Ragged Edges

Мы никогда прежде так не целовались. Это было как в пещере, как на пляже, как в самых лихорадочных мечтах, что все время становились лишь ярче с того дня, как я отвела его на папино озеро. В этот раз ощущения зашкалили за все ранее взятые планки. Мне не с чем было их сравнить. Они были совершенно новы, но впервые в моей теперешней жизни новизна не сулила притаившихся за углом неведомых ужасов. Еще пару секунд назад мы просто танцевали, кружились неспешно и плавно, и издали слушали, как Рори пытается смычком извлечь из скрипки всю нежную печаль своего сердца. И потом вдруг танец обернулся чем-то большим. Сейчас вкус его губ кажется мне совсем другим. Я думала, что знаю их наизусть: они были частью той страшной шарады, что нам пришлось разгадать ценой наших ран; прозой жизни, что лишь изредка прорывалась, зияя рваными краями, искренностью. Мы были слишком заморочены этой игрой, чтобы поверить, что все взаправду. Но то, что я испытывала сейчас, было сродни явлению нового мира. Ведь прежний Пит, он был, и в очень многих смыслах, совсем другой личностью, отличной от того мужчины, чьи губы сейчас касались моих с неистребимой нежностью. Этот Пит знает всю мою подноготную. Глубоко и точно. Он знает, что я совершала, и видел как эту исполосованную шрамами женщину лилась кровь тех, кто был нам дорог. Туман детской влюбленности рассеялся, как и отчаянная преданность, порожденная психотравмой, ничто больше не застит его трезвого взгляда. Охмор избавил его от всего этого навеки. Теперь он хорошо осведомлен, кто я на самом деле. И все-таки, несмотря на все это, мы умудрились так бесконечно сблизиться, что лишь его одного я хочу видеть, когда встаю поутру, и лишь его голос хочу слышать, когда засыпаю. Я даже не знаю, как это случилось. После его возвращения единственной моей большой задачей стало просто быть рядом с ним, помочь ему оправиться. Но само по себе это не так много значило. Пустоту, что осталась после ухода Прим, моей матери, Финника, и даже Гейла, я не стремилась заполнить иной привязанностью. Я не ждала, да даже не хотела ничего большего, чем вернуть ему долги, которые всегда на мне висели. Но как-то, неведомым мне образом, это просто… подкралось ко мне и поселилось в самом сердце. Сейчас я сжимаю его очень крепко, до боли в кончиках пальцев, которые впились в грубую ткань его рубашки. Я даже перестала чувствовать свой затылок, может, оттого, что кровь несется по венам с жуткой скоростью. Желанье проглотить его, тесно прижаться и даже растворить его в себе так нестерпимо и безумно, и я в отчаянии, что не могу пока добиться такой ужасно нужной тесноты. Я чувствую себя как будто полой, и это чувство жжет меня внутри — прежде я такого за собой не припомню. Если то, что я испытала на пляже, я называла голодом, то сейчас я на грани смерти от бесконечного недоедания. Его большие руки лежат на моей пояснице, и я чувствую, как они мелко дрожат. На долю секунды я решаю, что он на грани приступа. А потом его пальцы нежно стискивают ткань моего платья, и я понимаю, что от приступа он сейчас бесконечно далек. Мы прижимаемся еще ближе, и я чувствую, как головокружительная тяжесть его восставшей плоти давит мне на живот. Он быстро отстраняется, шумно вдыхая ртом воздух, когда наши губы разъединяются, но я вновь приникаю к нему и снова его целую, не давая ему шанса остановиться, прояснить происходящее, заговорить о том, что росло между нами так долго, и вот теперь, наконец, расцвело. Разговоры — это его прерогатива, и их на сегодня было уже достаточно. А я не думаю, что могла бы выразить вслух то, что он хочет узнать. Не знаю, как сказать ему о своих чувствах, не растравляя наши раны, что мы сами нанесли друг другу, даже если и против воли. Я не хочу об этом говорить. Но теперь я знаю, чего же я действительно хочу. И я уже так долго голодала, терпела побои, горела в огне и пробиралась через ад, что в эту секунду уже ничто не сможет преградить мне путь к тому, что мне теперь желанно. Это подвластно лишь самому Питу. Я чувствую, как он разрывается: хочет ответить на мой поцелуй, но и силится отстраниться. Его пальцы взялись за мои запястья и тянут их прочь от светлых кудрей. Наверное, он все еще думает, что я совсем невинна, и нам надо остановиться, пока дело не зашло уж слишком далеко. А возможно… он и в самом деле этого не хочет, и я все просто неправильно восприняла. Последнее предположение для меня становится неожиданным и пугающим.  — Китнисс! — вздыхает он мягко, наконец, набравшись смелости высвободиться. Ему на голову слетает светлячок, и зеленый огонек странным образом подсвечивает его волосы, кидая отблеск на прорезавшие лоб складки. Глаза его темны и дыхание спёрто и учащенно. Он явно этого хотел. Насколько я в этом понимаю. Я не привыкла видеть его столь возбужденным, но, в то же время, я наблюдала за ним вблизи уже так долго, и изучила не хуже, чем дичь в лесу. Я могу предсказать его настроение, и знаю, на что похож его приступ. И никогда, ни разу он прежде так не выглядел. Так что это, наверняка, нечто совсем иное. И хоть у меня не много опыта, предполагать я все-таки могу. Я знаю, что такое секс. Знаю, как он происходит. Знаю, откуда берутся дети, и даже как именно они оттуда берутся, благодаря широкой медицинской практике моей матери. Хотя это, кажется, и было тысячу лет назад, но мне не забыть всех наших попыток повязать Леди, и шепота в школьных коридорах, которым описывали что куда должно входить. Я знаю, что в первый раз это больно, и что мужчина может порой быть жестоким и эгоистичным, как Крэй, или опытным и нежным, как кое-кто из старших мальчиков. (Как Гейл, шептали иногда девчонки, бросая на меня исподтишка любопытные взгляды) Я даже знаю, на что похож его приятный результат, по крайней мере, каковы ощущения от моих уединенных опытов самостимуляции. Я выяснила это уже много лет назад, хотя прежде меня и не тянуло заниматься этим слишком часто. Но после войны бывали дни, когда одиночество заполняло собою все вокруг, и невозможно было ни за что взяться, а только спать, а потом просыпаться от кошмаров. В такие дни только ощущения от моих собственных пальцев дарили мне тягу к жизни, нагнетая тепло, что пронизывало все мое тело, и позволяя после забыться сном без сновидений хотя бы на несколько часов. Лаская себя, я не думала ни о ком конкретном. Во всяком случае, вначале. Но после того, как он вернулся, и мы так отчаянно пытались справиться с его приступами и моим сокрушительным унынием, случалось, что его манера держаться, его шутка или легкое касание наших рук рождали во мне внезапную сладкую дрожь. Она мгновенно пробегала от затылка, вдоль по позвоночнику, чтобы впиться мне в живот, да там и остаться. И порой, еще до того, как мы начали снова спать вместе, я вспоминала эту искру и раздувала ее до теплого пламени, касаясь себя в темноте под одеялом. Но Пит об этом, конечно, не подозревает. Не знает он и того, как хорошо я его уже изучила. Полагаю, он считает, что я не обращала внимания, что случалось с ним в поезде каждое утро, а иногда и по ночам, когда я без предупреждения вдруг прижималась к нему поближе. Но я обращала. Хотя мне и казалось бессмысленным как-либо на это реагировать, тем более, что он был уверен в моем неведении. Да и времени на такие вещи у нас не было. Какой смысл был подчеркивать эту неловкость, раз уж мы все равно были единственным источником комфорта друг для друга. Правда, теперь мне даже очень любопытно: что бы случилось, не отстранись я тогда, а прижмись еще крепче. Стал бы он меня отталкивать, как пытается сделать сейчас, раз был уверен, что стоит на пороге смерти? Теперь, когда не стало Игр, у нас появилось так много времени, чтобы построить отношения, но могло ли быть все по-другому и прежде, не отрицай я тогда саму идею физической близости? И был бы кто-то из нас еще жив, обернись тогда дело таким образом?  — Китнисс, я… — он снова пытается заговорить, и в каждом слове так слышно желание, что у меня невольно подгибаются колени, гудят пальцы ног, а это здорово отвлекает от тревожных и мрачных мыслей. Он же пытается отвести взгляд от меня куда-то в сторону, в пустоту за моим плечом. Думаю, он старается отвлечься, успокоиться. Но мне это вовсе не нужно. Даже если впереди у нас целая вечность, я больше не хочу тянуть. И я отчаянно хватаю его за ворот рубашки и прижимаю к себе.  — Молчи, — говорю я, когда мои губы уже почти коснулись его рта. Это слово будто спровоцировало взрыв: он сразу двумя руками проводит мне по подбородку, потом его пальцы скользят мне за уши и зарываются в волосах. И когда наши губы встречаются, распахнутые навстречу друг другу, я могу почувствовать его глубокий вкус — с примесью корицы и сахара, который лишь заостряет пронзительное ощущение от того, как он прихватил зубами мою нижнюю губу. Мои руки скользят вниз по его груди, чтобы остановиться на его бедрах, и в его горле послышался сдавленный стон. В тот же миг со стороны навеса позади нас доносится хриплый смех Хэймитча. И мы вмиг отрываемся друг от друга. Вряд ли кто-то мог заметить нас с такого расстояния — нас прикрывают стена пекарни и темнота, но даже мысль о том, что кто-то вторгнется в нашу приватность, побуждает меня действовать немедля.  — Пойдем, — я хватаю его руку и тяну прочь. Он сейчас как будто под хмельком, волосы растрепаны, а рубашка не заправлена в штаны, но он идет за мной без возражений. Дорога до Деревни Победителей кажется вечностью. Теплый ночной ветер играет моими волосами, разметав их по воздуху в разные стороны. Непослушные пряди мне слегка мешают, но Пит смотрит на них завороженно. Он шагает медленно, отстраненно, как будто бы не следует за мной и вообще не верит в реальность происходящего. Да я и сама с трудом могу в это поверить. Но я продолжаю тащить его вперед, и, когда мы достигаем вершины холма, уже осознаю, что ничего прежде не желала так сильно. Во всем этом было не так уж просто разобраться, но теперь я уверена, что не отступлюсь, ведь желание открыть ему всю глубину своих чувств стало уже всепоглощающим. Я знаю единственный способ, которым могу это сделать. И стремлюсь я к этому не только ради него, но ради себя. Я сама не могу нарадоваться неожиданному чувству легкости и свободы от того, что наконец-то жребий брошен, и выбор сделан. Я выбираю жизнь. И хочу вдохнуть ее полной грудью, вобрать всем своим существом, пусть и на краткий миг. Эта мысль ужасно волнительна, и он, должно быть, разглядел ее в моих глазах. Потому что вдруг закружил меня и подхватил у самой земли, чтобы сладко поцеловать на крыльце, и все это было так дико романтично, что я непременно бы закатила глаза, не будь я так поглощена восторгом этого момента. В конце концов, споткнувшись о порог, мы влетаем в его дом и приземляемся на пол неподалеку друг от друга. Острое осознание того, где, наконец, мы очутились, что здесь скоро может случиться, что я хочу, чтобы случилось, внезапно ударяет меня под дых. На меня накатывает волна необъяснимого смущения. Что бы я ни представляла себе в теории, на самом деле я понятия не имею, что именно нужно делать. Как попросить его потушить те жаркие костерки, что пляшут у меня под кожей? Как доставить удовольствие ему? Как узнать, что он любит и хочет? После всего, что нам с ним в жизни выпало, я бы хотела сделать для него этот момент идеальным, но вот смогу ли я? Эта тревога так не похожа на лихорадочное волнение, что я испытывала лишь мгновение назад. Но потом я чувствую, как его покрытая шрамами левая рука взяла мою руку. Держа ее бережно, как самую хрупкую вещь на свете, он нежно целует мне кончики пальцев. Сделав глубокий вдох, я, наконец, смотрю на него, и вижу в его глазах благоговение, густо замешанное с жарким желанием. Острое чувство от его поцелуя почти выбило меня из колеи, но я не даю себе времени думать, а просто ныряю вперед, прижимаюсь к нему и хватаю за волосы. Наши губы сплетаются в отчаянном поцелуе, и, прежде чем я понимаю, что делаю, я уже расстегиваю на нем рубашку и шарю пальцами по его широкой груди. На ней совсем немного растительности, а в основном она гладкая, и покрыта такими же яркими шрамами, что есть и у меня. Я уже готова нагнуться и поцеловать самый заметный из них, тот, что ползет по грудине и дальше на спину, когда понимаю, что он шепчет мое имя. В глубине моего живота что-то заметно сжимается. Сосущее и сильное желание, тот самый голод, снова здесь, и толкает меня проложить дорожку из поцелуев от его подбородка до ключицы. И тут он меня и вправду останавливает. Он тяжело дышит, но в глазах серьезное и строгое выражение.  — Китнисс… — говорит он хрипло. И это меня пугает. Он от меня чего-то ждет. Каких-то слов. Все мои чувства здесь, но не слова, для них еще не время. Могут уйти годы на то, чтобы я смогла вслух описать, что же я чувствую к нему так, чтобы он понял. И хоть у меня совсем нет опыта, я готова сделать это, но вовсе не говорить об этом.  — Ты нужен мне… — слова невольно слетают с моих губ. И будят внутри меня ощущение страшной незащищенности, опасное чувство. И в то же время мой внутренний голос вопит в знак протеста. «Нужен» — совсем не подходящее слово. Да, он мне нужен, но это очень слабо сказано. Я хочу его. Я выбрала его. Я предпочла бы его Гейлу, даже вернись тот домой, и безопасности одиночества, и даже прежнему Питу, что всегда помещал меня на пьедестал. Я выбираю нынешнего Пита: его несмелые улыбки, и глупые шутки, и то, что он заставляет меня чувствовать себя снова живой и вовсе не потерянной для этого мира. Есть и что-то еще. Гораздо большее, чем просто выбор… Но, прежде чем я успеваю додумать эту мысль, он вновь меня целует, и все мои рефлексии оказываются за бортом. Все, что имеет значение — это лишь его губы на моих губах, и вечность длящийся поцелуй. Он медленно опускает нас обоих на пол — я оказываюсь на спине, а он рядом — и так сплетает наши ноги, что тела врезаются друг в друга. Я снова физически ощущаю тяжесть его эрекции, и, поняв, насколько она возросла, невольно хватаю ртом воздух. Он тут же замечает мою реакцию, глаза его расширяются, и он подается назад. Не будь мы освещены лишь тусклым лунным светом из окна, я точно бы увидела, как он зарделся. Мне ужасно хочется его коснуться, а еще занятно посмотреть, какое лицо он состроит, когда я это сделаю, и я едва держусь. Ведь голый пол — определённо не самое подходящее для этого место, особенно, учитывая его ногу. Мы начинаем подниматься по лестнице, и даже доходим до середины, когда я толкаю его к стене и расстегиваю его рубашку до конца. Вид его голой груди и ощущение от его объятий рождают нестерпимый гул внизу моего туловища и между ног. Я ненароком царапаю его по спине ногтями, и звук, что он при этом издает, дает мне немало пищи для ума — на будущее. Он же, когда мы, наконец, достигаем верхней ступени, уже весь дрожит как осиновый лист. И умудряется зацепиться за край ковра, так что мы оба вновь падаем на пол. Я приземляюсь на спину, а он — на колени. Мы сейчас ненароком оказались точно в том же положении, что и два дня назад, когда у него случился сильный приступ. Я помню как он - нет, не он, а тот, другой в его обличьи — с жутким блеском в глазах таращился на меня, а мои пальцы сами собой нащупывали рукоятку ножа на поясе. И глубину его ужасной муки, когда он, вернув самоконтроль, умолял меня его прикончить. И осознание, что я смогла бы это сделать. Смогла бы покончить с тем последним, что у меня осталось в жизни, если это позволит ему умереть самим собой, а не вселившимся в него монстром. То, в чем я некогда отказала ему на Квартальной Бойне. Именно тогда то, что давно казалось очевидным всем прочим, стало ясно и мне самой. Но он-то помнит приступ по-другому, для него это был кошмар наяву. Тот, что, скорее всего, будет преследовать его до конца жизни. Я медленно сажусь, беру его за руки и покрываю их поцелуями. Я помню, как мой отец целовал так руки моей матери, и это, пожалуй, самая правильная вещь, которую я только могу сделать, чтобы вернуть ему комфорт.  — Тссс, Пит. Сейчас все на самом деле. Ты со мной нежен, очень нежен. И никогда не причинишь мне вреда, — шепчу я, целуя его запястья и мягкую кожу на внутренней стороне рук. Там начинается шрам, который дальше тянется по его ключице, и я сыплю поцелуи по всей его длине, до самой шеи.  — Как же мне тебя не хватало, — бормочу я между поцелуями почти ему в ухо. И понимаю, что повторяю это снова и снова, как заклинание, как мантру. Ведь мне действительно его не хватало. С того самого дня, как мы вернулись с Игр, и между нами выросла стена. Но тогда я не могла ему сказать. Я и сама этого тогда не знала. Я снова шепчу ему на ухо, и чувствую, как он задрожал, когда мои губы коснулись участка нежной кожи. Он поднимает меня с пола и с невероятной скоростью тащит в свою комнату. Я за ним не поспеваю, так и он спешит подать меня обеими руками. Наверняка он считает, что это ему легко дается, но я-то вижу, что мы чуть было не рухнули на кровать, когда он покачнулся на своей плохой ноге, и мне пришлось держать равновесие за нас обоих.  — Как мы вообще здесь очутились? — шепчет он мне в волосы благоговейно. На кончике моего языка вертятся лишь три простых слова, но с языка они пока не идут.  — У нас ведь к этому всегда все шло, — выпаливаю я вместо того. Раскат его смеха больше похож на рыдание. Я думаю, что устала уже ходить вокруг да около. И если уж не в силах сказать ничего путного, то могу обойтись и без слов, и действовать. Прямо сейчас. Мои пальцы возятся с пряжкой на его ремне, пока я его целую. Когда его брюки падают на пол, я нечаянно берусь рукой за выпуклость в его трусах. И вдруг шарахаюсь, хоть это и ужасно глупо, учитывая все происходящее. Уверена, что он заметил, но он в таком изумлении от того, как далеко уже все зашло, что не в силах ничего сказать. Я веду его к кровати мягко, но настойчиво, и усаживаю на нее. А когда я встаю на колени, его глаза становятся огромными как блюдца. И только когда я уже отстегнула его протез, поцеловав натертую кожу там, где металл встречается с живой плотью, я понимаю, о чем же он сперва подумал. Но и это уже не важно, потому что, подняв на него глаза, я замечаю, что он смотрит на меня так, будто его нога вновь выросла после моих поцелуев. Я отвожу взгляд, не в силах выдержать такого выражения, и натыкаюсь глазами на выпуклость, что я уже потрогала: темно-розовая кожа видна сквозь ткань в том месте, где на ней медленно расплывается пятно влаги. Когда он понимает, на что же я смотрю, он прочищает горло я вижу, как он весь снова дернулся, прежде чем успеваю потупить взгляд и встать. Сейчас или никогда, думаю я за миг до того, как стянуть с себя платье. Я так волнуюсь, что едва могу дышать, но я избавляюсь от платья и смотрю ему прямо в глаза. Понятия не имею, чего я так разнервничалась. Он видел меня почти без одежды на Арене. Мы спим с ним вместе каждую ночь. И я хочу его так сильно, так что тут уж точно не обойтись без некоторой степени обнаженности.  — Ты не против, надеюсь, — говорю я, улыбаясь про себя воспоминанию о медальоне, когда мое платье, слегка шурша, соскальзывает на пол. — Мне хотелось, чтоб мы соответствовали. Но у воспоминания, как у того медальона, вдруг обнаруживается скрытая, опасно рвущая душу сердцевина. Медальон ведь скрывал фотографии. И там была Прим… Прим… Прим… Я из последних сил не даю себе свалиться в темную пропасть отчаяния, на краю которой кружится ее образ, и заставляю себя уцепиться за настоящее. Целую Пита отчаянно, сильно, и ощущение от его теплых губ возвращают меня в реальность. Мы падаем назад, на кровать, прижавшись кожей к коже, и все перемешалось. На ощупь он такой твердый и гладкий, и когда он скользит по мне, а я — по нему, я ощущаю блестящие, чуть выпуклые участки его шрамов, когда они встречаются с моими собственными. Без дальнейших церемоний я приподнимаюсь и снимаю лифчик, позволяю ему соскользнуть с моих плеч и рук, и отбрасываю его прочь. За ним следует и прочее мое белье, и потом я подцепляю пальцами резинку его трусов и стягиваю и их. Пока я освобождаю его от белья, его эрекция задевает мне локоть и оставляет на предплечье тонкую полоску влаги. И у нас обоих от этого сбивается дыхание.  — У меня нет… нет ничего для… — говорит он неловко, хватая меня за кисть и удерживая подальше от себя так, будто он и взглянуть на меня не посмеет, пока не прояснит этот вопрос. Мне остается только высвободиться и свалиться на бок на кровать подле него. Пододвинув голову к нему поближе, я принимаюсь нежно целовать его у горла.  — Они сделали мне укол, — бормочу я, стараясь не думать ни о врачах, ни о детях. — он действует пять лет. Ответ его, кажется, удовлетворяет. И потом я просто не могу понять, что дальше делать. Я снова перекатываюсь на бок, и наши обнаженные тела разделяет пятнадцать сантиметров пространства кровати. Мы смотрим лишь друг другу в глаза, потому что слишком волнуемся, чтоб посмотреть куда-либо еще. Он заметно дрожит, и я понимаю, что и сама дрожу не меньше. Раздираемая разом желанием и волнением, я будто рассыпаюсь на куски. Так продолжается, кажется, уже целую вечность, когда он издает нервный смешок.  — Я очень, очень хочу посмотреть на тебя, — говорит он хрипло. И это могло бы сойти за шутку, если бы не было так правдиво.  — Так давай, — отвечаю я, стараясь придать голосу смелости и бравады, но у меня это плохо выходит. Он снова хмыкает, на этот раз не очень нервно:  — Так ты разрешаешь?  — Разрешаю, — закатываю я глаза, все еще не в силах окончательно усмирить дрожь в голосе. Он пробегается по мне глазами сверху вниз и обратно, очень быстро и нервно. Заметно, как ему хочется поглядеть подольше, но, подозреваю, он опасается сделать что-нибудь не так. Не хочет на меня давить. А я ждала совсем иного. Мое тело все так же его требует, умоляя меня срочно сделать что-нибудь с настырным гулом, не утихающим между ног. Сердце отчаянно рвется показать ему все то, чего я не могу высказать. Но разум где-то заблудился, и это может вылиться в полный провал всего предприятия… Что если Пит не сумеет понять, как много значит для меня? А я из-за этой адской смеси чувств и мыслей в голове навсегда разрушу для нас обоих способность наслаждаться сексом? — А я могу на тебя взглянуть? — умудряюсь я выдавить, изо всех сил стараясь думать лишь о «здесь и сейчас». - Да, — отвечает он незамедлительно, и нервно облизывает губы. И я смотрю. Но, в отличие от него, я совсем не тороплюсь. Его грудь, которую я уже видела, широка и иссечена паутиной длинных шрамов. Они розовее, чем его натуральная бледная кожа. Но его шрамы зажили лучше, чем мои, оставленные без присмотра, пока я томилась под замком. А от его пупка начинается полоска вьющихся светлых волос, которая идет ниже и ниже и… вдруг я обнаруживаю, что снова смотрю лишь ему в глаза и тяжело дышу. Между нами по-прежнему пятнадцать сантиметров. Мы так же не касаемся друг друга. Даже не целуемся. Мы впали в ступор. Он вопросительно поднимает бровь, немного ухмыляясь, и я не могу удержаться от смеха.  — Я не знаю что делать, — признаюсь я слегка рассерженно. — Ни ты, ни мы, что же делать… И меня прорывает:  — Ты имеешь ввиду, что не хочешь меня? Пространство между нами исчезает мгновенно. Я чувствую, как он настойчиво давит мне на ногу, а его руки обхватывают мою талию.  — Похоже на то, что я тебя не хочу? Поцелуй кажется единственной верной реакцией на такой вопрос. Его руки нежно скользят по всем изгибам моего тела, нежные ласки длятся и длятся. Даже не сознавая, что делаю, я подаюсь вперед и чувствую, как он пульсирует на внутренней стороне моего бедра. Я покрываю поцелуями его шею и линию вдоль ключиц, а мои набухшие соски утыкаются ему в грудь. Он же проводит рукой по моей спине и зарывается пальцами в волосы, губами давя на мой висок. Стоит мне пошевелиться, как все его тело напрягается, и он судорожно выдыхает.  — Покажи мне, — шепчу я, касаясь губами его кожи, невероятно смущенная и возбужденная в одно и то же время. Я не думаю изображать, что знаю, что мне делать. Я справлюсь, только если мне покажут. Его рука перемещается с моих волос на подбородок, и он приподнимает его, чтобы заглянуть мне в лицо.  — Показать что? — спрашивает он как бы с легким интересом. Но так как мое ухо все еще прижато к его груди, я могу отчетливо разобрать, как бешено забилось его сердце. Здесь кое-что поболее, чем легкий интерес, уж это точно. Я делаю неопределённый жест. Вряд ли сама я знаю, что он значит. Но он, мне кажется, прекрасно его понял.  — Хм… ладно, — тяжко выдыхает он. Осторожно, почти благоговейно, он берет мою руку и целует обратную сторону ладони. Потом ведет наши сплетенные пальцы вниз по своей груди, по мышцам живота, к пупку, который мы слегка цепляем. Потом он мои пальцы отпускает, и сам обхватывает свой столб эрекции, а я исследую рукой мягкую кожу внутри его бедер, слишком нервничая, чтобы осмелиться на что-нибудь еще. Он делает мягкий рывок, ведя ладонью по всей его длине до самого конца головки, и разбрызгивая капли влаги, что скопилась на вершине. А я завороженно гляжу, как он себя мерно гладит, и впадаю в транс от вида почти пурпурной головки его члена, я зачарована им настолько, что не могу даже смущаться. Он же где-то над моей головой издает бессвязные звуки. Я обращаю взгляд на его лицо. И как только наши глаза встречаются, все его тело вдруг деревенеет и он выкрикивает искаженный вариант моего имени. Несколько капель влаги падают мне на ладонь, но стоит мне опустить глаза, то, что случилось, уже в прошлом. И вдруг я обнаруживаю, что расстроена тем, что это пропустила. Чувствую, как, лежа подо мной, он расслабляется и на минуту просто ошеломленно застывает. Мне же так отчаянно хочется, чтобы он меня касался и ласкал, что я едва могу это вынести. Выражение удовольствия на его лице быстро сменяется досадой, когда он тянется за бельем, чтобы вытереть им лужицу жемчужного цвета жидкости со своего живота. - Я, хммм …, — он нервно хихикает. — не ожидал, что это случится так…, но я, думаю, смогу… через несколько минут, — я вовсе не хочу, чтоб он смущался. Если уж он смущается из-за этого, то мне-то должно быть каково?  — Молчи, — говорю я, накрывая его губы своими, и снова оказываясь на нем сверху. Он отвечает на мои поцелуи жадно, и проводит руками по моим бокам до места чуть пониже грудей.  — Можно я…? — выдавливает он между поцелуями. И я соскальзываю прямо в его руки в безмолвном ответе. Своим мозолистым, шершавым большим пальцем он проводит вдоль одного из моих шрамов и потом сдвигает его на мой сосок. Ощущение не так уж ярко, по интенсивности почти ничто в сравнении со сладкой болью в животе, и все-таки оно заставляет меня запрокинуть голову и нечаянно вскрикнуть. Думала, он сразу начнет беспокоиться, все ли у меня в порядке, но вместо этого он только кладет уже обе руки мне на грудь и начинает ими мягко там месить. И я стону, не в силах ничего с собой поделать, когда он чередует твердые захваты и невероятно легкие прикосновения своих пальцев. А потом на место одной из его рук приходят его губы. И стоит мне почувствовать нежность, с которой его язык скользит по моему соску, я поднимаю голову и смотрю на него. Его глаза зажмурены, но стоило ему их открыть и посмотреть в мои, я отреагировала немедленно, всем телом. Что-то в его взгляде заставило меня чувствовать все происходящее во сто крат острее, и не думать больше ни о чем, кроме «здесь и сейчас». А когда я уже подумала, что острее чувствовать просто невозможно, он нежно прикусывает мне сосок. Я резко сажусь, выбивая его с занятой позиции, обхватываю себя руками.  — Ты… в порядке? Мне так жаль. Я сделал тебе больно? Прости, я не хотел… Я яростно мотаю головой, не в состоянии говорить. Он приподнимается на локте и глядит на меня с таким выражением в глазах, которое я бы назвала скорее ужасом, чем чем-либо другим.  — Сделай так еще раз. Он садится и нетвердо коснувшись моего плеча, вдруг выдыхает со смешком: - Что? Не уверена, что смогу это повторить вслух, так что просто двигаюсь на коленях к нему так, что его лицо оказывается прямо напротив моей груди. И практичность такой позиции сразу становится ясна, когда я ощущаю настойчивую пульсацию чего-то твердого у своего бедра. Сначала мы даже не можем ничего сказать, просто не отрываясь глядим друг на друга. Его рот приоткрыт, и мой, должно быть тоже, ведь лишь пару мгновений спустя я догадываюсь его закрыть. Его руки змеятся по моей спине, и нас вместе как будто уносит лавина. Ничего в мире больше не существует. Лишь он. Лишь постоянное касание наших бедер, столкнувшихся и движущихся вместе, все ближе и ближе друг к другу с каждым нашим поцелуем. Алчущая боль внутри меня доросла до размера безумия. Хочу. Хочу. Хочу. Он, будто бы читая мои мысли, так едва заметно двигается, что, когда я подаюсь вперед, чувствительное место между моих ног начинает скользить по коже его бедра, и тягучее желание во мне уже отчаянно вопит. Наверно, он это заметил, потому что его руки соскальзывают с места в центре моей спины и каждая опускается мне на бедро. Обнимаю его за шею еще крепче, пальцы впиваются ему в плечи. Его пальцы имитируют мои движения на упругой поверхности моих бедер, и я невольно начинаю тереться об него еще быстрее. Это то, чего я желала, чего я жаждала, мне это нужно все больше. Он подхватывает заданный мною ритм и помогает мне двигаться так, как я и сама бы хотела. Я стону, я хныкаю, полностью потеряв контроль над собой, прямо ему в шею. Его губы почти касаются моего уха, и когда я приближаюсь к заветному пику, где мое тело уже не сможет вместить всех этих неземных ощущений, он шепчет, как будто думает вслух:  — Глазам не верю. Ты собираешься кон… И я кончаю, сжав при этом его плечи так, что, уверена, без синяков не обойдется. Он обнимает меня за плечи и прижимает к груди, пока я пытаюсь хоть немного отдышаться.  — Это было самое прекрасное, что мне доводилось видеть в жизни, — говорит он немного погодя. Скорее даже не мне, а просто в пространство, как будто такую вещь обязательно надо внести в протокол. В ответ я целую его в грудь. Шевелиться сил нет, а больше я никуда не могу дотянуться.  — Ты забавный, Пит, — шепчу я. Он ухмыляется, снова откидывается на кровать и тянет меня за собой, пока я не оказываюсь лежащей у него под боком, голова на его плече, с одной ногой перекинутой через его бедро.  — Скажи это еще раз, — с улыбкой просит он. Закатив глаза, я просьбу все же выполняю:  — Ты забавный. Он мотает головой и запускает пальцы в мои волосы. - Нет, не это. То, как ты произнесла мое имя, с такими же звуками, как ты издавала… Я отвожу глаза, стараясь избежать его откровенного взгляда, только чтобы заметить, что мы все еще лежим здесь совершенно голые. И у него еще стоит, даже гораздо сильнее, чем раньше, и волна жара окатывает всю меня тоже еще сильнее, чем раньше, несмотря на только что пережитый оргазм.  — Пит… — выдыхаю я, забыв о его недавней просьбе. Он счастливо вздыхает:  — Еще разок, пожалуйста.  — Нет… Пит, я хочу…  — А еще раз? Прошу! — чувствую, как он закидывает другую руку за голову, ужасно довольный собой. Но я больше не реагирую на просьбу. А вместо этого наклоняюсь и нежно беру его, имитируя те самые движения, что видела чуть раньше. Его тело мгновенно напрягается, и когда я обвиваю пальцы вокруг него и на пробу сжимаю, он произносит мое имя точно так, как хотел услышать от меня свое, и теперь я сознаю, отчего он этого так жаждал. Я не уверена в том, что я делаю, и я слишком смущена, даже чтоб взглянуть на свою руку, так что я поворачиваюсь, чтобы его поцеловать. Но как только я это делаю, он ложится на бок, тянет меня за собой и опускает руку на внутреннюю сторону моего бедра. Я еще ласкаю его, надеясь, что делаю все правильно, но скорость моих движений падает, ведь его пальцы направились в поросший волосами уголок между моих ног, где все промокло после того, как я об него терлась. Он останавливается в нерешительности. — Можно? Я не спрашивала у него разрешения, сама проявляя инициативу, а может быть надо было — думаю я.  — Н-да, — успеваю я сказать, уже теряя сосредоточенность на том, чтобы доставлять ему удовольствие. Когда его палец скользит внутрь моих складок, моя рука уже полностью останавливается. После короткой разведки, во время которой он внимательно изучает мою реакцию, он полностью фокусируется на бугорке, который я сама обнаружила уже давным-давно. Я пытаюсь за ним поспеть, пытаюсь продолжать его гладить, но мне уже слишком хорошо, так что мои руки опадают как плети. Его, кажется, это не очень волнует, хотя он и подталкивает себя вперед и трется о мои бедра, не переставая кружить пальцем по моему комочку нервов медленно и нежно. То, что он так близко, опьяняет, и мне уже нужно нечто большее.  — Пит… — говорю я с придыханием, заплетающимся языком. - Ох, Китнисс, — бормочет он, уткнувшись мне в шею.  — Я думаю, нам надо… — пытаюсь я сказать, но еще прежде, чем успеваю закончить, он уже отдернул руку и отстранился.  — … надо остановиться, — он запускает пальцы себе в волосы и на лице его написано раскаяние. — Прости. Я просто… Так безумно хотел тебя потрогать и потерял над собой контроль, и мне так, так… - Нет, — прерываю я его, — я не хочу останавливаться.  — И что?  — Я хочу, чтобы мы пошли дальше, — говорю я мягко, не зная куда спрятать глаза. Но значение моих слов, их значимость, вполне ясны. Он бросается ко мне и касается моего лица  — Ты уверена?  — Я часто предлагаю что-то, когда не уверена? — говорю я, почти засмеявшись абсурдности такой постановки вопроса. Но, припомнив, что здесь не единственная, кто решает, я продолжаю. — Но… если ты не хочешь. Вместо ответа он тянет меня к себе, и наши губы встречаются в долгом, медленно текущем поцелуе. После этого говорить нам больше не нужно. Это слегка неловко. Я хочу, чтобы он оказался еще ближе, чем он есть, а он очень боится сделать мне больно, так, будто и не помнит, что я была на грани смерти столько раз, что уже и не счесть. Он прижимается ко мне, лежа на боку, но я хватаю его с разочарованным вдохом, и сильно тяну, чтобы он оказался сверху. Но я перестаралась: он перелетает через меня на другой бок, едва не сверзнувшись с кровати. Ничего не могу поделать. Мне становится смешно. Он смотрит на меня с наигранным раздражением, поджав челюсть, а глаза так и рыскают по моему телу. Не знаю даже на что тут пялиться, не считая того, что я совершенно без одежды, но потом осознаю, что смех заставил мои груди подпрыгивать. И вот он оказывается сверху, поселившись у меня между ног, и целуя меня буквально везде. Я даже едва ли могу ему ответить, так быстро он двигается. Его тяжелая эрекция давит на то место, где еще недавно были его пальцы, скользит там, и на меня накатывают разом такие нервы и такой восторг, что, думаю, я могу даже грохнуться в обморок. Мои ноги еще шире раздвигаются, и я стремглав кидаюсь вверх, не зная как еще продвинуться, но желая этого так отчаянно, как никогда прежде не желала. Его рука с моего подбородка идет вниз, в то место, где мы почти соединились, и помещает его прямо у входа. Я вся дрожу в предвкушении, вцепившись ему в спину и пытаясь затянуть его в себя. Но он вдруг прекращает все движения, и, придержав за плечи, тормозит и меня. Его рука возвращается на место, и он убирает ею волосы у меня со лба. Я смотрю на него вопросительно. Его грудь тяжело вздымается, по вискам стекает пот, а волосы на лбу уже все мокрые. Тонкий голубой кружок его радужки, что виднеется вокруг его огромного расширенного зрачка, в лунном свете кажется почти что белым. — Я люблю тебя, Китнисс, — произносит он тихо. И после этого плавно входит в меня. Мне все-таки не очень-то и больно. Не так сильно, как шептались об этом девчонки в школе. Я ощущаю просто щипок, а затем — потрясающую наполненность. Дикий голод, что терзал меня раньше, наконец насыщен, но у меня возникают тысячи новых желаний. Я скольжу икрами по его ногам, пропуская лишь пустое место, где должна была кончаться одна из них, и сплетаю их на середине его бедер. Мы касаемся друг друга всеми частями тела, и он еще пристально смотрит мне в глаза, глубоко и тяжело вдыхая, пытаясь понять, может ли двинуться дальше без того, чтобы не сделать мне больно. - Пит, — задыхаюсь я. Хотя мое желание быть наполненной теперь сбылось, мне еще нужно так много… Я поднимаю дрожащую руку к его лицу, глажу его по щеке. Он приникает к моему прикосновению, трепеща всем телом от попыток сдержаться и не проткнуть меня насквозь, от бушующих в нем эмоций и телесного наслаждения. Лунный свет льется в окно, освещая ручейки пота, что катятся по его груди, и я не думаю, что может быть что-либо столь же прекрасное. Я должна была бы прямо сейчас открыть рот и сказать ему. Но никакие слова не в силах описать ни что я чувствовала прежде, ни что я чувствую сейчас. И я ему просто показываю, побуждая его двигаться вперед покачиванием бедер и судорожными прикосновениями к его спине. Каждая клеточка в моем теле кричит все то же, снова и снова: Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Мы так тесно сплетены и спаяны, что нельзя уже сказать, где кончается мое тело и начинается его. Движение наших неразделимых тел толкает меня в сторону еще одного оргазма, но я так потрясена значением происходящего, что вряд ли смогу кончить раньше него. Но это уже не важно, потому что больше всего я хочу показать ему всем этим, как сильно и отчаянно я в него влюблена. И что этот безумный мир снова стал пригоден для жизни, и даже прекрасен, лишь потому, что в нем для меня остается он. Он прижимается ко мне грудью, удерживая себя на локтях, и взяв мое лицо в свои ладони, снова и снова погружаясь в меня. Несмотря на неровное дыханье, он смотрит на меня не отрываясь, как будто что-то ищет в моих глазах. И я тоже поднимаю на него взгляд, зная, что я уже никогда не посмотрю ни на кого так, как я смотрю на него в этот неповторимый момент. Его рот вдруг открывается, так, будто он прочел в моем взгляде признание. И следом он запрокидывает голову и протяжно, низко стонет. Меня неожиданно затопляет поток горячей влаги, а он без сил падает на меня сверху. И почти в тот же миг, его рука скользит по мне и достигает места, где мы с ним соединены и чертит там круги до тех пор, пока невероятное ощущение не простреливает меня всю, до самых кончиков пальцев. На это уходит совсем немного времени. С глубоким вздохом он отстраняется от меня, и мы вновь лежим бок о бок, глядя друг другу в глаза, слишком истощенные физически, чтобы сделать что-то еще. Последнее, что я запомнила, перед тем, как уснула, это нежное прикосновение его пальцев к моей щеке. Я просыпаюсь и сразу замечаю, что он, не отрываясь, смотрит на меня, и под его взглядом я вся извиваюсь от уколов сладкого смущения. Уже рассвет, и струящийся из окна теплый луч превращает его кудри в золотую канитель. Похоже, что он все еще пытается решить для себя, не сон ли все это, нервная улыбка то появляется, то исчезает на его губах. Хотя оба мы по-прежнему обнажены и аромат секса все еще витает в воздухе, он как будто совсем чуть-чуть стесняется. И у меня все вызывает такую бурю смешанных эмоций, что я еле сдерживаюсь, чтобы не начать скалиться, как сумасшедшая. Но вместо этого я мягко улыбаюсь и тянусь погладить уголки его подбородка. Он долго молчит, прежде чем что-то сказать, и произносит в итоге шепотом:  — Ты меня любишь. Правда или ложь? Сперва я не в силах ничего сказать, просто пристально смотрю на него, будто в уме пытаюсь отмерить — как же нам удалось преодолеть всё и вся, чтобы достичь этого момента. И зачем вообще говорить об этом вслух? Казалось бы, ведь все и так понятно. Но я все равно говорю ему:  — Правда. И он целует меня с такой безмерной радостью, что у меня обрывается дыхание.