За три ноты до дружбы

      Короткие мгновения отдыха в этом новом мире были так редки, что пролетали, кажется, всего за пару мгновений, течение дня стремительно проносилось вместо двадцати четырёх часов всего лишь за какие-то шесть, а солнце садилось словно в ускоренной перемотке, стремительно и ярко сгорая в коралловом закате за пару минут. Сейчас было бы лето ― яркое, остро пахнущее сахарной ватой, свежей зелёной листвой и мокрым после проливного дождя асфальтом ― это же лето было схоже с тем, настоящим, только запахом земли после дождя, не асфальта, а того самого чернозёма, что так усиленно душили в больших и не очень городах искусственным покрытием ― его сладковато−свежий запах щекотал нос, заставляя морщиться и чихать, но был всё же настолько приятным и привычным ― как единственное упоминание о прежней жизни.       Это лето проходило без обязательных выходных походов в парк аттракционов, но со ставшими постоянными такими же выходными переходами на новые места ― постоянное передвижение по мёртвому городу ― они стали единственными живыми точками на бездвижной карте раньше оживлённых улиц. Меняющиеся, но остающиеся неизменными одинаковые декорации городов, улиц и домов ― неужели все они и впрямь так сильно похожи, что даже с закрытыми глазами можно спокойно пройтись по улочкам любого города, вспоминая лишь строение одного‒единственного ― но это было и на руку, не нужно было искать каждый раз карту, чтобы хоть как−то сориентироваться.       И этот город был таким же ― одним из сотен мёртвых близнецов, раскиданных по всему штату ― более-менее пригодные отели в центре, возможное снаряжение ― ближе к окраинам ― именно там зачастую сосредотачивались нелегальные точки торговли оружием. В этот раз им повезло ― не было даже и признака ходячих, разве что только гнилой запах, да кое-где валяющиеся обрывки изорванной одежды доказывали, что безмозглое стадо всё же прошло здесь и, не найдя ничего, что могло бы привлечь их внимание, ушло, оставив после себя омерзительный запах и потёки разложившейся, но никак не свёртывающейся крови.       Группа остановилась в одном из отелей в центре ― предварительно проверив номера, конечно ― никого на удивление не оказалось, комнаты были пусты, разве что только разворочены, словно по ним прошёлся смерч баллов этак в одиннадцать. Но разве это главное? ― человек довольно быстро приспосабливается к любым условиям, и если раньше, увидев сброшенные на пол подушки и простыни, вспоротые матрасы и изодранные одеяла, многие поморщились бы, отказавшись даже притрагиваться к материалу в сомнительного происхождения пятнах, то сейчас все почти с облегчением выдохнули ― наконец-то хоть что-то, напоминающее нормальную постель.       Более-менее застелив всё ещё крепко стоящие и неповреждённые кровати, группа разъединилась, отправившись на поиски провианта и хотя бы чего−нибудь полезного ― вещей, патронов, да хоть пресловутых фляг для воды ― последние никогда не были лишними, только вот с поразительной частотой забывались в спешке в очередном пристанище. Бена же оставили присматривать за Клементиной ― девочка сейчас сидела на широком подоконнике, иногда посматривая в окно и явно пытаясь срисовать одно из зданий, виднеющихся вдали и явно привлёкших её внимание облупившимися, но всё ещё яркими вывесками. Парень сидел рядом в кресле, подтянув колени к груди и, опершись на них подбородком, также бездумно смотря на город. Многочисленные дома, несколько торговых центров ― они стали одинаковыми ― обугленные, щербатые ― строения доживали свой век, медленно разрушаясь под действием ветра, солнца и таких частых в последнее время дождей. Каких−то несколько десятилетий ― и не останется больше ни людей, ни, возможно, ходячих, только словно вываренные скелеты высоток останутся царить над городом, в немом упрёке смотря на раскинувшееся подле их фундамента кладбище зданий.       Клем последний раз провела карандашом по бумаге, поворачивая рисунок к Бену и показывая его. Парень чуть улыбнулся, уголками губ, кивая.       ― Красиво, ― похвалил он. Девочка просияла, слезая с подоконника и, осторожно складывая лист, кладя его в один из рюкзаков к остальным рисункам.       ― Бен, а можно мы погуляем по отелю? ― Она вопросительно посмотрела на парня, затем вновь отворачиваясь и аккуратно складывая карандаши. ― Я просто никогда раньше не видела таких красивых комнат и… Там может попасться что-нибудь полезное, ― Клементина просяще посмотрела на Бена. Тот несколько мгновений поколебался ― им велели не выходить из номера, тихо сидеть и не высовываться. Но какой в этом толк, если ходячих всё равно здесь нет? Бен вздохнул.       ― Ладно, только никому, хорошо? Будем неуловимы, как ниндзя, ― улыбнулся он, чуть приоткрывая дверь и, спохватившись, беря с тумбочки пистолет ― хоть пользоваться он им и не умел толком, но так, на всякий случай ― после чего вышел в коридор, осматриваясь. Девочка вышла следом, робко придерживая его за край бомбера и выглядывая из-за спины.       Сначала они прошлись по всему тому этажу, где был их номер ― многие комнаты были заперты на ключ, остальные же разворочены подобным образом как та, в которой они остановились ― не уцелело ничего, разве что только в одном из номеров на полу обнаружилась небольшая пластиковая брошка-черепашка. Клем несмело подняла её, смотря затем на Пола и словно спрашивая разрешения.       ― Можно… можно я возьму её? Хочу нарисовать, а я потом верну сюда, честно−честно. ― Парень пожал плечами.       ― Думаю, прежний её хозяин не разозлится, если ты возьмёшь её себе. ― Девочка подержала на ладони украшение, осторожно кладя затем в карман. И Бен ещё несколько раз видел, как она то и дело касалась кусочка пластмассы пальцами.       Затем они спустились на этаж ниже, туда, где номера были классом ниже ― почти все двери были распахнуты, а то и выломаны напрочь, обои разодраны, а паркет выломан ― зачем?       Однако одна комната сохранилась почти в первозданном виде, если не считать полностью разбитого окна и разломанной, но не выпотрошенной кровати ― видно, дверь здесь была тоже когда-то закрыта на ключ, что и помешало мародёрам вдоволь насладиться разрушением. Парень шагнул в комнату. Что-то привлекло его внимание, одновременно с этим оставшись за гранью обзора ― осмотревшись, он не нашёл ничего, что было хоть сколько-то важным, но… Что ещё за чёрный футляр, самым углом выглядывающий из-под кровати?       Пол присел на колени рядом с загадочным предметом, Клементина опустилась рядом, непонимающе смотря на юношу и переводя взгляд с него на футляр и обратно.       ― Что это, Бен? ― Тот, прикусив губу, осторожно потянул предмет на себя, пытаясь освободить его из-под просевшей кровати, не повредив при этом.       ― Я, кажется, догадываюсь, но не уверен… ― Парень потянул сильнее, наконец−то высвобождая футляр и осторожно стирая с него пыль рукавом и так грязного бомбера, щёлкая затем замком и открывая. ― Это скрипка, ― восторженно выдохнул он, осторожно касаясь тугих струн пальцами и проводя по грифу самыми их кончиками, оглаживая плавные изгибы верхней деки и трепетно освобождая инструмент из мягких объятий алой бархатной обивки. Как давно он не держал ничего подобного в руках!..       ― Ты умеешь играть? ― Клем залезла на развороченную кровать, складывая ноги по−турецки и с восторгом смотря то на инструмент, то на парня. ― Это так здорово! ― Бен смущённо кашлянул, доставая затем смычок и осторожно прижимая скрипку подбородком, пристраивая её поудобнее.       ― Немного. Раньше, ну, до всего этого, я играл в школьной группе ― не только на гитаре, до этого получал образование по классу скрипки ― родители настояли. Мне нравилась музыка, это было в удовольствие. ― Пол прикрыл глаза, медленно и словно боязливо проводя смычком по струнам, слушая, как откликнется инструмент на трепетное прикосновение, как отреагирует на новую и чуть неуверенную мелодию, которую пытались извлечь уже ставшие слишком грубыми пальцы. Инструмент тонко запел, переливаясь мелодией от тона к тону, словно журча нотами, оплетая с каждой секундой становящейся всё увереннее мелодией всю комнатку и даже наверняка вырываясь за её пределы сквозь разбитое окно, что сейчас аккомпанировало тонким звоном мельчайших стёкол, всё ещё чудом державшихся в расшатанной раме. Бен увереннее сжал гриф, забегал пальцами по струнам, вспоминая, вновь по памяти находя нужные ноты и тут же беря их ― чисто, без ошибок, правильно ― насколько это было возможно, конечно, на слегка расстроенном инструменте.       Девочка сидела, затаив дыхание и смотря на прикрывшего глаза юношу, представшего с такой неожиданной стороны ― кто бы мог подумать, что с виду неуклюжий и неказистый Бен мог так тонко чувствовать музыку и так трепетно относиться к инструменту?.. И сразу представлялась не разгромленная комната отеля в центре мёртвого города, охваченного апокалипсисом, не грязная, испачканная в крови и земле одежда, но концертный зал, алый ― обязательно алый! ― драпированный занавес и аккуратный костюм. А ведь всё могло быть и так, если бы не пандемия.       Парень в последний раз тронул смычком чуткие струны, открывая глаза и вновь кладя инструмент в футляр, бережно укладывая и поправляя подкладку, чтобы ненароком не повредить, после вновь пряча скрипку под кровать и тщательно закрывая просвет свисающим вниз покрывалом.       ― Надеюсь, ― он нервно усмехнулся, ― надеюсь, этого никто не слышал, иначе мне серьёзно влетит за то, что создал настолько громкие звуки. Чёрт, да это наверняка было слышно за несколько кварталов! ― Он потёр глаза, впрочем, тут же чуть улыбаясь. ― Это было не слишком ужасно, верно? ― Клементина отрицательно качнула головой, улыбаясь в ответ.       ― Это было замечательно, Бен. Спасибо, ― после чего, коротко обняв юношу за пояс, хитро прищурилась и сказала, прежде чем выйти из комнаты и вернуться в облюбованный номер:       ― Я никому не скажу. Теперь у нас есть секрет, верно? Как у самых настоящих друзей.       Бен кивнул, выдыхая и чуть шевеля пальцами, вспоминая ощущение гладкого дерева и острых струн на них. Когда-то ещё такое будет… Вечером, когда большинство из их группы уже мирно спало в настоящих постелях, парень слышал, как ещё долго шелестела бумагой Клементина, явно что-то усердно рисуя, а потом раскрашивая.       …утром же Пол увидел около себя тот самый рисунок, что Клем рисовала наверняка всю ночь ― в неказистом человечке он узнал себя, стоящего посреди большой сцены в чёрном костюме и крепко сжимающего скрипку в одной руке и смычок в другой ― подле его ног лежали многочисленные букеты, как можно было догадаться по детскому рисунку, он улыбался в зал, явно рукоплескавший ему. А внизу была короткая подпись, явно сохранившая рельеф подоконника, на котором рисовала девочка:       «Бену ― моему лучшему другу. От Клементины»