Кровавый закат вечности

      Крепкий алкоголь, который подают в баре у «Глории», приятно обжигает горло. Горькое послевкусие расщепляется на языке, перекатывается, растворяет в горле застрявший липкий слой страха, мешавший мне дышать с раннего утра сегодня, надоедая назойливым предчувствием или мнительностью. Мысли, тянувшиеся в моей голове, начинают рассеиваться, оставляя после себя легкую, непрогоняемую тревогу, но я просто была еще недостаточно пьяна. — Повтори! — я говорю громко и требовательно, поставив стакан на поверхность барной стойки, и надеюсь, что чаевые, оставленные мною в начале вечера, все еще жгут бармену карман ярким напоминанием того, что сегодня нужно быть послушным. Бармен кивает мне и тянется за бутылкой, что стоит рядом со мной, наполняет стакан и что-то шепчет, что-то о женском алкоголизме, все, что удается мне разобрать сквозь живое пение Глории со сцены. Беру стакан и поворачиваюсь лицом к сцене, чтобы насладиться пением старой знакомой и, вопреки моим ожиданиям, приятным томным вечером. В заведении танцуют несколько пар, кто-то, точно так же, как и я, наслаждается музыкой, даже разговоры вокруг стихают под очарованием голоса ведьмы. Глория, со сцены, замечает меня и весело машет мне рукой в черной атласной перчатке и я, улыбнувшись, приподнимаю стакан, отсалютовав, демонстрируя восхищение её талантом. Музыка стихает. Допев последние слова песни, которые заглушаются бурными аплодисментами, Глория легко кланяется и уходит со сцены. Кто-то даже встает, чтобы выразить свою признательность перед ней, бросая слова восхищения ей в спину, когда она проходит мимо, прямиком направляясь ко мне. — Не ожидала тебя здесь увидеть, Мария. Она садится на стул рядом со мной и голос её звучит и правда удивленным, как и выражения её, обычно сосредоточенного, лица. — Чикаго всегда был моим любимым городом, — напоминаю я ей, пока бармен протягивает выпивку хозяйке заведения. — Или есть причины, по которым мне не стоит быть здесь? Глория коротко кивает. Она бегло смотрит в сторону закрытого входа, словно ждала, что вот-вот кто-то сюда войдет, и я прослеживаю за её взглядом, заинтересованная в том, что могло настолько напугать сильную ведьму. — У тебя что, нет лицензии на продажу алкоголя? — шутка выдалась дурацкой, и я об этом знала. — Хочешь я с этим разберусь? Глория так же не находит шутку забавной, и даже не позволяет себе дернуть уголками губ, чтобы позволить осветить лицо хоть намеком на веселье. Лицо её по-прежнему сосредоточенное. Сейчас она напоминала мне хорошо обученного солдата, сдерживающего страх под строгим контролем, но сердце предательски ускорилось, выдав её с потрохами. — Сегодня вместе с ухажером твоей сестры — Стефаном Сальваторе, меня навестил Клаус. Бокал в моей руке лопается. Осколки врезаются в кожу так глубоко под моим нажимом, что образовываются глубокие кровоточащие раны, а капли крови торопливо стали стекать и дальше по руке и на пол, пачкая мои ботинки. Мне хочется услышать, что всё это — неудачная шутка, но Глория смотрит на меня без тени смеха, вкладывая во взгляд всю ту обеспокоенность за меня, на которую только была способна. — Вам нужно промыть рану! Бармен лепечет быстро, находясь на грани обморока, и старается не смотреть на мою руку, а я не смотрю на него. — Тебе нужно уехать. Срочно. Я выдыхаю, когда Глория озвучивает мои собственные мысли. Хоть Клаус Майклсон не желал моей смерти так же сильно, как смерть моей сестры, я не сомневаюсь, он не упустит возможность убить еще одну Петрову, ради своей затяжной вендетты. — Я уеду сегодня. Я качаю головой, подкрепляя свои слова уверенностью, и встаю со стула, встряхнув рукой, чтобы скинуть с себя осколки. Бармен, мне кажется, храбриться из последних сил, чтобы устоять на ногах и не упасть в обморок прямо здесь, и я прячу руку за себя, чтобы он не увидел срастающихся ран. — Береги себя, Мария Петрова, — просьба Глории — прощание и напутствие одновременно, и я улыбаюсь ей, по-настоящему, вкладывая в улыбку всю свою привязанность. Успокоится я смогла только тогда, когда, поддавшись ключу, входная дверь моей квартиры открывается, впуская меня во внутрь. Я закрываю изнутри все замки, будто это могло спасти меня, и прохожу во внутрь, даже не включив свет. Место, которое я почти целый год, называла домом, теперь кажется мне абсолютно пустым, небезопасным и чужим. Моя иллюзорная, воссозданная, реальность, где я просто существую, пытаясь жить, вопреки свой сущности, мертвой уже несколько веков, растворяется, и игра приводит к моему проигрышу, требуя, чтобы я опять бежала. Я захожу в комнату, чтобы отыскать чемодан и свет резко включается, заставляя меня чертыхнуться и зажмуриться. — Так, так, так, — знакомый голос, насмехаясь, отчитывает. — Кто-то решил сбежать. — Кэтрин, — её имя из моих губ звучит ругательством. — Какого черта? Сестра стоит у стены, скрестив на груди руки и смотрит на меня высокомерно, с осуждением, будто между нами не было разлуки в несколько столетий. — Ты узнала про Клауса и решила сбежать, смотрю мы похожи куда больше, чем ты можешь себе признать. — Я не такая, как ты. Улыбка сестры становится еще шире. Она видит, что сделала то, что планировала и сделала успешно: она вывела меня на эмоции, снова напоминая о ненависти самой к себе, что я вообще была причастна к роду Петровых. — Тогда докажи это, Мария. Помоги мне. Мне хочется рассмеяться. Дешевая уловка, применяемая ей, часто, в детстве, сохранилась с ней до сих пор, и я просто в бешенстве, что она смеет просить меня об услуге. — Серьезно? Думаешь я стану тебе помогать? Она стоит все в той же позе: насмехается и демонстрирует свою власть надо мной, пологая, что все еще может манипулировать мной через изуродованное, ей самой, понятие семьи. Семьи давно нет и это её большая заслуга. — Есть способ убить Клауса. Я удивленно приоткрываю рот. Почти пять веков, страх одолевал меня лишь тенью его имени, и намек на его смерть звучит слишком неправдоподобно, особенно, из уст той, кто так часть пренебрегал искренностью. — Я тебе не верю. — Твоя вера — необязательное условие. Есть те, кто желает его смерти сильнее, чем мы.