Короткое одеяло

      - Тодд, куда ты опять запропастился?       - Тодд, ты должен пойти с нами сегодня ночью…       - Тодд, твои уроки подождут, потом вместе позанимаемся!       С первого дня в Велтоне Тодду Андерсону казалось, что теперь он никогда не почувствует себя одиноким. Обычно замкнутый, мучительно стеснявшийся любых проявлений эмоций, кроме знаков дежурной вежливости, “считавший себя ничтожеством”, по выражению мистера Киттинга, он совершенно не привык к бесконечным бесцеремонным вторжениям в своё личное пространство, но Нилу Пэрри явно не было дела до его привычек. Едва тот успел перехватить своего нового соседа по комнате ещё в коридоре, они стали неразлучны.       Нет, Тодду поначалу совсем не нравилась шумная толпа друзей Нила, влетавшая к ним по любому поводу. Да, ему ещё больше не нравились манеры Нила, который в любое время дня и ночи приставал к нему с неуместными и глупыми вопросами, только бы не прерывать разговор. До крайности Тодда довела в один прекрасный момент мысль, что Нил, пожалуй, был не так уж безнадёжен и не являлся одним лишь источником шума и проблем.       Определённо, Тодд Андерсон всегда хотел быть таким, как Нил Пэрри, но ему не оставалось ничего другого, кроме как наблюдать за ним с истинным восхищением и не сметь даже мечтать о чём-то большем. Мистер Киттинг, должно быть, хотел стать - единственный раз в жизни - чуть менее внимательным, но все его попытки побеседовать с Тоддом ни к чему не приводили, и ему не оставалось ничего другого, кроме как пустить поезд под откос, несмотря на относительное сближение с Нилом из-за его тяги к искусству.       Нил ловил его на напряжённом взгляде, словно направленном куда-то за его спину, на том, как от попыток выполнить очередное домашнее задание по литературе (написать собственное стихотворение и потом прочитать его вслух в классе - да, до второй части добрались не все) Тодд перешёл к постоянным росчеркам-штрихам на листах бумаги, едва выдавалась свободная минута. Нил делал вид, что ему было всё равно и это его не касалось, он просто улыбался и хлопал Тодда по плечу. Тогда Тодду казалось, что им никогда не привыкнуть друг к другу, и чувства, некстати разбуженные мистером Киттингом, он пресекал на корню.       Тодд не был уверен, что всё это произошло бы с ним без мистера Киттинга. Лишь из-за него ему пришлось согласиться на участие в Обществе, пусть он сам никогда не читал. Ночные собрания в пещере не только не притупляли ощущение чего-то неправильного в его душе - напротив, они распаляли их с каждой строчкой, продекламированной Нилом, с каждой его улыбкой, адресованной другому выступавшему. Тодд молча опускал глаза и вёл протокол, стараясь держаться естественно, но раз за разом получалось всё хуже. Только строчки, как искры, высекались из его сознания от неосторожных слов и движений Нила.       Правда - это короткое одеяло, одеяло, под которым всегда мёрзнут ноги; его можно натянуть, завернуть, но его всегда не хватает…       Собственная цитата всё чаще не давала Тодду покоя теми остатками ночей, что мёртвые поэты всё же проводили в здании колледжа. Нил засыпал спокойно и глубоко - его одеяло всегда было достаточно длинным. Тогда Тодд вскакивал с кровати, не мог найти себе места и застывал - как обычно у доски - между окном и спавшим Нилом. Лица обоих за это время менялись до неузнаваемости, и Тодд по-прежнему замирал от восхищения.       Не было человека счастливее, чем Нил, когда он узнал, что ему досталась роль в шекспировском спектакле, разве что, счастливее был только Тодд.       - Я буду играть Пэка! Я буду играть Пэка, Тодд! - раз за разом повторял Нил, в порыве снова разбрасывая листы с его стихотворениями. Тодд смеялся и даже не думал их у него отнимать, чем себя и выдал.       Наконец Нил всё же осознал, что что-то было не так, и озадаченно - между бровей залегла складка - уставился на Тодда. Тот продолжал рассеянно улыбаться, прижимая к груди уцелевшие листы.       - Я почти уничтожил все твои рукописи, Тодд, - посерьёзнев, заметил Нил. - Раньше ты бы меня убил за такое.       Тодд смотрел на него своим внимательным взглядом, не собираясь оправдываться. Он же действительно был рад за друга и роль. Это всё ещё можно было выдать за правду.       - Ничего страшного, Нил, - ответил он миролюбиво. - Половина из них - это древние черновики, их всё равно нужно было выбросить…       - Послушай, Тодд, - Нил медленно приблизился к нему, не отводя своих лучистых глаз, - нет никакой разницы, играешь ты в театре или пишешь стихи. Это твоя суть, это ты, это самое важное, что у тебя есть. Теперь я это понимаю. Прости, - он аккуратно вложил в обессилевшие руки Тодда ещё парочку листов и опять хлопнул его по плечу.       Тодду захотелось закричать ему вслед, что в стихотворениях без Нила никакой сути и его самого не было, но привычка молчать всё сделала за него. Благодаря ней он чуть позже просто устроился рядом с Нилом, набиравшим на печатной машинке разрешение играть в спектакле от имени отца, и радовался тому, что всё обошлось. Одеяло всё ещё было слишком коротким - Тодд хорошо знал это и не представлял себе того момента, когда Нил обо всём узнает. Впрочем, по лицу новоиспечённого Пэка сложно было понять, было ли ему что-то известно и не притворялся ли он в какой-то момент.       С началом репетиций Нила мёртвые поэты окончательно забыли значение слова “сон”. Их собрания затягивались и часто перемежались с прослушиванием джаза и обсуждением Пэка, который, словно окрылённый, без труда декламировал им многострочные реплики и по-прежнему улыбался - совсем беззастенчиво, так, как Тодд никогда и не умел, поэтому он лишь следил за соседом по комнате со страстным вниманием, черкая всё новые листы и избавляясь от них с утроенной скоростью.       - Почему ты не хочешь читать? После того, что сделал Киттинг… - начал было снова вернувшийся из театра Нил. Тодд рывком спрятал листы под подушкой и покачал головой. Нил приблизился к кровати, в своей обычной манере склонившись к нему чуть ли не вплотную. - В чём дело, Тодд? Я думал, мы друзья, неужели ты хочешь скрыть что-то именно от меня?       - Я н-никому не даю читать свои стихи, - монотонно пробубнил Тодд, ловя себя на том, что снова начал запинаться. - Н-не только тебе, Нил. Ты же знаешь. Не н-надо, пожалуйста…       Нил прищурился, а затем улыбнулся, невзначай потрепав его по взъерошенным волосам:       - Брось, ты не должен меня бояться. Если это важно, пусть пока остаётся только твоим, хотя я считаю, что о твоих идеях должны узнать все. Да, ты не актёр, но стихи тоже направлены на читателя, верно? Мне, например, очень понравились те слова про правду, которые ты сказал в кабинете у Киттинга…       - Ты помнишь? - поразился Тодд некстати. От удивления ему даже удалось справиться с собственной вечно никчёмной речью.       - Ну конечно, - Нил продолжал улыбаться, но в его тоне и лукаво-лучистых глазах Тодд словно услышал громогласное предупреждение, стучавшее в его мозгу - “Лови момент, рви розы, чёрт возьми!”, которому он никогда не мог последовать.       На самом деле, у Тодда была привычка читать вслух одно стихотворение. Когда он пытался сосредоточиться и меньше думать или смотреть издалека на Нила, он неизменно повторял про себя эти строки, произведшие на него неизгладимое впечатление - да, дело, определённо, было в строчках, а не в Ниле…       Ничего не изменилось и наутро после смерти Нила.       - Укрылся я в лесах, чтоб жизнь прожить не зря, - хрипло шептал Тодд, снова кашляя и смахивая слёзы. - Чтоб высосать из жизни костный мозг, искоренить всё, что не жизнь! - он перешёл на крик, не задумавшись, на каком расстоянии уже находился от пытавшихся утешить его друзей. - Чтоб не понять на смертном ложе, что я не жил…       Нил жил. Тодд знал это. Он чувствовал. Он слышал его монологи со сцены, ловил каждое его движение - в каждом из них жизни было больше, чем во всём прежнем существовании Тодда. Нил жил, и Тодд жил только вместе с ним, ему не было дела до остальных и до всей помпезной велтоновской красоты, которую он замечал только с подачи восторженных реплик Нила. Этим одеялом ему и впрямь было теперь невозможно укрыться - ничто не могло защитить его от всей этой сухости, чёрствости и чопорности, которой так славился Велтон. Никто больше не отнял бы у него учебник по химии, не расшвырял бы безнаказанно сотню черновиков и не хлопнул бы по плечу, многозначительно приобняв во мраке пещеры мёртвых поэтов.       От одного осознания этого Тодд больше всего на свете жалел, что не у него под рукой оказался пистолет мистера Пэрри и моменты ему теперь оставалось ловить лишь в своём воображении.