А что, если?..

      Первое декабря девяносто шестого года выпадало на воскресенье. Поэтому Эрик, рассудив о том, что нет никаких причин собираться на один день, назначил стартом прибытия вечер пятницы, о чем были моментально извещены все, кто дал свое согласие на встречу.       Для Катерины, которая получила свое приглашение одной из первых, это означало дополнительные трудности — ей нужно было получить отцовское разрешение, потому что с ним ей никакая бабушка в роли директора страшна не была. Тем более, что Тонкс тоже намеревалась там быть, а значит опасности не было никакой, хотя взрослые вполне могли считать иначе. Да, они держались вежливо, кое-кто даже дружелюбно, но это, как говорил ее жизненный опыт, могло ничего не значить.       Взвесив все «за» и «против», Поттер решила, что разговор стоит провести за три дня до предполагаемого отбытия. Она, конечно, немного нервничала от перспективы провести два дня в такой разношерстной компании, но любопытство перевешивало, ровно как и желание хоть немного отвлечься — эта осень выпила из нее слишком много душевных сил. Физических, впрочем, тоже.       Девушка постучала в кабинет Магических обычаев и традиций через полчаса после ужина. Сириус удивился, но выслушал свою дочь внимательно и серьезно, положив подбородок на сложенные лодочкой пальцы.       Только сейчас, когда она стояла напротив него, ведя сбивчивую речь и отчаянно скрещивая пальцы на левой руке, до него дошел простой, радостный и немного печальный факт одновременно — его девочка совсем выросла. Выросла красивой, умной и жизнерадостной, очень похожей на свою мать. От Сохатого в ней не осталось ничего, кроме глаз, и, еще, пожалуй, телосложения (разве что грудь у него была поменьше).       А вот Лили…       Мужчина тяжело вздохнул и поднялся на ноги.       Катерина договорила и теперь внимательно рассматривала висящие на окне шторы. Сириус сделал пару шагов, вздохнул еще раз и прижал ее к себе.       Его девочка выросла и ему, им всем придется признать, что совсем скоро она вылетит из своего уютного гнезда в огромный бурлящий мир. Она уже стремилась туда вырваться, навстречу новому и прекрасному, готовая смело встретить опасность лицом к лицу.       Не смотря на то, что ее воспитывали Блэки, кровь ее отца не желала сдавать позиции, хоть она сама пока и не поняла этого. Разве Сохатый, принявший под свое крыло зашуганного, отторгнутого всеми оборотня, не был таким же? Разве он сам, кутивший когда-то по молодости с забредшими в «Кабанью Голову» вампирами и пробовавший интереса ради вампирью кровь, не был таким же? Так стоило ли удивляться тому, что Олененок побежала по их стопам, ведь яблоко от яблони, как известно, недалеко падает.       Да и к тому же…       Будучи анимагом, старший из братьев Блэк научился довольно неплохо разбираться в людях. Собачий нос ловит больше запахов, чем человечий, и поэтому, до начала романа с Доркас, он вовсю пользовался этим преимуществом, когда выбирал себе девчонок на один раз. Главными критериями были наличие приятного ему аромата и отсутствие ежемесячных проблем.       Сейчас вопрос девчонок был неактуален, но запахи все еще могли рассказать ему больше, чем то, что видят глаза и слышат уши. И он не мог не признать — не смотря на наличие криминального шлейфа, он симпатизировал этим людям. А это значило…       — Ты уверена, что хочешь туда поехать?       — Да, папа, — Катерина подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. — Он мой друг… и не надо так ехидно хмыкать, мистер! Мы просто дружим!       — Пока что.       — Ну папа!       Мужчина рассмеялся лающим смехом и поцеловал дочку в лоб.       — Ладно, вали. Прикрою тебя перед твоей бабушкой. Но вы будете обязаны выходить со мной на связь по сквозному зеркалу, юная леди. Каждые два часа, — он подпустил строгости в голос. — Каждые.       Девушка просияла.       — Я тебя люблю, пап.       Сердце замерло на мгновение, к горлу подступил комок. Казалось бы — самая обычная фраза, но из её уст, также как и из уст остальных членов семьи, она становилась дороже всех бриллиантов мира вместе взятых. Особенно, если это дочь, сын и жена.       Две королевы и маленький король. Самое большое его сокровище.       — Я тоже тебя люблю, моя хорошая.       Пуффендуйка счастливо вздохнула и уткнулась лбом ему в плечо.       Отец всегда был для нее самым главным авторитетом — он подарил ей первую в жизни метлу, катал на себе, превращаясь в гигантского черного волкодава, баловал конфетами, пел рок-песни в качестве колыбельных, и, самое главное, брал в гараж, где стоял пугающий и притягивающий одновременно мотоцикл, в деталях которого было так здорово ковыряться. А иногда даже позволял прокатиться. С собой на пару, конечно же.       — Ну, юная леди, — обманчиво-сурово блестел глазами дядя Регулус, когда пятилетняя Катерина вернулась с очередной прогулки в компании Бродяги. — Что вы делали сегодня?       — Мы летали! — радостно поделилась впечатлениями девочка, широко распахивая глаза. — На мотоцикле! Он как конь, только железный, и это та-а-ак здорово! Можно мне мотоцикл? Я буду мотоциклисткой! Как папа!       — Нет, нельзя! — осадила ее Вальпурга, пока дядя хохотал, вытирая слезы. — Сириус, какой пример ты подаешь леди? Мои нервы этого не выдержат!       — Леди… — продолжал хохотать Регулус, полностью игнорируя возмущенные вопли матери. — Какое у тебя там прозвище, братец? Бродяга? Леди и Бродяга! Классика маггловского кинематографа!       — РЕГУЛУС АРКТУРУС БЛЭК!       — Как насчет прокатиться за мороженным, дочь моя? — поинтересовался папа, пока бабушка кричала на дядю. — Вот прям сейчас.       Катерина в ответ кивнула и хозяйским жестом взяла его за руку.       Остаток вечера они пили чай и разговаривали обо всем и ни о чем. Старший из братьев Блэк попытался прочесть ей лекцию про использование презервативов, но пуффендуйка его слушать решительно не захотела, заявив, что ее роза еще недостаточно созрела, чтобы дать ее сорвать, тем более, что они просто друзья и ничего больше, и у нее слишком много дел, чтобы думать о личной жизни.       — Ну и зря, — отозвался на ее аргументы Сириус, но настаивать не стал.       В конце концов, у его дочери была своя голова на плечах, как и у ее ухажера (по крайней мере, он весьма на это надеялся).       Сами разберутся.

***

      — Я уже говорил тебе, что я ненавижу Германию?       Хельга подняла голову от одолженного у Робин англосаксонского словаря, по которому она переводила записи Хогвартской Основательницы и посмотрела на Лораса слегка расфокусированным взглядом.       — Да, говорил. Трижды.       — Значит, скажу еще раз. Я ненавижу Германию, германцев и всех, кто хоть как-то с этим связан, — Тайлер листает внимательно уже побежденные страницы пуффендуйского гримуара, написанного сплошь на древневерхненемецком языке, пытаясь обновить в памяти все, прочитанное вчера. За окном хмуро, там сыплется мелкий снег, сопровождаемый моросью, и это навевает сон.       — Ты говоришь это каждый раз, когда садишься за переводы, — Хельга старательно царапает пером в своих переводческих конспектах, но и она изо всех сил борется с подступающей дремотой.       Кажется, на третьем часу его энтузиазм на сегодня окончательно иссяк, поэтому он откладывает книгу в сторону и просто наблюдает за тем, как профессор Защиты от Темных Искусств поставила в конце предложения точку и устало потерла глаза.       — Ладно, я сдаюсь, — раздраженно бурчит она через какое-то время, отбрасывая словарь в другой конец комнаты. — Ненавижу англосаксонский.       — А за такое Робин возненавидит тебя. Акцио, словарь!       — Твоя Робин — не человек!       — Следуя твоей логике, я тоже — не человек, поскольку мы появились с ней из одного материала и источника. Как и Лиана, кстати, — в серых глазах загораются ехидные черти. — Кажется, ты только что классифицировала себя как нелюдефила.       — Да пошел ты, — девушка сердито хмурится, придвигает к себе «свой» гримуар и призывает манящими чарами многострадальный словарь, вгрызаясь в зашифрованные знания с удвоенной силой. Впрочем, надолго ее не хватает — невозможно долго оставаться невозмутимой, когда тебя методично буравят пристальным взглядом. Минуте примерно на седьмой Фламмер с грохотом закрывает когтеврановский гримуар и оборачивается, кипя от возмущения. — Чего уставился?       И сразу же расплывается в невольной улыбке — а как тут не улыбнуться, когда ты видишь нечто вечновзъерошенное, бледное и помятое, но улыбающееся так ехидно и по-доброму, что каждый раз при взгляде на эту улыбку становится неудержимо смешно.       — Что?       — У тебя весь нос в чернилах.       — К черту все. Отстань. Я занимаюсь необычайно важным делом, если ты не заметил.       Лорас фыркнул и улегся на живот прямо поверх разбросанных источников древних знаний, зарывшись лицом в ярко-желтое покрывало. Спать, что удивительно, больше не хотелось. Хотелось донимать Хельгу, болтать о всяком и просто жить.       — Хельга.       — Чего?       — Ничего.       — Господи, Лорас! — девушка в очередной раз захлопывает гримуар и со страдальческим видом возводит глаза к небу. Точнее, к потолку. — Хватит страдать ерундой! Тебе уже двадцать семь лет!       — Мне всего двадцать семь лет. И мне скучно.       — Твои проблемы.       — Не дуйся, а то лопнешь сейчас.       Она показывает ему язык, он усмехается. А через секунду обоим становится смешно, потому что как дети малые, но смешинка, попавшая куда-то внутрь сознания, никак не желает потухать, а словно наоборот — увеличивается и увеличивается в своих размерах.       — Ладно, допустим, — отсмеявшись, Хельга покидает свое кресло и деловито пристраивается у него под боком, делая вид, что не замечает довольной, самоуверенной ухмылки. — Вообще мне не дает покоя другое. Ты не замечаешь в своих переводах ничего странного?       — Древневерхненемецкий — странный. Как я должен был догадаться, что taga это современное der Tag? А еще есть demu и perga. И еще куча всякой… как, блять, вообще все это можно перевести? — мужчина принял сидячее положение и, отлевитировав разбросанные по всему покрывалу книги, улегся обратно.       — Но ведь ты же как-то переводишь, хоть и очень медленно, не так ли? — девушка снова прислонилась к нему вплотную, неожиданно для себя уловив стук его сердца. Удары были четкими и размеренными, и она зачем-то начала считать их, но быстро поняла, что засыпает. — Вообще я имела ввиду другое. Помнишь, ты говорил, тебе однажды встретилась дневниковая пометка?       — Помню, — его дыхание щекотало ей щеку. Отодвигаться при всем этом упорно не хотелось, хоть ногами себя пинай.       — Мне они тоже встречались, раза два или три. И вот что странно — она упоминает в своих записях Годрика Гриффиндора и Салазара Слизерина. Но ни разу, ни разу не упоминает основательницу Пуффендуя. То есть, она про нее вроде как упоминает, но называет ее иначе. Хельгой.       — А себя Ровеной?       Одна из ладоней Лораса лежала на изгибе ее локтя. Хельга долго смотрела на нее, а потом положила свою ладонь сверху. Просто так.       — Да.       Серые глаза внимательно следили за каждым ее движением, блуждали по чуть раскрасневшимся от теплоты комнаты щекам, шее с бившейся на ней жилкой и частично сбившейся на одну сторону россыпи осенних волос. Девушка раздраженно дернула плечом и перехватила взгляд, чувствуя, как у нее вспотели ладони.       — Мне все время казалось это странным, но я решил, что это какая-то моя ошибка. Вот, смотри, — нужные записи скользнули в руку, повинуясь манящим чарам. Зрительный контакт наконец-то прекратился, принеся осознание того, что все это время она практически не дышала. — «Сегодня Салазар бегал от Ровены по всему замку. Он подхватил простуду, но совершенно не собирался лечиться, хотя она, на правах старшей сестры, пыталась упечь его туда. И конечно же, мне пришлось влить в него лекарство хитростью, замаскировав его вкус ягодным чаем. А он выпил чай и сделал мне предложение! Просто встал на одно колено и сказал:        — Леди Хельга, будьте моей женой!       Я была крайне обескуражена, но, конечно же, согласилась. Ровена потом жаловалась, что проспорила Годрику галеоны, и что у него нет совести, но я думаю, что она рада за нас. Сама же я пока не очень понимаю, как мне стоит относиться к своему решению. Великая Фриг, не оставь меня милостью своей и сделай так, чтобы это решение было правильным».       — Получается несусветица. Что имена, гуляющие по публике, названия колледжей — все ложь. Ложь, которую, судя по всему, основатели поддерживали всей компанией, но это же абсурд!       — Возможно, у них были на то причины?       Хельга закусила губу и нахмурилась, погрузившись в размышления. Ее волосы щекотали ему шею и желание послать всех основателей к основателям и покрывать поцелуями губы, скулы, ключицы, так, чтобы дыхание стало прерывистым, постепенно заходя все дальше и дальше нарастало с удивительной быстротой, но, по закону подлости, именно в тот момент, когда он почти накрыл ее губы своими, девушка вывернулась из объятий, принявшись мерить комнату размашистыми шагами.       — Их ведь могли искать, верно? Десятый век… конец Темных Веков… Господи, у меня были только небольшие забавные случаи из школьных будней. Например про то, как Слизерин безбожно надрался, а она пыталась прочесть ему лекцию, и спрашивает «Ну вот и на кого ты похож по-твоему?», а он ей «Сама знаешь, что на папу. А глаза — мамины». Но ничего, ничего, что могло бы натолкнуть на мысль о том, почему вместо Хаффлпаффа и Рейвенкло в Хогвартсе вот уже много веков известны такие названия, как Пуффендуй и Когтевран, а вместо Ровены и Хельги — Кандида и Пенелопа. Что это? Переводческий баг?       — Я говорил тебе когда-нибудь, что ты невыносимая всезнайка?       Хельга перестала мельтешить по комнате, разминая костяшки пальцев и прожгла его возмущенным взглядом.       — А сам-то?       Оконные стекла жалобно задребезжали под порывами налетевшего северного ветра. Но это было на улице, а внутри замка кипела жизнь и никто понятия не имел о том, что только что в жизни двоих человек стало на один предмет изучения больше. Да еще какой предмет.       Ради этого стоило лезть в склеп и катакомбы Тайной Комнаты.       — Двадцать девятое уже завтра… — она села обратно на кровать, скрестив ноги по-турецки, и устало помассировала руками виски. Лорас подался вперед, другой рукой обхватывая ее сзади за шею. Сонливость снова начинала брать свое, поэтому она послушно откинулась назад, облокотившись на выпускника Дурмстранга как на спинку кресла. Весьма удобного кресла, надо сказать. — Знаешь, когда мы вернемся в Хогвартс, я спущусь в Тайную Комнату. Мне нужно поговорить с василиском.

***

      Они отправлялись Летучим Порохом. Папа Сириус предоставил для этих целей свой камин и вообще был сама любезность, но Катерина видела — он волнуется, хоть и не показывает этого, потому что Блэки никогда не поддаются эмоциям.       Она и сама волновалась, но сухая и теплая мужская ладонь, сжимающая ее собственную, немного успокаивала. С Эриком вообще было спокойно — в противовес Григорию, который заставлял ее эмоции метаться как сумасшедшие. Но, с другой стороны, с их связывали отношения исключительно приятельские, и даже то, что он дарил ей цветы, совершенно не будоражило — он слишком много шутил по этому поводу, чтобы она начала относиться к таким вот его поступкам всерьез.       Важнее было другое — еда, которую он таскал специально для нее из школьной кухни или столовой, когда она забывала позавтракать, хорошее настроение, неизменно приходившее к ней после и во время их бесед о всяческой ерунде, но самым главным для нее оказался тот факт, что он постоянно ее смешил и делал это так ненавязчиво и непринужденно, что пуффендуйка совершенно не понимала, как именно у него это получается.       — Каждые два часа на связи, — напомнил Блэк, облизывая пересохшие от волнения губы.       — Даже ночью?       — Особенно ночью. И нечего веселиться, молодой человек, — повернулся он к весело фыркнувшему себе под нос Фламмеру. — Я говорю максимально серьезно, насколько я вообще на это способен.       — Конечно, сэр, — тот учтиво склонил голову, но кончики губ у него дрожали, так и норовя поползти вверх. — Я уверен, что «Серьезный» — это именно ваше имя.       Атмосфера в кабинете значительно потеплела. Сириус, как истинный мародер и еще более истинный представитель семейства Блэк, умел оценить хороший юмор. И хотя Долохов все еще нравился ему гораздо больше, он решил, что, пожалуй, стоит дать этому шутнику хотя бы небольшой шанс, если его прогнозы насчет развития взаимоотношений этих двоих окажутся верными.       — Отставить ваши шуточки. Держать порох. И запомни, парень, если ты хоть чем-то обидишь мою дочь…       — Я понял. Но вы можете не волноваться, лорд Сидиус, с этой прекрасной леди не случится ничего плохого.       — Сам ты Хан Соло, — Сириус ощутил внутри детскую, совершенно нерациональную обиду. Нет, Дарт Сидиус, вне всяких сомнений был невероятно крут, но Вейдер нравился ему гораздо больше. — Все, похищай свою принцессу Лею, и валите отсюда куда вам нужно, пока я не передумал.       Катерина еще раз обняла его на прощание и зачерпнула из горшочка небольшое количество Летучего Пороха, заходя в резной камин.       — И куда мне себя отправить?       Эрик расплылся в довольной улыбке, легонько потянув себя за неизменно висящие на шее бусы, ставшие короче ровно на одну бусину, которую он так и не смог отыскать в Отделе Тайн.       Ему понравилось наблюдать за реакцией тех людей, которые попадали в их круг впервые. Их было пятеро, и выражения лиц уже предупрежденных четверых были воистину бесценны.       — Илверморни.       Катерина широко распахнула глаза, поперхнувшись воздухом.       — Извини, что ты сказал?       — Остальные должны собраться чуть позже, разве что Хельга уже там. Она всегда старается выбираться туда как можно раньше. Но она пойдет сразу на место и речь сейчас совершенно не о ней. Вы же не против крохотной экскурсии по местам моей бурной молодости, прекрасная леди?       Пуффендуйка залилась краской, но пробормотала что нет, она совершенно не против. В горле моментально пересохло. Она ожидала чего угодно, но посетить владения Шэди Гичибинэси… ой-ей-ей, что-то будет…       Особой перчинки во все это добавлял и тот факт, что до нее дошло, что и его друзья тоже там будут. А ведь эти друзья ее профессора. Профессора, мать вашу. И если Робин ее ни капельки не смущала, то вот Хельга и профессор Тайлер…       Катерина с трудом подавила желание застонать и закрыть лицо руками. Папа Сириус многозначительно прокашлялся.       — Ладно, я же не могу стоять тут вечно, не правда ли? — пробубнила пуффендуйка сама себе.       И отчаянно-решительным жестом активировала Летучий Порох.