Выбор

А в Строибруке по-прежнему идут дожди, орошая водой серый холодный асфальт, машины, дома, заставляя запоздавших прохожих быстрее мчаться в уют своих домов к своим семьям. В городе сыро и небо всё ещё затянуто тучами, которые создают под собой неуютный, вязкий полумрак. Холодно. В кабинете мэра города пусто и холодно. Прошла неделя с похорон Реджины Миллс, а исполняющая обязанности мэра Сторибрука Мэри-Маргарет Бланшард так и не решилась переступить порог её кабинета. Она не могла. Казалось, что если она войдёт туда, то потревожит его мирное уединение, его тихую, одинокую скорбь по своей хозяйке. Сегодня Белоснежка впервые подошла к кабинету и распахнула дверь, опёрлась на косяк, заглядывая внутрь, но так и не решилась войти. Этот кабинет был не её. Он будто отвергал новую руководительницу, обдавая её своим мерным, спокойным холодом, просачивающимся внутрь, вызывая дрожь во всём теле, будто говоря: «Уходи!» Белоснежка обводит взглядом помещение, останавливая внимание на изящном, как и сама его хозяйка, чёрном столе. Принцесса грустно усмехается – бесчисленные документы сложены в аккуратные стопки, отдельным ровным рядом лежат канцелярские принадлежности и даже записная книжка лежит чётко посередине стола. Всё это в духе особой педантичности королевы, очевидно переживающей в душе столько хаоса эмоций и борьбы, что в мире вещей Реждина чувствовала острую необходимость в идеальном порядке. Глаза скользнули дальше – и тут уже Белоснежка не смогла сдержать слёз – яблоки… На столе для совещаний стояла ваза с сгнившими, некогда идеально красными, ровными яблоками. Нет. Мэри-Маргарет не войдёт в кабинет и в этот раз. Это не её кабинет, и если она войдёт туда, то признает, что Реджины больше нет. Снежка тихо закрывает дверь, будто боясь нарушить мирное уединение кабинета мэра города Сторибрук. Эмма плакала. Впервые за неделю Эмма плакала. Она не плакала на похоронах, не плакала, когда бледный как полотно Робин, с совершенно каменным, пустым лицом вынес из подземелья бездыханное тело Реджины. Но сегодня, перебирая очередную кипу документов, наткнулась на по обыкновению перфекционистически составленный мэром Миллс приказ, в конце которого красовалась витиеватая убористая подпись брюнетки. Эмма недвижимо смотрела на этот документ, чувствуя как слёзы, наконец, заливают её лицо, нещадно обжигая щёки и перекрывая горло. Шериф уткнулась головой в сложенные на столе руки и перешла на рыдания. Эмма Свон чувствовала давящую беспомощность без поддержки Реджины, казавшейся ей всегда сильной и, в последнее время, нерушимо надёжной. Они прошли долгий путь от вражды до бескорыстной дружбы, до почти сестринской связи. Сейчас она до конца осознала, что едва ли кто-то понимал её лучше, чем порой взбалмошная, но в минуту нужды бесконечно мудрая королева. И сейчас Эмма не знала, как двигаться дальше, без Реджины. Она не знала, как справиться с Зеленой и Румпельштильцхеном, уже совершившим попытку прорваться сквозь всё ещё мощный магический щит, созданный Реджиной. Она не знала, как утешить сына, который с похорон своей приёмной, но бесконечно родной матери не сказал и слова. Генри сидел на подоконнике, прислонившись виском к стеклу. В городе снова шёл дождь, стекая маленькими ручейками по стеклу, будто заменяя слёзы, уже не в силах плакать, мальчику. Его мама не любила дождь. Сегодня ровно неделя, как её не стало. И в день её смерти он назвал её Злой Королевой. Генри, почти не переставая, прокручивал в памяти эту глупую ссору. Она лишь пыталась его защитить, а он обидел её, ударив по самому больному. И она его простила – Робин передал ему последние слова его матери. Она всегда его прощала, никогда не напоминая ему о той боли, что он когда-то причинял ей, простила и сейчас. А вот он никогда себя не простит за те слова. Генри постоянно чувствовал боль от потери, чувствовал вину от ужасной ошибки и отвращение к себе за то, что не смог вовремя искупить сделанное. Он каждый день приходил в большой белый особняк, спавший в тени больших раскидистых яблонь, в котором прошло его детство, в котором он вырос. Генри проводил часы в комнате матери, до сих пор так отчётливо хранивший её родной, тёплый запах, что иногда, забываясь, он оборачивался в поисках карих, любящих его, улыбающихся ему глаз. Генри больше не говорил. Он молчал в ответ на всевозможные попытки Эммы и Чармингов утешить его, отвлечь его, он молчал в ответ на сочувствующие взгляды обитателей Сторибрука, он молчал в ответ на сдержанные лекции доктора Хоппера, сеансы которого ничем не облегчали боли, постоянно сдавливающей грудь Генри Миллса. Странно, но в последнее время он подружился с Робином Гудом, которого ненавидел до недавнего времени, но после смерти матери всё изменилось. Мальчик видел боль разбойника, находя в ней отражение и собственной боли, собственной вины. Несколько раз Генри приходил в его лагерь, куда начали возвращаться и ушедшие в город его прежние обитатели, организовывая в лесу поисковые отряды для поимки Зелены. Разбойники и их предводитель всегда радушно принимали его, учили его стрельбе из лука, а самое главное, принимали его как есть, не пытались заставить заговорить, держали необходимую ему сейчас дистанцию. С Робином же они вместе молчали, похоже и сам разбойник находил в этом нечто умиротворительное. Боль их связала и вдвоём, в этой тишине нести её было легче. Дениэл выл по ночам в своей новой маленькой, пустой и холодной квартире. Он не мог оставаться в особняке, не мог дышать её запахом, не мог видеть её вещей, которые, казалось, издевались над ним, создавая невыносимо фальшивую иллюзию её присутствия. Его жизнь остановилась. Он почти не ел, запивал снотворное алкоголем и пытался скорее заснуть, чтобы не возвращаться к выламывающей грудную клетку боли реальности. Он ничего и никого не замечал вокруг. Всё что у него было – Реджина. Он жил ей, ради неё. Он был готов бороться сколько угодно, пока она была жива. А сейчас? Что ему осталось сейчас? Он мёртв. Он умер вместе с ней. Сегодня он проснулся с отяжелевшей от снотворных и дешёвой выпивки головой. За окном снова шёл дождь. Снова? Едва ли он знал, что твориться в городе и едва ли ему вообще было это интересно. Он не ждал, что боль уйдёт, он не ждал, что он научится жить без Реджины. Дениэл был способен на жизнь лишь рядом с ней. Именно поэтому, во всех мирах, он так или иначе терпеливо следовал за ней, наконец всё же обретя её, пусть и не на такой долгий срок. И сейчас, проснувшись сегодня с отяжелевшей от снотворных и дешёвой выпивки головой, он решил, что должен продолжить следовать за любимой женщиной. От этого решения не стало легче, но он понимал, что скоро всё закончится. Склонившись над прикроватной тумбочкой, Дениэл достал револьвер. Взведя курок, он бесстрастно направил дуло оружия к своему виску… Ночь. Робин лежал в своей палатке, ворочаясь с боку набок, в тщетных попытках заснуть. События недельной давности не давали покоя его измученному разуму, постоянно возвращая его мысли к любимой женщине, счастье с которой было таким недолгим. Она умерла на его руках, признавшись в любви. Её взгляд, её последний взгляд преследовал его везде и всюду, чтобы он не делал. По ночам было хуже всего. Хотелось кричать и, если бы не спящий неподалёку сын, он бы не сдерживался. Мальчик во второй раз потерял мать и на этот раз он был достаточно взрослым, чтобы осознать эту потерю. Роланд – он видел мёртвую Реджину на руках разбойника. Никогда Робин не забудет слёзы своего сына, вцепившегося в плечо брюнетки, умоляющего её проснуться. Кажется, Эмма тогда оттащила его. Сам Робин не был тогда в состоянии сделать хоть что-то. Он просто стоял на коленях и держал королеву на руках, вжимая её ещё тёплое тело широкими сильными ладонями в свою грудь. Кажется, где-то рядом звериным криком кричал Дениэл. Или это был сам Робин – он не уверен... К её похоронам разбойник побрился, оставив так некогда полюбившуюся королеве аккуратную щетину, остриг неприлично отросшие волосы – всё, как в свой последний день просила, смеясь, Реджина. Всё это казалось теперь важным – то, что она говорила, что делала. Однажды к нему пришёл Генри, не знавший похоже, где спрятаться. Для этого парня он готов был сделать всё – ведь Реджина так беззаветно любила своего сына, а значит и для Робина он был кем-то особенным. Генри приходил и потом и всегда молчал. Гуд понимал это и не давил на мальчика, понимая, что всё это ему придётся лишь пережить, ведь бороться уже не с чем – смерть не победишь. Каждый день разбойник приходил на её могилу. Именно он настоял, чтобы её похоронили на общем кладбище – он знал, что королева не захотела бы лежать в склепе с родителями. Гуд приносил ей букеты белых роз и говорил. Он много говорил - то просил прощения, то благодарил, то просто рассказывал ей о Генри, о Роланде, о очередных причудах Малыша Джона, зная, что всё это бы вызвало у неё улыбку. Иногда он не сдерживался и ложился рядом на мокрую от постоянных дождей траву, давая наконец волю сдавленному крику, вырывающемуся из измученной грудной клетки, чувствуя как едва облегчающие боль слёзы, заливают щёки. Робин не заметил, как всё-таки провалился в беспокойный сон. Реджина. Он видел её каждую ночь. И каждую ночь они были в том подземелье, и каждый раз он не успевал спасти её от обвала. Но сейчас что-то изменилось. Он лихорадочно освобождал Реджину от заваливших её камней. Её глаза смотрят на него с нежностью и болью, но начинающие шевелиться губы говорят не то, что он ожидает услышать, не те слова, которые высеклись в его памяти навечно. Он слышит молящий голос: «Я там одна. Совсем одна... Робин…» В эту секунду она испарилась в облаке фиолетового дыма. Этот голос, произносящий его имя, стучит в его висках, ударами пульса, разнося по венам лихорадочную дрожь. Гуд просыпается, обливаясь потом, стуча зубами, прибывая в каком-то сверхъестественном ознобе. На ватных ногах, не в силах дышать в казавшейся сейчас душной палатке, он выходит на улицу, вдыхая ночной морозный воздух. - Реджина… Реджина… - в исступлении шепчет разбойник. Сердце колотится о грудную клетку. Он чувствует её. Он её чувствует. Он найдёт её и на этот раз уже ни за что не отпустит.