Кофе по-ленинградски

Мир. Сложная штука, состоящая всего из трех букв. Где правда, а где ложь? Где свет, а где тьма? Как выжить, если этот самый чертов мир рушится на твоих глазах? Как собрать по кусочкам то, что треснуло, словно разбитое зеркало? Ты пытаешься сложить все кусочки воедино, а видишь лишь свое собственное отражение, словно ты сам собран из кусочков, словно в тебе чего-то не хватает. А ведь все было иначе. Семьдесят лет сроку – новый раунд, новая попытка быть по-наивному счастливым. В мире ведь так мало чудес. И он отчаянно цепляется за свой шанс, хочет изменить судьбу, спасти утопающего, как утопающий спасал его. Время отдавать долги. А еще мир – это места, люди, закаты и рассветы. Но какой все это может иметь смысл, когда ты несчастлив? Что толку увидеть Вестминстерский дворец, Елисейские поля, Акрополь и Треви, если не с кем этим поделиться? Если некому сказать: «А знаешь, я мечтал об этих видах. А помнишь, я мечтал о них с тобой». Пусть звучит глупо, пусть смешно и по-детски наивно, но они и были детьми, но только сейчас он осознал ценность всему этому, тогда, когда потерял. Невозможно быть абсолютно счастливым, но можно попытаться, можно найти, догнать, помочь. Капитан Стивен Роджерс устал от прилипшего к нему амплуа героя. Устал блистать на всех афишах с приклеенной улыбкой, за которой нет ничего. Герои тоже люди, героям нужны те, кто напомнит им об этом, напомнит, кто они есть. Лондон, Париж, Афины, Рим и еще великое множество городов, в которых он успел побывать. Временами он понимает, что гоняется за призраком. Баки бежит прочь от него, бежит, как бежал после Хеликэриера. Бежал потому что?.. Увы, он мог только строить догадки относительно того, почему Солдат ушел. Слишком много вариантов и слишком мало фактов. Потрепанная картонная папка уже заучена им наизусть, но этого все равно чертовски мало. Он ищет его без передышки, без отдыха, позабыв обо всем, что есть на свете. Ищет его, того самого важного, что был в его жизни. Стив цеплялся за Баки когда был ребенком, когда был подростком, когда стал Капитаном Америкой. В нем было то, чего не было у него самого – Джеймс любил самую жизнь, любил проживать каждый день, не ради цели, не ради мечты, а вот так, по-простому. Стив никогда не спрашивал, почему Барнс пошел на фронт. Ведь тот ненавидел войну, ненавидел всю эту боль, кровь и то, что делает с людьми эта бойня. Каждый день перед его глазами вставали последствия пережитых кошмаров в лице отца, заглядывая в его глаза он видел в них бесконечный ужас и тупую боль, словно он доживает свой век в мучениях. И он готов был убежать от этого, но нет. Баки не из тех, кто убегает. И у него всегда на все были свои причины, свои аргументы, порой банальные и глупые, когда только не имели двойного дна. Не всегда он говорил все так, как думал. Не потому, что ему это нравилось, он боялся сделать больно. Сделать больно ему, своему маленькому Стиви. Капитан не верит в безвыходные ситуации, а потому с хваткой утопающего ищет, еще немного и ему кажется, что он у цели. Но Зимний Солдат всегда ускользает, всегда. Словно его и нет. Может, его и нет, но есть Джеймс Барнс, сержант 107-го пехотного, самый важный человек на свете. И его нужно спасти. Догнать, помочь, согреть. Он оставил ЩИТ, оставил проблемы мира и бросился в неизвестность. Без него все не рухнет, не имеет право рухнуть. И сейчас ему нужно «распутать этот клубок», найти Баки и вернуть ему память, ведь он вспомнил его, вспомнил! Но что еще он помнит? Что еще можно выудить из его искореженного разума? И что будет потом? Солдат убивал, его руки по локоть в крови, он не гнушался стрелять в упор и, не моргнув убил бы любого. Но Солдат не Баки. И вспомнить, что он делал, будет ударом. Роджерс это понимал. Это могло бы сломать его, но Стив слишком хорошо знал Барнса. Он сильный, он справится. Всегда справлялся, со всеми невзгодами. Эта детская вера все еще жила в нем, вера в то, что Баки герой. Но он не герой, никогда не был и никогда не считал себя таковым. Какой же из него герой? Героем всегда был Стив, маленький мальчик, вечно болеющий, у которого стальной характер. Вот кто был достоин восхищения. А он, Баки, лишь присматривал за ним, он должен был оберегать малыша Стиви от этого жестокого мира, ему это не сложно. Впрочем, Барнс никогда не думал, что кто-то считает его героем. Или просто предпочитал не думать. Он был далеко не глуп, но иногда нужно было улыбнуться миру, как бы хреново тебе не было. «Я не сдамся!» - говорила эта ухмылка. И он не сдавался, он готов был идти навстречу будущему. Он готов был тянуть и Стива за собой, в это идеалистическое будущее. Роджерс гонялся за ним по всему миру, а нашел в маленькой квартире в Санкт-Петербурге. И понял, что того захотел сам Баки. Он заметал следы и становился просто тенью, а здесь старался показать, куда движется, словно бы дал карту в руки. Видимо, и сам Джеймс устал бежать неизвестно отчего и неизвестно зачем. Ему нужна помощь, ему нужен тот, кто знает его. Тот, кто помнит его таким, каким он был раньше. Зачем? Чтобы вспомнить. Логично было бы предположить, что с ГИДРОЙ ничего не вышло. Иначе бы его никогда не нашли, захоти он того. Стив – последняя ниточка из его прошлого, единственный шанс стать тем, кем был он. Хотел ли он этого? Отчасти. Вместе с памятью о том, другом человека придут и воспоминания о буднях Зимнего Солдата, обо всех тех смертях, что случились по его милости. «Я бы хотел увидеть Ленинград», - с иррациональной для этого места улыбкой мечтательно говорит Баки, рассматривая пояс Ориона на темном небе. Роджерс тихо-тихо смеется и обещает, что однажды они увидят этот город. Позже, когда закончится война. Когда все будет проще. Когда Баки не нужно будет воевать за свою жизнь. Когда утихнут грохоты боев. Стив смотрел на профиль друга, освещенный лунным светом, и видел, что он не изменился. Все тот же привычный Баки, что верит во что-то светлое, во что-то искреннее. То, чего так не хватало ему самому. Веры во что-то нереальное. Во что-то светлое. Барнс – реалист, но это не мешает ему уметь мечтать. Мечтать теперь не выходит. Все желания сразу исполняются и обычно не сюрреалистические мечты, а реальные конкретные цели. Мечтать получалось лишь с Баки. Баки видел этот мир таким, какой он есть, не питал иллюзий, но все же мечтал о лучшем будущем, о лучшей жизни. Их «позже» настало через семьдесят лет, они уже не те, кем были, не могли ими быть. Покалеченные жизнью. Изменившиеся, холодные и чужие. Виноватых можно перечислять до бесконечности поименно, но какой смысл? Им остается лишь собирать осколки. Дверь поддается легко. Она даже не заперта. Еще один признак того, что его здесь ждут. И ждут, видимо, давно. Стив осматривается. Ничего интересного, холодная необжитая квартира, маленькая и захламленная. И она пропахла кофе. Резкий запах бьет в нос, но он приятен. Он обыден, он нормален. Давно в его жизни не было ничего нормального. Этот запах напоминает ему что-то давно забытое, ушедшее в небытие. Он не был склонен ни к сентиментальности, ни к романтизму, но прошлое значит для него слишком много. Мир, именно мир, в котором он родился и вырос, разительно отличается от того, в коем он живет сейчас. Все иное. Америка другая, ради нее не нужно умирать, не нужно подвигов. И его система дает сбой, он начинает тонуть в своем прошлом. И прошлое начинает оживать. Баки – его прошлое и его будущее. Барнс находится на кухне, что-то рассматривая за окном. Волосы отстрижены на старый манер – коротко, возможно, даже слишком. Отбрось все эти года, все события и всю боль и можно на секунду почувствовать, что ничего не изменилось, можно почувствовать, что это их маленькая квартира в Бруклине, а Баки все так же по утрам варит кофе. Все так же улыбается и шутит про какие-то посторонние вещи. - Ты хотел меня видеть, - Стив не спрашивает. Он слишком хорошо знает Джеймса, чтобы задавать вопросы. Но вся суть лишь в том, насколько этот человек его друг. Что осталось в нем от того прежнего? Солдат разворачивается и кивает. Глаза холодные и пустые, чужие. Глаза Баки сверкали живым огнем, сияли жизнью. Он хмурится, словно размышляя. Он не сомневается в своих решениях. Не обучен. В него вложили не думать - делать и не жалеть о содеянном. - Хотел. Я должен вспомнить, - медленно произносит он. Смотрит в упор, не моргает и не переводит взгляд. Роджерс смотрит в ответ, словно пытаясь что-то отыскать. Что? Как много там от Баки? Да уж не очень. Одна память о тебе и есть все, что там осталось от твоего друга. – И все, что я помню, это ты. Почему ты? – Барнс склоняет голову набок, продолжая изучать его. - Потому что наше прошлое связано, Бак, - Капитан не улыбается, Капитан констатирует факт. Почему-то он верит, что где-то там, в глубине холодных серых глаз он найдет того, кто важен, того, кто один на весь мир имеет смысл. – И я хочу помочь тебе вспомнить. - Меня зовут Джеймс, - пропустив мимо ушей вторую фразу, отвечает Солдат. Он отходит от окна, выключая чайник, который начинает уже громко свистеть. Привычным движением достает две чашки из верхнего шкафчика и заваривает кофе. Словно всегда это делал. Две чашки, две ложки. Без сахара. В какой-то далекой, другой жизни Баки всегда делал кофе по утрам. Это стало их традицией. Стабильность в их маленьком мирке была настолько привычной, что создавалось ощущение, что ничего за окном нет, что они выпали из этой реальности. Разумеется, Джеймс ходил на работу, ведь кто-то же должен вытаскивать их из этого всего, что случилось с ними. Он не гнушался ничего, если надо, значит, надо. Но сейчас по-другому. Барнс подает ему чашку, кивая на стул. Нет ничего, что было раньше. И Стив на какую-то долю секунды понимает, что то, что осталось в тридцатых годах не вернуть. Баки уже никогда не станет таким, каким был. Даже если вспомнит. Если вспомнит. Это уже не его друг, это уже не его мир. И от всего этого веет холодом, может, поэтому у Стива и бегут по спине мурашки. Они пьют кофе в тишине. И Стив размышляет о том, что Баки позволяет ему остаться, позволил найти себя и ищет его помощи. Это ободряет. Он хочет поверить во что-то нереальное, но верит лишь в результат. Барнс иногда бросает на него косые взгляды, но молчит, словно знает, что первый шаг будет за Капитаном. Если тот искал его, значит, есть цель. И его цель прозрачна, как вода. И Солдат почему-то немного верит, что сможет вспомнить.

***

Дни летят унылой чередой. И снова нет мира за окном, но и их мира уже нет. Он рассыпался очень давно, сначала покрылся мелкими трещинками – Баки решил уйти на фронт, более крупными – Стив стал Капитаном Америкой, стал тем, кем мечтал, разбилось – Бак сорвался с поезда. И теперь осколки похожи на пыль, на крупицы серебра их быта, их жизней, то, что им осталось после пройденного. То, что осталось ему, Роджерсу. Джеймс не помнит всего этого, ему не больно. Они сидят в маленькой гостиной и молчат. Стив пытается вытащить из памяти самые важные моменты, самые сильные эмоции, но для него важным является все: начиная от запаха кофе и заканчивая отсидками Баки у его постели. Все со временем становится слишком важным. Бак был для него всем. Теперь он должен стать всем для него. Это сложно, чертовски сложно, когда такие привычные и любимые глаза смотрят с холодностью, горят стальным блеском, в них нет теплоты, в них не отражается яркая душа. А он вспоминает. Кусками. Обрывками снов свою старую жизнь. Детали, что ничего не значили тогда и важны сейчас. Рисунки на столике у постели. Свет в гостиной, пробивающийся сквозь старые занавески. Кофе по утрам. Барнс долго молчит, словно вспоминает, как все это было. Ему сложно извлекать из своей памяти что-либо, слишком далеко это запрятано, но оно есть и Стивен уже рад. Он пытается не зря. - Я вспомнил это случайно. Увидел банку и почему-то вспомнил тонкие пальцы, ярко-оранжевую чашку с отколотым краем и тебя. Всегда ты. В любом кадре, в любой момент. Ты-ты-ты, - Баки качает головой, пряча кривую усмешку. Человек, которого ему поручили убить, имел для него такой смысл! – Это странно. - Мы провели все детство вместе, - просто объясняет Роджерс. Не всю правду он говорит, далеко не всю. Самое сокровенное он не выдаст даже под страшной пыткой. Такое не опишешь, о таком не расскажешь. Расскажи он это и Солдат не поймет. – Я не всегда был такой горой мышц. Бывали и не очень хорошие времена. Баки улыбается, криво и почти болезненно. Картинка не выстраивается и его это бесит. Куски, всего лишь обрывки. Ничего, ничего уже не станет лучше. Он видит перед собой Стива таким, какой он есть сейчас и пытается примерить тот образ, что есть в его памяти. Но изображение не совпадает, картинка не накладывается. Джеймс редко задает вопросы, больше слушает, кивает и пытается пропустить это через себя. Вспышки эмоций – уже что-то. Эмоции – удел человеческий, машины не чувствуют. И Стив убеждает себя, что Баки не машина, что он может стать тем, кем был когда-то давно. Но все это сложно. Барнс не терпит прикосновений и шугается их, скорее инстинктивно, нежели осознанно. И Роджерс перестает пытаться, держит дистанцию и иногда задает вопросы сам, силясь понять, что же помнит его друг. - Почему ты ушел на фронт? – спрашивает в один из вечеров Стив. Ему кажется бесконечно важным ответ на этот вопрос. Он жадно всматривается в лицо Баки, пытаясь разгадать ребус, понять, что же творится в его голове. - Я не знаю. Я не помню, - Барнс задумчиво смотрит на стену перед собой, качая головой. Его память по-прежнему чистый лист. Смутные рисунки проскальзывают и тут же исчезают, словно что-то является ширмой, завесой, за которой живет привычный всем Бак. Роджерс больше ничего не спрашивает в этот вечер. И он сам не может ответить на свой же вопрос. Он не знает. Как многого он не знал о Баки? Как многое оставлял за кадром? У того всегда на все были причины, кому, как не ему знать это. Кофе по утрам и длинные рассказы Стива. Он рассказывает все, что может припомнить, каждый момент. Иногда на лице Баки появляется едва заметная эмоция, отблеск памяти в глазах, но длится это недолго. Он помнит его, он соглашается со всем, что говорит Капитан, но это было не с ним. С кем-то другим, с тем, кто умер в далеком 44 году. Это не применимо к нему. Они не выходят на улицу. Практически не выходят на улицу, лишь за продуктами, но разговаривать на русском Роджерсу безумно сложно, поэтому он старается бывать лишь там, где не нужно вести диалоги. Баки не покидает квартиру, много смотрит в окно и много молчит. Пытается собрать информацию воедино. И нет. Проблема есть. И он пытается ее понять. Пытается вспомнить, почему. Почему-почему-почему. Он бьет кулаком по стене, но толку от этого? Он не может вспомнить это больше всего остального. Это кажется бесконечно важным, важнее знания о том, что с ним сделала ГИДРА. Но Солдат не помнит. Но помнит Баки, которого не так-то просто отыскать в своей же собственной голове.

***

Они потеряли счет дням, рассказам и банкам кофе. Почему-то это стало ритуалом, снова. Они пьют кофе в абсолютной тишине, думая каждый о своем. Подумать было о чем. Временами Стиву хочется выть от безысходности. Как бы он не бился, ничего не меняется. Баки смотрит на него стеклянными глазами, словно не замечает, словно пытается найти какую-то дверь в своей голове, но в лабиринте теряется и запутывается еще больше. Стив спит на диване, после палаток в годы войны это кажется раем. Он привык к тихим шагам друга, который бродит по комнате. Им часто не спится, но вот только Баки об этом не знает. Он ходит практически бесшумно, ровно десять шагов – от окна и до двери, еще десять обратно. Но сегодня шаги слышны только в одну сторону. - Я ушел на фронт, потому что думал, что так смогу защитить тебя, - темный силуэт появляется на пороге спальни. Голос в темноте кажется каким-то не таким. Таким… далеким и теплым. – Оставлял малыша Стиви в безопасности. Я должен был проследить, чтобы фрицы не добрались до города, - лица не видно, но он может догадаться, как губы складываются в презрительную ухмылку. – Ты спрашивал меня об этом. Я ответил тебе. Он находится не сразу. Растерянно кивает, пытаясь усмирить эмоции. Баки вспомнил. Конечно, радоваться рано. Он вспоминал кусочки, эпизоды, какие-то минуты. Но соединить это было чертовски сложно. Словно мозаика, кусочки которой попадаются из разных концов. Очертания понятны, но картинку не соберешь. - Больше ничего? – спокойно спрашивает Роджерс, пытаясь рассмотреть лицо друга, но в темноте разглядеть ничего не получается. - Нет. Больше ничего, - пожимает плечами Барнс. В такие секунду все в нем дышит эмоциями, каждый жест – эмоция, ведь Солдат не привык тратиться на какие-то телодвижения без надобности. В те моменты, когда просыпаются его воспоминания, оживает и он сам. Словно блеклая тень прежнего владельца этого тела проскальзывает, словно это Баки пожимает плечами, когда его идея с двойным свиданием не удалась. Но это доли секунды. - Ты никогда не хотел войны. Ты не тот, кто затевает драки первым, - сообщает ему Капитан. Разборки его находили сами, он неизменно приходил на выручку, словно бы чувствуя, когда Стиви грозит опасность от какого-нибудь верзилы, что превосходит его физически. Вот тогда-то и появлялся Барнс, который доказывал, что физическая сила у Стива есть, в лице его, Баки. И пусть только кто-то посмеет хотя бы попробовать прикоснуться к нему. Баки еще раз пожимает плечами, не соглашаясь и не отрицая. Потому что Зимний Солдат начинает не драки, он начинает чуть ли не войны. А Баки нет. И это противоречие разрывает его. Он кивает то ли Капитану, то ли себе и исчезает в дверях спальни. Роджерс долго смотрит вслед скрывшемуся за дверью Барнсу и думает, что все-таки что-то получается. «Малыш Стиви». Давно он этого не слышал, так давно, что, казалось бы, уже и не вспомнит, как это прозвучит из уст Бака. В своем определенном смысле Капитан был счастлив. Маленький кусочек из огромной истории. И один господь бог знает, в ком это вызвало большие эмоции, в нем самом или в Баки.

***

Свет не сходится клином на одном человеке. Но если весь твой свет – это и есть один человек? Был. Когда-то давно, когда ты был другим. Или вообще не ты. Все слишком сложно. Он пытается найти в себе хоть что-то, что поможет ему. Но лишь ответ на один вопрос поможет ему. И он цепляется за слова Стива, цепляется за каждую эмоцию, что поднимается в его омертвевшей душе. Он мерит шагами спальню в который раз. Даже не пытается уснуть, все равно не получается. Потому что это лежит на поверхности, нужно лишь протянуть руку и… ускользает. И от этого хочется завыть. Послать все к черту, потому что сколько они вот так существуют? Месяц? Больше? Он не следит за временем, потому что оно не имеет смысла. Все равно течет сквозь пальцы. И что делать? Как поймать это? Стив честный до скрежета зубов, рассказывает все подряд, все, что помнит, что ценит, что бережет в закоулках своей памяти. И все чаще он завидовал, ведь Роджерс помнит. А он, Джеймс, нет. И ему кажется, более того, он уверен, что вспомни он главное, придет все остальное. Да что это, главное? Какое воспоминание может вернуть все то, что украдено у него? Украдено может быть навсегда? Он делает глубокий вдох и садится на кровать. Все, чем он может располагать, это время. Больше у него, увы, нет ничего. И Стив. Но как долго он будет здесь? Насколько его еще хватит, прежде чем он сбежит от всего этого? Он не был дураком, может, эмоций в нем и не осталось, но разум сохранился и он понимал, насколько сложно самому Капитану. Но у Баки не было ничерта. Ничерта, что помогло бы ему. Стив. Стив был его ключом. И почему-то ему казалось, что именно во всем этом чертова проблема. «Почему ты? Ты, все время ты», - говорит он себе. Роджерс вновь слышит его шаги.

***

Они пьют кофе. Сегодня Баки слишком молчалив, если такое возможно. Он не смотрит на Стива, делает все машинально и как-то отвлеченно, без привычной сосредоточенности. Сегодня Баки добавляет сахарницу, каким-то старым, поднятым из праха действием, ставит ее на стол и придвигает к себе свою чашку. Капитан изучает его, пытаясь понять. Джеймс ловит его взгляд и едва заметно улыбается. - Я забыл, что ты пьешь с сахаром, - по инерции помешивая несладкий напиток ложечкой, произносит Барнс. Он пристально изучает сидящего перед собой, словно что-то ищет. Что же ты там ищешь, Солдат? – Знаешь, я понял, почему ты. Почему всегда ты. Все было очень просто. Всегда все было просто. Комната пропахла лекарствами и чаем с лимоном. Баки морщится от этого вкуса, но делает глоток, потому что ничего другого у них нет. Стиви болеет, а чай – верное средство поднять его на ноги. И Джеймс не гнушается и тоже пьет эту сладкую гадость, которая отдает еще и кислятиной. Почему нет? Все будет честно, страдать Стив в одиночку не будет. Это меньшее, что он может сделать для него. - У тебя же свидание, - доносится хрип с постели. Среди всех этих подушек он кажется еще меньше, кажется еще более хрупким чем есть на самом деле. – Ты не должен быть здесь. Баки презрительно фыркает, демонстрируя, что он думает по этому поводу. Плевать ему на этих девиц, ни одна из них даже рядом не стоит с его малышом. Никто и никогда не сможет ему заметить этого смелого и сильного человека. Ради него он сделает что угодно, за ним он пойдет куда угодно. - А ты не должен был выходить на улицу, - не остается в долгу он. У того температура, ангина и кашель. И он искренне надеется, что не дойдет до чего-то более серьезного. - Ты не должен возиться со мной, - хрипит со своего места Роджерс, пытаясь приподняться и сесть. Барнс только отставляет свой недопитый чай в сторону и смотрит на него с явным недовольством. - Стиви, если я это делаю, у меня есть причины. Да и кто еще будет сидеть и слушать о твоих неудачах на военном поприще? Я вот не вижу толпы желающих, - он окидывает комнату взглядом, как бы доказывая свои слова. Стив с упреком смотрит на него. Не Баки выбирал себе родиться здоровым, а Стиву больным. Но Баки может сделать все, чтобы тот чувствовал себя не хуже всех, он будет очень, очень стараться. Все было очень просто. Всегда все было просто. Стив – это все, что имеет смысл, все, что важно. - Твой чай стынет. Две ложки сахара. По мне туда и сахарницы мало, - морщит нос Баки, передавая чашку другу. А другу ли? Он слишком часто задает себе этот вопрос. И все чаще отвечает отрицательно. Нет. Не просто друг, не просто близкий человек. Весь мир, весь свет заключен в нем одном. Что это? И как назвать? Пожалуй, он знал, как это называется. - Ты мог бы быть сейчас на танцах, - замечает шепотом болеющий, отпивая свой чай. Он привык, уже не морщится, даже находит в этом какое-то удовольствие. - Какой в них смысл? Они потеряли смысл пару лет назад, - «с тех пор, как я понял, что ни одна девушка в подметки тебе не годится», - заканчивает свою мысль Барнс. – Я предпочту сидеть здесь и пить свой чай. Некоторое время они молчат. Баки берет с полки книгу и начинает читать вслух. Это нормально и обычно для них. Он всегда читает Стиву, когда тот болеет, читает все подряд, все равно смысл забывается. Но это действует как хорошее снотворное. Наутро Баки посмеется и скажет, что он такой плохой рассказчик, раз люди засыпают под его слова. Но сейчас он не смеется. Он смотрит на бледное лицо среди вороха подушек, смотрит на горящие лихорадочным румянцем лицо и приподнимается со своего места, целуя Стива в лоб. Какая-то непонятная нежность распирает его, впрочем, он привык к этому чувству. Привык, что его мир сосредоточен в этой маленькой квартире. Привык, что любить не страшно. - Я, кажется, люблю тебя, - зачем-то сообщает он, смотря на чуть дрожащие ресницы. – Придурок, - то ли себе, то ли ему говорит Бак. На танцы он не ходит еще очень долго и только со Стивом. - Я, кажется, тебя люблю, - со слабой улыбкой произносит Баки, словно опасаясь, что говорит неверно, словно не зная, правда ли это. – Я любил тебя тогда, давно. Ты. Всегда ты, в каждой картинке и каждом обрывке. Ты был смыслом. Ты был всем. Потаенный ключ найдет. И все еще впереди.