Blue and Black Days

      Гиббс остановил свой пикап рядом с небольшим сельским домиком, уютно примостившимся среди пышно цветущих каштанов и давно не тревоженных пастбищ. Заглушил мотор, сделал глубокий вдумчивый вдох, позволяя теплому весеннему воздуху успокоить нервы и очистить затуманенный гневом и усталостью разум, вышел из машины и внимательно огляделся — ни одной живой души кругом.       Идиллическая пасторальная картина, дополненная пением невидимых птиц и мелодичным перезвоном «розы ветров», висевшей на террасе. Но нутро безошибочно предупреждало об опасности. Ибо, по иронии судьбы, именно в этом маленькой раю скрывался от правосудия жестокий террорист, без колебания оборвавший десятки чужих жизней и вряд ли сожалеющий об этом. Но даже если бы Диринг и сожалел, его раскаянию грош цена.       С этими мыслями Гиббс прикрыл дверцу машины и осторожным, но решительным шагом направился к дому, поднялся на террасу и неожиданно различил приглушенный голос:       — Привет, мама, папа! Это мой шестой день в море. Наконец-то привык к качке.       Джетро понял, этот счастливый беззаботный голос принадлежал некогда Эвану, покойному сыну Харпера Диринга, погибшему во время службы на Флоте, и на мгновение замер на пороге, пронзенный собственной болью. И тоненький голосок Келли, словно наяву, зазвенел во внезапно остывшем воздухе: «Я скучаю по тебе, папочка! Я люблю тебя!»       Гиббс сглотнул, стряхнул с себя оцепенение, толкнул не до конца закрытую дверь и вошел в пустую гостиную. В глаза сразу же бросились светлые прогалины на стенах: в тех местах, где когда-то висели картины и семейные портреты.       А негромкий голос с юношеским энтузиазмом продолжал делиться новостями двенадцатилетней давности, стирая грань между прошлым и настоящим:       — Мой сосед Роджер говорит, что даже дома не спал так крепко, как в море. Наш командир строгий, но справедливый. Он придумал почти всем новичкам прозвища.       Двигаясь бесшумно, Гиббс перешел в столовую. Там на запыленном поцарапанном столе лежали национальный флаг, свернутый траурным треугольником, россыпь аудиокассет и старый портативный магнитофон. Почти такой же, на котором Джетро изредка прослушивал запись с автоответчика, последнюю весточку от жены и дочери.       Келли старательно наигрывала на фортепьяно Hust Little Baby и счастливо смеялась: «Когда ты вернешься, папочка, я буду играть лучше, обещаю!»       И снова смех и признания в любви.       В последний раз.       Джетро вернулся из Кувейта слишком поздно: его Шеннон и Келли уже были преданы земле. В Калифорнии, вдали от дома.       — Выключи, пожалуйста, — донесся из кухни неуместно вежливый мужской голос, прерывая воспоминания. Джетро сделал еще пару шагов и увидел наконец Харпера Диринга.       Первая и, дай бог, последняя встреча лицом к лицу.       — Я стараюсь не лезть на рожон и найти свой путь.       — Эван присылал нам кассеты, чтобы рассказать, как поживает. Пожалуйста, выключи.       — Я буду на связи.       Джетро нажал «стоп», не сводя с Диринга внимательного взгляда. Не зная всей истории, невозможно было догадаться, что именно этот человек (средних лет и приятной наружности, каких тысячи и тысячи) несет ответственность за недавнюю трагедию в Адмиралтействе. Но это был он. Пугающе спокойный и расслабленный, уверенный в собственной правоте и неуязвимости.       Когда запись оборвалась, Диринг замер на несколько мгновений, задумавшись о чем-то своем, затем с легкой улыбкой произнес, словно обращаясь к старому другу:       — Хотел сварить для тебя кофе, знаю, как он тебе нравится. Но эта кофеварка… она невозможна.       Джетро слушал этот приветливый голос, крепко сжимал кулаки и, чувствуя, как в нервном тике дергается левое веко, изо всех сил старался сохранить невозмутимый вид. Но желание придушить гостеприимного подонка росло с каждой секундой.       — Может, чего покрепче? — предложил тем временем Диринг, взял с разделочного стола бутылку бурбона и два стакана и двинулся навстречу гостю.       Не спуская с него глаз, Джетро инстинктивно перенес вес с одной ноги на другую, стараясь принять максимально устойчивое положение на случай атаки. Он понятия не имел, чего ожидать от этого обманчиво спокойного психа, и готовился к худшему.       — Я рад, что ты пришел, Гиббс. — Диринг остановился в метре от спецагента, по другую сторону стола. — Я надеялся, что в конце концов ты все поймешь. Дом, где родился Эван. Уверен, у тебя те же чувства к дому Келли.       Джетро сильнее сжал кулаки, прекрасно осознавая, что противник намеренно бьет по больному месту, и не собирался подыгрывать. Лишь смотрел ублюдку в глаза, в которых не было раскаяния.       Не дождавшись ответа, Диринг как ни в чем не бывало наполнил стаканы и протянул один из них Гиббсу. Тот решительно покачал головой: хотя порой ему и приходилось пить с врагами, сейчас был не тот случай.       Диринг не стал настаивать, произнес в качестве тоста слова Мэри Шелли: «Жизнь, пускай полная страданий, все же дорога мне, и я буду защищать ее», — сделал короткий глоток и предложил:       — Присядь.       Джетро вновь покачал головой:       — Нет.       Он пришел сюда не ради выпивки, задушевных бесед и цитат из «Франкенштейна». Но Диринг явно горел желанием поговорить и поделиться своими измышлениями:       — Мы с тобой очень похожи, Гиббс. Я знаю, что ты сделал ради семьи.        Джетро сощурился. Его мало волновали демоны Диринга; он сумел наконец примириться с собственными и не желал обсуждать ни тех, ни других. По крайней мере, в этой компании.       — Ты принял одно решение, Гиббс, я — другое. Но мы оба сделали то, что пришлось.       Джетро едва сдержался, чтобы не усмехнуться в ответ. Он казнил наркобарона, повинного в гибели Шеннон, Келли и еще нескольких человек; Диринг же устроил террористическую атаку на Адмиралтейство, убил десяток невинных и все лишь для того, чтобы преподать Флоту урок и указать на слабые места в защите. Конечно же, они были «очень похожи».       Ну разве что в части, касающейся раскаяния. Прошло двадцать лет, но Джетро ни на минуту не пожалел, что выстрелил и отправил Педро Эрнандеса к праотцам, — тот, кто поднял руку на беззащитного, тем более на женщину и ребенка, заслужил свое наказание.       — У тебя есть работа, Гиббс, — вновь заговорил Диринг с философскими нотками в тихом размеренном голосе. — Я свою работу закончил.       Подошел к окну, со стуком поставил стакан на подоконник. Рядом с пистолетом — так до нелепости демонстративно, что аж тошно. Планировал убить Гиббса и преподать Флоту еще один урок? Рассчитывал покончить жизнь самоубийством при помощи агента Морской полиции? Что бы ни задумал Диринг, это не имело значения. Главным было лишь то, что Джетро не собирался становиться очередным наглядным примером в списке «слабых мест»: Холлис велела ему возвращаться со щитом, и он был намерен во что бы то ни стало выполнить ее наказ.       Встав спиной к собеседнику, Диринг отдернул штору и, выглянув в окно, продолжал разыгрывать свой последний спектакль:       — Сожалею ли я? Да. Немного.       Джетро не поверил: мерзавец не раскаивался, он лишь хотел поделиться, найти понимание и разделить свою победу. Но ошибся с выбором слушателя.       — Сожалею, но не обо всем. Возможно, у всего есть своя причина.       Диринг договорил, резко схватил пистолет, обернулся. Но Гиббс был быстрее — ударил по руке, не позволив выстрелить, и всадил в противника нож по саму рукоятку. Правило номер девять, оно никогда не подводило.       Диринг не сопротивлялся, лишь вздохнул и моментально обмяк. Джетро удерживал его одной рукой, не позволяя осесть на пол, и внимательно смотрел в потускневшие глаза, мысленно называя по именам всех, кто погиб по вине этого подонка. Теперь они могли покоиться с миром. Они были отомщены.       Харпер Диринг умер тихо — лучше бы он так жил.