером «241» и, привычным движением закрыв ее, ушли. Свет погас.       «Юродивый, что ли?» - промелькнуло в голове у мужчины, когда его глаза вновь привыкли к темноте, и он смог увидеть, как маленький, сухонький старик, заведя руки за спину, стал кругами ходить по своей камере, одновременно покачиваясь из стороны в сторону и быстро что-то шепча. Неожиданно он остановился и, резко подняв голову, посмотрел прямо на мужчину ясным, чистым серьезным взглядом пронзительно-зеленых глаз. Черноволосый неожиданно вздрогнул, удивившись поведению карлика, однако уже буквально через секунду старик продолжил свое странное занятие, отчего мужчина, слегка тряхнув головой, решил, что разумность в глазах новоприбывшего соседа ему только почудилась, и вновь углубился в свои мысли…       «… Как странно… Человек может прожить всю жизнь, совершенно не задумываясь о тех или иных вещах, считая их присутствие, либо отсутствие абсолютно естественным, а потому недостойным внимания. Он также может никогда не думать и об истинном значении этих вещей, полагая, что это очевидно. Он может спорить, утверждая, что этих вещей нет вовсе, но или, по крайней мере, они не существуют в реале именно так, как их зачастую описывают, например, в книжках, не только предварительно не удостоверившись в этом, но и даже не определившись с тем, что это вообще такое… И вот возникает вопрос: а правильно ли он поступает, не обращая внимания на истинную важность несущественных для него вещей? Но как человек, который об этом не думает, может на него ответить? Особенно учитывая тот факт, что он даже не может задать его себе…       Говорят, что с возрастом люди меняются, становятся мудрее… Но никто никогда не говорит, почему так происходит, и в чем заключается эта мудрость? Те, кто говорят, что дело только в возрасте – врут! Либо не понимают, что говорят. Все, что так или иначе меняет людей, не может быть простым неодушевленным и нематериальным предметом. Людей меняют только люди (!), случайно или специально создающие для них новые, непройденные этапы, новый, не приобретенный ранее опыт, новые, неизвестные обстоятельства, создающие новую жизнь…       Я помню себя еще ребенком маленьким и беззаботным и вечно носящимся по огромному, восхитительному, просторнейшему зеленому саду, являвшегося частью богатого имения нашей семьи. Часто ночью, перед сном, мой отец рассказывал мне полуправдивые истории про пиратов, которые я потом с лихвой обыгрывал там днем. Я рос в атмосфере полного взаимопонимания и любви. Я не смог бы объяснить то, как я это понимал. Я просто знал это. Чувствовал. И мне было этого достаточно…       Я был единственным ребенком в семье, поэтому моя матушка все свое свободное время и всю свою материнскую любовь посвящала мне. Она самостоятельно дала мне первое, начальное образование, привила любовь к литературе, музыке и истории. Я никогда не забуду ее милую улыбку и вечно светящееся добротой лицо. Она всегда мне улыбалась. И именно она стала первым человеком, изменившим привычное русло моей жизни… Однажды теплым летним вечером я, как и обычно, придавался своему любимому занятию, бегая вокруг цветущих медовых яблонь и размахивая длинной деревянной палкой, как железным мечом, на этот раз представляя себя английский корсаром Фрэнсисом Дрэйком, только что получившим разрешение от королевы Елизаветы на грабеж очередного купеческого судна неприятеля.       Вдруг подул резкий, но теплый ветер, отчего кровь как будто бы забурлила в жилах, и я побежал быстрее, чтобы скорее успеть к родимой беседке – моему маленькому боевому пристанищу. Однако, завернув за угол, я неожиданно остановился. В беседке, кроме двух плюшевых зайцев и одного одноглазого медведя - членов моей непобедимой команды, был еще кто-то. Я спрятался за зеленым покровом вьюнков, привязанных к крыше и поэтому свисающих вдоль по каменой стене нашего дома, которая примыкала к саду, и пригляделся. В двух темных человеческих фигурах я узнал своих родителей, чему немало удивился. По вечерам они довольно часто проводили время вместе, но в доме, за ужином, когда отец рассказывал о том, как прошел его очередной рабочий день, а мама внимательно слушала, нередко улыбаясь веселым шуткам папы. Мое мальчишеское любопытство взяло верх, и я подкрался чуть ближе, чтобы подслушать их диалог. Они говорили тихо, но и тех, слов, что успевали долетать до моих ушей, было вполне достаточно, чтобы уловить смысл сказанных фраз.       - Как давно? – услышал я вопрос отца, и его голос… Дрогнул?       - Полгода, - почему-то опустив глаза в пол, ответила мама.       Тяжело вздохнув, отец присел на стул, опустив на стол крепко сжатую в кулак руку, в то время, как мама по-прежнему осталась стоять, лишь начав лихорадочно теребить подол своего бледно-фиолетового платья.       - Я его знаю? – вновь задал вопрос отец, а его лежащая на столе рука сжалась еще крепче, хотя, казалось, что сильнее уже просто некуда.       - Вряд ли, - тихо ответила мама, - Мы познакомились случайно, и он… не так богат и знатен, чтобы ты мог что-то слышать о нем… Коля, если ты боишься того, что скажут люди, то не стоит, правда. Никто ни о чем не узнает. Я заберу сына, и мы уедем, и больше не побеспокоим тебя, и…       Мама не смогла договорить - отец резко вскочил со стула и с такой силой ударил кулаком по столу, что, кажется, на нем появилась трещина. Папа тяжело задышал, а затем медленно подошел к испуганной маме и тихо произнес:       - Неужели, ты действительно считаешь, что единственное, что меня беспокоит – это общественное мнение? Знаешь, мне всегда казалось, что хоть я не говорил тебе об этом, ты и без слов понимала, что ты… - голос отца сорвался, поэтому остаток фразы он произнес очень тихо и хрипло, - Что ты дорога мне...       Мама, не отрываясь, смотрела на отца так, как будто бы только что увидела его впервые. Они оба молчали, стоя очень близко друг к другу. Отпустив подол своего платья, мама медленно подняла руку, чтобы коснуться ладонью щеки отца, но он отстранился, не позволив ей сделать этого.       - Не нужно, Вера… Если ты хочешь уехать - езжай, но Сашка останется жить со мной.       Сказав это, отец резко развернулся и покинул беседку, направляясь в сторону дома…       Я смутно помню все то, что было потом. Как подбежал к маме и, безостановочно плача, просил ее никуда не уезжать… Как спрашивал, что случилось, и почему был так расстроен папа… Как она целовала мое лицо и руки, как обещала, что останется со мной и никуда не поедет… И как на следующее утро, крепко прижавшись к отцу снова тихо плакал, узнав, что мама не сдержала своего обещания…       Она вернулась через полтора года. Увидев ее, стоящую в дверях, зареванную, уставшую, измотанную, но даже теперь не потерявшую для него былой привлекательности, он просто молча пустил ее в дом. Как будто бы не было этих долгих месяцев разлуки, как будто бы она просто несколько минут назад вышла прогуляться по саду, как делала это обычно. Отец ни о чем не спрашивал ее, ни в чем не винил, даже я, долгое время не могший простить позорный обман с ее стороны, вскоре к этому привык и тоже стал жить, как раньше…. Но разве можно забыть обман самого дорогого и любимого человека?       Второй особой, раз и навсегда перевернувшей мою жизнь, была она – Ольга. Дочь богатого купца и промышленника, знатная и невероятно красивая девушка, не оставляла равнодушным ни одного мужчину, хоть раз увидевшего ее. Я не был исключением…       Мы познакомились случайно на светском вечере, на который я очень долго не хотел идти и согласился лишь потому, что об этом меня попросил отец. В свои тогдашние двадцать четыре года я, хоть и жил отдельно от родителей, ни жены, ни детей еще не имел, да и иметь пока не собирался, что абсолютно не устраивало моих родителей, которые к тому времени уже не один год твердили мне о том, что пора бы и остепениться. Собственно говоря, именно этим и было оправдано мое нежелание посещать вышеназванный вечер, поэтому в назначенное время подъехав к дому человека, его организовавшего, я заранее решил, что не задержусь здесь больше, чем на полчаса. Как же сильно я тогда ошибался…       Еще в холле я столкнулся с доселе неизвестной мне, но очень привлекательной дамой, я улыбнулся ей и извинился за свою неловкость. Она сделала то же самое и предложила проводить меня к главному залу, что находился, как потом оказалось, на этаж выше нашего тогдашнего местоположения. Я не был против, даже наоборот – мне весьма льстило подобное внимание со стороны такой обворожительной особы, поэтому уже буквально через две минуты я забыл, что по приходу сюда сам себе ограничил время…. Ужин, танцы, карты, вино, снова танцы – именно так мы и провели весь оставшийся вечер, забыв обо всем и упиваясь лишь вниманием друг друга. Все, что я чувствовал тогда, наверное, было написано на моем лице синими чернилами и являлось настолько очевидным, что не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что я влюбился…       Мы обвенчались спустя месяц, тридцать первого мая в Николаевской церкви. Оба молодые, оба влюбленные, оба счастливые… Но счастье не было долгим. Через полгода прошла ослепляющая разум всепоглощающая страсть, еще через пару месяцев я с трудом мог подобрать тему для разговора, чтобы хоть как-то разрушить ту давящую неловкостью тишину в то время, которое мы проводили вместе, а когда после свадьбы прошел год мы стали жить как соседи – под одной крышей, но абсолютно разными и параллельными жизнями. Мы могли неделями не видеть друг друга и месяцами не общаться, при встречах бросая лишь короткое «доброго времени суток», но самым ужасным было то, что нас обоих все устраивало, и никто из нас не пытался вернуть хоть что-то из тех отношений, что были между нами раньше. Я до сих пор не могу ответить себе на вопрос: почему? Почему мне не было больно тогда, когда я видел ее в обществе других совершенно посторонних мужчин? И почему, когда однажды я не обнаружил ее в доме, от горничной узнав, что она «куда-то и с кем-то уехала», я не почувствовал той пустоты и отрешенности, что ощущал мой отец после предательства матери? Если бы я только знал, что однажды с лихвой повторю судьбу своего отца…         Я никогда не забуду то пасмурно-теплое зимнее утро, ее несильный, но настойчивый стук в дверь, ее, как и обычно, улыбающееся лицо. Она ни капли не изменилась, осталась все такой же красавицей: черные густые и прямые волосы, в которых сейчас ярким контрастом переливались хлопья нежно-серебристого снега, чуть смугловатая кожа и чуть прищуренные карие глаза. Единственной переменой, произошедшей с ней за долгое время нашей разлуки, был ее большой, но аккуратненький и милый животик. Я не был этому удивлен, напротив – такой исход был очень даже очевиден.       - Проходи, - обойдясь без приветствия и чуть отойдя с прохода, произнес тогда я.       Она улыбнулась еще шире и, кивнув, грациозно прошла вперед. Дойдя до зала, в котором мы раньше часто обедали, она заняла один из свободных стульев и, повернувшись в мою сторону, снова улыбнулась. Я последовал за ней, но не присел, а, скрестив руки на груди, остался стоять в дверях. Мы оба молчали, как вдруг она негромко рассмеялась, обнажив ряд белых и ровных зубов, а затем лукаво спросила:       - Ты скучал по мне?       Я знал из газет, что ее отец недавно обанкротился, и хотя в причины этого особо вдаваться не стал, было и так понятно, чего она хочет, поэтому я, решив обойтись без длинных предисловий, ответил:       - Давай вот только без этого обмена любезностями, ладно? Ты ведь хочешь денег, верно? Я готов их тебе дать. Сколько?       Она снова заливисто рассмеялась, а затем продолжила:       - Я всегда ценила твою проницательность, милый, но нет, деньги мне не нужны.       А вот это, признаться, меня уже удивило:       - Чего же ты хочешь?       - Все очень просто, - мгновенное ответила она, не переставая улыбаться, что, кстати говоря, уже начало меня порядком раздражать, - Я хочу вернуться.       - Куда? – не понял я.       - К тебе, дурачок, - отозвалась она.       И вот тут меня осенило. Да, моя жена всегда была не только умной, но и очень хитрой женщиной, просчитывавшей все на несколько ходов вперед. И сейчас она хотела убить сразу двух зайцев: обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь и избавиться от возможного позора.       - А если я этого не хочу? – крепко стиснув зубы, поинтересовался я.       - Но ты же не хочешь, чтобы все узнали о том, что ты выгнал свою бедную беременную жену на улицу, - непрозрачно намекнула на возможный исход событий она.       - Это не мой ребенок, - холодно отозвался я.       - Это ты об этом знаешь, - снова улыбнувшись, ответила она, - А люди будут считать правдой любую ложь, если ее красиво соврать.       Грамотный ход. Она всегда умела плести красивые интриги. В этом можно было даже не сомневаться.       - Чем же тебя не устроил отец твоего ребенка? – уже зная, что проиграл, решил задеть ее я.       Но она и здесь сумела блестяще выкрутиться, четко и ясно ответив мне:       - Нашего ребенка милый, и ты меня абсолютно устраиваешь…       Можно ли забыть обман дорого и любимого тебе человека? «Забыть нельзя, - ответил мне как-то на это отец, - но если любишь – простишь». Но любил ли я когда-нибудь Ольгу? Вот в чем был еще очень большой вопрос…       С возвращением жены в моей жизни ничего не изменилось, но разве что друзья некоторое время поздравляли со скорым пополнением в семействе. Мы снова жили вместе, как соседи, и снова никто из нас не пытался ничего с этим сделать.       Через три месяца она родила ребенка. Мальчика. Крупного и черноволосого. Как ни странно, очень на меня похожего. Но что оказалось еще более для меня удивительным, назвала его, как сама сказала, в честь меня – Сашей.       Правда, имя было единственным, что она дала своему ребенку. Через несколько дней после его рождения она оставила малыша на попечение нашей пожилой горничной, чему старушка, у которой не было своих детей, была несказанно рада, а потому даже согласилась сидеть с ним абсолютно бесплатно. Ольга могла пропадать дома не только днями, но и неделями. Ее совершенное безразличие по отношению к своему собственному ребенку поражало даже меня. Не знаю, почему, но меня не покидало чувство необъяснимой ответственности за этот маленький, завернутый в пеленку черноволосый комочек, который мне частенько приходилось вечерами держать на руках. А когда спустя полтора года этот самый комочек впервые сказал мне не совсем четкое, но громкое: «Папа!», я понял, что это только мой сын и ничей больше…       Это был шестой Сашкин День рождения. Ольги не было дома уже третий день, и я очень сильно сомневался в том, что она сегодня не только придет домой с подарком для сына, но и вообще вспомнит о его существовании. Однако, я ошибался… Она пришла, вернее, ее почти принес, так как сама она явно от выпитого идти была не в состоянии, какой-то молодой солдатишка, пролепетавший в мой адрес какие-то извинения и после этого быстро ушедший.       События этого вечера стали последней каплей, переполнившей ведро моего шестилетнего терпения, после которых я вместе с сыном решил на некоторое время уехать в имение единственной в моей жизни женщины, которая ни разу меня не предавала, не обманывала и которая всегда была просто рада меня видеть – моей бабушки – Марьи Васильевны. Так в моей жизни появился еще один человек, круто изменивший ее…       Марья Васильевна – почтенная, чуть полноватая и очень жизнерадостная дама, встретила нас еще радушнее, чем я мог себе предполагать. Увидев нас, она сразу же бросилась мне на шею, потом расцеловала Сашку, а затем погнала нас в дом, все последующее время что-то, не останавливаясь, говоря, говоря и говоря, чем всегда поднимала настроение любому человеку, находившемуся в этот момент рядом…         На третий день нашего пребывания здесь, я решил посетить находящуюся недалеко от нашего дома речку – одно из моих самых любимых мест, которые еще в детстве я оборудовал для игр. Яркое и теплое майское солнце весело улыбалось, любуясь своим отражением в прозрачной водяной глади, и ослепительным блеском играло в мелких песчинках на берегу. Легкий теплый ветерок приятно охлаждал кожу. Купаться было рано, поэтому я просто сидел на берегу, любуясь открывавшемуся пейзажу.       - Красиво, правда? - послышался за спиной нежный девичий голосок.       Я вздрогнул от неожиданности и обернулся, пытаясь увидеть лицо говорящего. Это была еще очень молодая девушка, на вид не больше восемнадцати лет. Ее трудно было назвать красавицей, но ее милое, еще немного детское, аккуратное личико, обрамленное длинными медно-рыжими кудрявыми волосами, сейчас заплетенными в слабую косу, выразительные голубые глазки и искренняя, добрая улыбка делали ее такой притягательной, что трудно было не улыбнуться в ответ. Я не стал сдерживать этот порыв.       - Красиво, - подтвердил я, тоже улыбнувшись.       - Я раньше Вас здесь не видела, - продолжила девушка, садясь рядом со мной на песок, - Вы не местный?       - Местный, - ответил я, - просто давно не приезжал сюда.       Она чуть прищурилась из-за яркого солнца и устремила взор на быстро текущую речку. Я последовал ее примеру. Тишина, на несколько секунд воцарившаяся между нами, совершенно не отягощала, а скорее наоборот – расслабляла и успокаивала.       - Ты не боишься? - неожиданно для самого себя спросил девушку я.       - Чего? – не поняла она.       - Меня, - просто отозвался я, вновь начиная улыбаться, понимая всю нелепость нашего разговора, - Абсолютно незнакомый мужчина, которого ты раньше здесь ни разу не видела. Может, я маньяк?       - Маньяки по ночам по темным переулкам с оружием ходят, а не по утрам с пустыми руками возле речки на песке сидят. Так что нет, я Вас не боюсь.       Несколько секунд мы просто молча смотрели друг на друга, а потом вдруг резко и одновременно рассмеялись. Долго, весело, искренне и заливисто. Мне кажется, я не смеялся так с самого детства…       - Меня, кстати, Аня зовут, - закончив смеяться, сказала девушка и протянула мне руку. Но не так, как это обычно делали девушки – тыльной стороной ладони вверх, чтобы мужчина прикоснулся к ней губами, а по-мужски, видимо, для дружеского рукопожатия. Я взял ее ладонь в свою и, аккуратно развернув ее, осторожно поцеловал. От неожиданности девушка широко распахнула глаза, а затем быстро отвела их, заливаясь краской, но руки не отняла.         Забавно было смотреть на ее еще детское смущение, но я все же решил сжалиться над ней, потому что цвету ее лица мог позавидовать сейчас даже перезрелый помидор, и, не менее аккуратно отпустив ее руку, тоже представился:       - Саша. И да, Ань, называй меня на «ты», пожалуйста, я все-таки не такой уж и старый.       Она снова заливисто рассмеялась, а потом вполне серьезно ответила: - Хорошо, Саша.       Последующие две недели пролетели, как один день. Мы с Аней и Сашкой постоянно гуляли, разговаривали на различные темы от политики до одуванчиков, которые плавно перетекали одна в другую так, что не надо было лихорадочно перебирать в голове вопросы, которые можно было бы задать, лишь бы нарушить эту напряженную тишину. С Аней было очень легко и весело. Они крепко сдружились с Сашкой, что не могло меня ни радовать. Всего за несколько дней у меня сложилось впечатление, что эту девушку я знаю всю свою жизнь, как будто бы она – это часть меня, и только с ней я чувствую себя собой. И абсолютно не важным была наша разница в возрасте и то, что могут сказать люди, увидев нас вместе, нам просто было хорошо, и мы оба наслаждались этими короткими мгновениями совершенного упоительного счастья, как будто бы уже заранее понимая, что оно не будет вечным… Однажды поздно вечером мы, как и всегда, возвращались с речки, о чем-то весело разговаривая. Когда мы дошли до дома Ани, Сашка крепко обнял ее, пожелав спокойной ночи и, улыбнувшись ей, помчался домой. Благо, моя бабушка жила всего в двух шагах отсюда.       - Когда вы уезжаете? – неожиданно спросила Аня, отчего моя улыбка тут же сползла с губ, однако, я так же заметил, что лицо девушки тоже омрачилось.       - Анечка, - тихо протянул я, обнимая ее за плечи и, одновременно чувствуя, как ее маленькие ручки обхватывают меня поперек груди, - не грусти, у нас ведь был такой хороший день. Давай не будем портить его преждевременной и неоправданной тоской.       Девушка медленно отстранилась и, чуть подняв голову, заглянула мне в глаза, а затем, тяжело вздохнув, сказала:       - Ты не ответил на вопрос.       - Я не знаю, - честно признался я, - Но разве это важно?       - Это важно! – настойчиво произнесла она, - Скажи мне, ты ждешь, когда твоя жена приедет сюда?       От этого вопроса у меня из уст вырвался непроизвольный смешок. Приедет она, как же, да. Однако, получив от Ани укоризненный взгляд, я ответил серьезнее:       - Нет, Анют, она сюда не приедет. Ты ведь знаешь, наш брак формален уже много лет, мы – это живущие вместе абсолютно чужие друг другу люди, понимаешь?       Девушка молча кивнула.       - А теперь беги домой, а то холодно уже, - продолжил я, взяв ее за плечи и чуть подтолкнув в сторону дома.       Увидев, что она послушно направилась в заданном направлении, я развернулся и уже было хотел последовать примеру своего сына, однако…       - Саша! – услышал я громкий голосок Анюты и резко обернулся. Она бежала мне навстречу, что очень сильно насторожило меня.       - Что-то случилось? – спросил я чуть запыхавшуюся девушку. Она сначала замялась и снова жутко покраснела, примерно также, как в день нашего первого знакомства, а затем, видимо, взяв себя в руки и собравшись с силами, резко поднялась на носочки и неловко и быстро чмокнула меня в щеку. Пока я удивленный пребывал в прострации от совершенного ею поступка, она развернулась и очень быстро побежала обратно к дому.       Когда я очнулся, ее уже не было рядом, а мои губы озарила широкая и искренняя улыбка. Я никогда раньше не думал, что по-детски простой поцелуй может сделать человека абсолютно счастливым. Я неспешно прикоснулся к своей еще горевшей от ее губ щеке, а затем, наконец, направился в сторону дома с четким намерением завтра вернуться в город и расставить все точки в отношениях с Ольгой.       Когда я зашел в дом, моя бабушка, встретившая меня у дверей, взглянув на меня, лукаво улыбнулась и сказала:       - Ты не представляешь, как я рада за тебя.       - О чем ты? – сделал непонимающий вид я.       - Да брось, - отмахнулась от меня бабушка, - ты так светишься, что у меня сейчас стекла очков треснут. Так что хватит притворяться, и иди спать уже. Хотя вряд ли ты сейчас уснешь, верно?       Ее озорной тон еще больше раззадоривал меня.       - Верно, - ответил я ей, кокетливо подмигнув, и быстро, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся в комнату к сыну. Завтра будет важный день…       Полдень. Я стоял возле своей собственной квартиры и не мог постучаться в дверь. Нет, я не боялся предстоящего разговора с женой, просто в душе оставался какой-то странный осадок, будто пытавшийся предупредить меня о чем-то не очень приятном, что вот-вот должно было произойти. Я попытался отогнать ненужные мне сейчас мысли и сосредоточиться на скорой встрече с Анютой.       Я достаточно громко постучал в дверь. Как ни странно, ее мне открыла сама Ольга и довольно быстро. Но, что еще больше удивило меня, следующим, что она сделала, был настойчивый поцелуй в губы. Я не сопротивлялся, но и не ответил на него. В этот момент я не почувствовал ничего, кроме безразличия, однако, Ольга не обратила на это никакого внимания или сделала вид, что не обратила, потому что следующей ее фразой было:       - Я так скучала по тебе, дорогой, - Она порывисто обняла меня, но я аккуратно отстранил ее от себя, - В чем дело?       - Оль, пожалуйста, прекрати ломать комедию. Ты прекрасно понимаешь, что мы давно стали чужие друг другу, поэтому жить вместе нам больше нет смысла, а у меня, честно говоря, нет еще и желания, поэтому давай закончим этот длительный период нашей жизни и разведемся. Если ты боишься остаться без квартиры, то не переживай. Эту я оставлю тебе.       - Ну надо же, как благородно! – протянула женщина, - Неужели ты снова в какого-то влюбился? И кто она?       - Влюбился, Оль, я когда-то в тебя, - сухо отозвался я, - А эту девушку я люблю, но ты вряд ли меня поймешь. А кто она, тебе знать совершенно необязательно.       С этими словами я быстро поднялся на второй этаж, желая скорее собрать самые необходимые вещи и покинуть эту злосчастную квартиру. Я быстро скидал в сумку сначала свои, а потом и Сашкины вещи, но никак не мог найти его любимую игрушку, которую он так просил меня привести.       - Черт! – вырвалось у меня, когда я, перерыв всю комнату, вновь не обнаружил ее, - Где же ты можешь…       Неожиданно я услышал громкий топот ног на лестнице, но бежал явно не один человек. Я попытался чуть прислушаться, как вдруг дверь резко распахнулась, и в комнату влетели четверо мужчин в форме. Я не успел сказать и слова, как они, резко ухватили меня под локти, больно вывернули руки. Я пытался вырваться и даже сумел ударить одного, но их численное превосходство взяло верх, и мне пришлось сдаться, а уже через секунду после этого, видимо в отместку, я получил сильный удар по голове и потерял сознание…       Все, что происходило дальше, было для меня, как в тумане. Обвинение в каком-то заговоре, угрозы расстрела, а затем холодная безжизненная тюрьма и темнота…       Три последующих дня представляли собой череду допросов – времени, когда каждый хочет уличить тебя во всех смертных грехах, когда тебе никто не верит, когда ты говоришь правду, но поощряет, когда нагло врешь, и когда радуется, если узнает, что сейчас тебе очень плохо.       Я никогда не забуду довольное, но противное и красное лицо этого толстяка, когда он принес мне маленькую и, конечно, уже давно прочитанную бумажку – письмо от моей бабушки, которое оборвало все мои связи с внешним миром, находившимся за решеткой, поставив жирную точку в моей судьбе и сделав меня пустым, бесчувственным существом. Она писала, что Анечка, моя Анечка, узнав о моем отъезде, слегла и, два дня прометавшись в белой горячке, испытывая страшные муки, умерла…       Я помню, как плакал тогда, хотя нет, не плач… Это был вой! Я громко выл и метался по комнате, бив кулаками каменные стены, в кровь разбивая руки, но не чувствуя боли, в полнейшем бреду повторяя лишь одно до дрожи дорогое мне имя…. Анечка, Анечка, Анечка…»       Небольшая горстка брошенной немного сырой земли ощутимо коснулась моей ноги, отчего я резко вздрогнул, вновь выходя из глубокой задумчивости. Чуть повернув голову вправо, я заметил во все глаза смотрящего на меня старика, который, видимо, и бросил этот клочок земли, но зачем? Неужели ему нужно было мое внимание?       - Вы что-то хотели? – тихо спросил его я.       Ответ последовал незамедлительно:       - Ты так глубоко погрузился в себя, что я очень долго не мог до тебя докричаться. О чем ты думал?       От столь явной прямолинейности и абсолютной искренности тона, я на секунду потерял дар речи. Сказать, что меня все больше и больше удивлял этот старик, было равносильно тому, что не сказать ничего. Но вместе с удивлением он пробуждал и интерес…       - Обо всем, - лаконично отозвался я и попытался выдавить из себя улыбку. Получилось плохо.       - Какой странный ответ… - задумчиво протянул старик, - который может означать как все, так и ничего одновременно...       - Моя краткость обидела Вас? – решил уточнить я.       - Номер твоей камеры на единицу больше моего, - как будто бы не услышав вопроса, продолжил старик, - Другими словами, он четный. В четные камеры на ночь сажают людей, которых на следующее утро расстреляют…       Я непроизвольно плотно сжал зубы.       - Превосходный анализ, - чуть хрипловато ответил я, - Ты думаешь, я этого не знал?       Но старик вновь не ответил на вопрос, упрямо продолжая:       - Таких, как ты, здесь еще девять. Вас всех расстреляют с первыми лучами солнца. Как можно быть таким спокойным, зная, что скоро умрешь?       У меня вырвался тихий, но грустный смешок:       - А, по-твоему, мы должны громко кричать и биться головой о каменную стену?       - Но ведь так делают все…       - Правильно, все. Все, кто впервые осознал, что смертен, причем очень скоро смертен. И это естественная реакция человека, который хочет жить.       - А вы не хотите?       - Хотим, но когда вот уже две чертовых недели ты гниешь здесь, в этой камере, с постоянной мыслью о том, что скоро умрешь, твоя висящая на волоске жизнь резко меняется. Рушатся прежние устои, и ты начинаешь понимать то, о чем раньше не задумывался. Ты привыкаешь, и у тебя появляется очень много времени для того, чтобы подумать над тем, как именно ты прожил всю жизнь, однажды упустив то, что было тебе по-настоящему дорого…       На несколько секунд воцарилось полное молчание, нарушаемое лишь тихими стонами других заключенных.       - Сколько тебе лет? – оборвав тишину, неожиданно спросил старик.       - Тридцать пять, - улыбнувшись уголком губ, ответил я.       - Ты выглядишь на сорок…       - И в этом нет ничего удивительного. Эти четырнадцать дней моего пребывания здесь тянулись в разы дольше, чем вся моя прошлая жизнь. Так что даже странно, что внешне я постарел лишь на пять лет. Так произошло со всеми, кого ты видишь перед собой сейчас… И кого уже не увидишь завтра, - я горько усмехнулся.       - Ты не любишь свою жену и никогда ее не любил, хотя и очень сильно привязан к вашему ребенку. Ты хочешь его увидеть. Ты ведь об этом думал сейчас?       От неожиданности я резко распахнул глаза, пораженно смотря на своего собеседника, и чуть отшатнулся от железной решетки камеры.       - Откуда ты зн..?       - Я ничего не знаю, - лицо старика вновь озарила улыбка сумасшедшего, а голос приобрел нотки наивно-детской интонации, - Я просто это вижу. Людям свойственно гораздо о большем молчать, чем говорить… Незадолго до нашего диалога ты несколько раз вслух повторял имя женщины – видно, той самой, что поистине дорога твоему сердцу, не так ли? И она ждет тебя…       - Не так! – чуть ли не закричал в ответ я. Скорая смерть оставляла меня равнодушным, но разговоры об Анюте невыносимо было слушать.       - Ты удивлен и раздражен, - резко переменившись в лице, продолжил старик, - но не сбит с толку, и сейчас только и думаешь о том, а сможешь ли ты, находясь в таком состоянии, так удачно соврать, чтобы опровергнуть ту правду, которую слышать не хочешь, чтобы не показать, что тебя задели за живое.       Тяжело дыша, я медленно подполз к железным прутьям и, крепко ухватившись за них, хрипло спросил:       - Кто ты?       Карлик грустно улыбнулся, вновь надев маску сумасшедшего, и тяжело вздохнул:       - Не знаю. Наверное, я человек…       Меня разбудили первые робкие лучи, упорно пробивавшегося сквозь решетчатое окно теплого утреннего солнца. Прикрыв глаза, я на мгновение вспомнил события прошлой ночи, включая странный разговор со стариком. «Как странно, что вообще после этого смог уснуть», - пронеслось у меня в голове.       Вдруг послышался противный скрежет металла открывающейся входной двери и громкий топот мужских ног. Нетрудно было догадаться, что кто-то из этих солдат сейчас зайдет за мной…       Мне не было страшно, нет. К мысли о скорой и неизбежной смерти, сидя здесь, на самом деле, привыкаешь очень быстро, особенно, если где-то в глубине немного ее желаешь. Я ни о чем не жалел, кроме того, что не успел проститься с сыном, но я был спокоен за него, зная, что о нем сумеет позаботиться бабушка…       Меня резко схватил под руку какой-то солдат и, не отпуская, силком потащил к выходу, хотя это было вовсе необязательно – я шел, не сопротивляясь, сам. На секунду задержавшись возле камеры старика, я слышал, как он тихо шепнул мне, сверкнув огромными зелеными глазами:       - Она ждет тебя… - Я ничего не ответил, а, почувствовав очередной удар по спине, быстро направился вперед.       Нас вывели на небольшую, близ лежащую территорию, в центре которой стояла одна маленькая каменная стенка, к которой нас приказали поставить спиной. Солнце, разбудившее меня сегодня утром, уже спряталось за густыми серыми тучами, видно не желая смотреть на все происходящее. Интересно, я успею ощутить на коже последние в своей жизни капли летнего дождя?       Через секунду на правом плече я почувствовал приятный холодок и слабо улыбнулся мысли о том, что все-таки успел, а еще через секунду раздался громкий залп девяти оружий из трех сделанных подряд выстрелов…       И, увидев это, как будто бы эхом, разозленное небо откликнулось оглушающим раскатом грома, а тучи, до этого плотно его затянувшие, заплакали непрерывным, проливным дождем. Еще господствующие запахи пороха, табака и смерти смешались со свежим благоуханием летнего дождя, образую неприятную горько-сладкую какофонию запахов.       Камера под номером «242» вновь временно пустует...