И кто теперь главный?

- У тебя совсем крыша поехала? Угрюмый инспектор Гиноза навис над не менее угрюмым Исполнителем, сверля его широкую спину полным укора взглядом из-за стекол очков. Как же этот цепной пес его бесил! Нет чтобы сработаться нормально в столь тяжелые времена, он еще и вытворяет что ему вздумается прямо на заданиях. Рваться прочь от инспектора Цунемори - уже огромный промах, но черт возьми, кто дал ему право стрелять в преступника без разрешения на то инспектора? Взгляд заскользил по спине, по ее сильным, мужественным изгибам, по складкам пиджака, и Гиноза поспешно опустил глаза, к слову, так и не переставая пылать от едва контролируемой злости. Молочно-белого цвета пальцы с аккуратными коготками сжались в кулаки, хотелось подскочить и треснуть сидящего перед ним парня по чему-нибудь, где побольнее будет. Чтобы он зарычал, весь ощетинился, показал клыки и хоть на секунду продемонстрировал своего внутреннего зверя, как тогда... Инспектор глубоко вдохнул и вернул свои шальные мысли в одну кучу. Конечно, Сивилла дала свое добро и Доминатор среагировал на того полоумного мальчишку полагающим образом, перейдя в режим "устранения", но что нашло на самого Когами? Он оглох и ослеп в одночасье? Он не слышал истеричного крика Аканэ, когда она просила не стрелять в подростка? Он не слышал, как она, впервые за все время, что они работали вместе, подобно сухому осеннему листку упала из-за того, что колени ее подкосились, когда брызнула во все стороны кровь вперемешку со внутренностями ребенка? Что заставило его спустить курок без единого дрогнувшего мускула и погрузить свои и так увязшие в непроницаемом черном цвете психопаспорта руки в еще более непролазную тьму? Когами Синья молчал. Он не знал, что ответить, или просто решил игнорировать Нобутику? Инспектор не сдавался. Он видел состояние Аканэ после того выезда. По подавленной атмосфере вокруг группы исполнителей все становилось яснее - этот вызов не прошел так гладко, как хотелось бы. Спрашивать о произошедшем саму Цунемори он не решился, ибо больно было ценно ее умение сохранять психопаспорт чистого цвета, но вот Яей и Кагари, которые в тот момент были рядом, он опросил - и остался недоволен. Еще большее недовольство принес ему отчет с места событий. Тот выезд все запомнили надолго. Мальчишка лет пятнадцати потерпел невероятно огромное для его возраста поднятие коэффициента преступности после того, как его родителей, потенциальных преступников, решивших сделать бомбу для теракта, упекли на принудительное лечение. Он остался один, он сбежал, не решившись сдаться правительству. Мелкий был недальновиден и скоро спалился под одним из визоров, тогда-то отряд и выслали. И именно тогда Когами, словно пес,сорвавшийся с цепи, налетел на подростка и вопреки всем запретам Аканэ, которая еще рассчитывала на благополучное излечение, выстрелил ему в голову. Самому Нобутике, который тогда даже не был на выезде, стало не по себе после отчета. И теперь его правильность не давала просто так забить на этот случай - ему во что бы то ни стало хотелось выяснить, что в тот момент взбрело в голову исполнителю. Устало закатив глаза, он резко дал Когами подзатыльник в надежде привлечь внимание. - Ты меня слышишь вообще? Ну хотя бы это сработало. Дымящий Синья, чуть не поперхнувшись сигаретой, обернулся и бесстрастно уставился на инспектора. Ему было откровенно плевать на все докапывания со стороны очкарика, но рукоприкладство он терпеть не собирался. Нобутика же, сочтя это за хороший знак, еще раз попытался достучаться до пса, пусть реакции он ожидал совсем иной. - Я тебя последний раз спрашиваю, зачем ты это сделал? К твоему сведению, подобное поведение можно расценить как полное неповиновение инспектору - и знаешь, будь я на месте Аканэ, - Гиноза, раззадорившись, едва сдерживался, чтобы не перейти на крик. - Я... Да я бы тебя пристрелил на том же месте! И тут Синья встал. Лениво затушив сигарету, он обернулся к Гинозе и, растянув губы в усмешке, ядовито выговорил: - Прости? Ты что-то говорил? Не то чтобы ему очень хотелось портить отношения с инспектором, но его чертовски заводили моменты, когда Нобутика, весь такой красный и злой, задыхался от гнева, не зная, что сказать. Ему очень шла ярость - и Когами прямо таки ощущал силу, с которой очкарик хотел заехать ему по лицу или еще по чему-нибудь не менее важному. - Я не расслышал. Гиноза почти потерял самообладание. Резко толкнув исполнителя в грудь, он заставил того неловко покачнуться и опереться на стол позади себя, откуда сразу же посыпались на пол окурки из не слишком удачно расположенных пепельниц. Одна из них даже упала - послышался звон стекла по бетонному полу. Но кому из них сейчас до этого было дело? Парень, кипя от гнева, навис над Когами. Его уже даже злил не тот факт, что Синья ведет себя отвратно на выездах, но тот, что он, цепное животное, не желал ничего слушать. С этим нужно было что-то делать. И еще. Насмехаться над инспектором - не самое лучшее дело. Он не унаследовал от отца характер, с помощью которого мог найти общий язык с кем угодно, но, кажется, перенял все темные его стороны, усиленные раз в сотню. И он, Нобутика, терпеть не мог такого отношения к нему, пусть даже от Когами. Наклонившись так низко, что волосы, растрепавшиеся от резких движений, едва ли не касались лица мужчины, Нобутика тихо зашипел: - Не забывай, кто ты такой, Когами Синья. В любой момент я могу наставить вот сюда, - его тонкий палец коснулся груди Когами. - И Сивилла разрешит мне сделать выстрел. Доминатор станет смертельным оружием в моих руках и я нажму на курок, а твоя кровь расплескается по полу и стенам. Ты перестанешь существовать и никогда больше не возродишься, потому что если такая грязь уже жила однажды, то второй раз переродиться ей никто не даст. Глаза Когами загорелись, усмешка стала шире. Вот он, тот самый инспектор Гиноза, готовый рвать и метать, лишь бы его не игнорировали, лишь бы его власть признали и подчинились ему. Но Когами не собирался делать ни того, ни другого, ни уж тем более третьего. Ему нравилось играть на натянутых струнах нервов этого неугомонного инспектора. Такая борьба на подсознательном уровне нравилась обоим, потому что день без этих ссор и противостояний был бы скучен. Но никто не собирался признавать этого, и уж тем более высказывать вслух. Но больше всего обоим нравилось то, что обычно следовало после ссоры - кто-то из них обязательно сдавал позиции. Кто-то давал слабину - и в большинстве случаев это был именно бледнолицый очкарик с угрюмым лицом, но тонкой душевной организацией. И на этот раз Когами решил не ждать у моря погоды. Из этой их схватки он должен был выйти победителем. Сделав рывок вперед, чтобы можно было стоять, Когами оттолкнул от себя Нобутику, сиюсекундно же затем подминая его под себя. Теперь уже он, простая машина для убийства в глазах Гинозы, нависал над замолчавшим инспектором. Он все еще пылал от злости и Когами не удержался: - Как свергнутый король смотришься, мерзавец. Все такой же великолепный, но уже никто не отдаст ему престол. - Заткнись, - прошипел Гиноза сквозь зубы и попытался прибегнуть к бегству, но сильные мужские руки лишь с еще большей мощью придавили его обратно - пепельницы и канцелярские принадлежности больно впивались в спину и плечи, поясница болела от неудобной позы. Край стола причинял и вовсе жгучую боль буквально несколькими сантиметрами ниже. - Пусти, пожалеешь. - Пожалею о чем? Когами явно решил прикидываться дурачком. - О том, что сейчас прижал вас, инспектор, всего такого беззащитного и красного к столу? О том, что последним моим воспоминанием, может, будет изнасилование такого великолепного врага? Нобутика поперхнулся воздухом, зрачки его едва заметно сузились от неясного чувства страха и Когами заметил это. Такой поворот событий не мог его не радовать. - Только попробуй, тварь, - и на его лице появилась гадкая ухмылка. - Здесь? - Попробовать что? Когами просто очень нравилось раззадоривать следователя однотипными фразами и холодными реакциями на его эмоциональные всплески. Это была одна из тех тактик, к которой он прибегал, когда хотел довести инспектора до белого каления. - Может, это? Он безмолвно наклонился еще ниже и с силой прокусил тонкую и нежную кожу шеи, выбивая слабое шипение сквозь зубы и приглушенный стон боли. На шее остался красный след, а от губ протянулась тонкая ниточка слюны, которую Когами поспешно прервал. - Остановись, - низким тоном пробормотал Гиноза, силясь вырваться из цепкой хватки пса. На это Когами лишь повторил проделанное - и Гиноза запрокинул голову, кадык его дергался вверх-вниз из-за резкой острой боли. - Как думаете, никто не зайдет? Одно внезапное движение - и он уже стоит, нагнутый лицом к столу, локти уперты в одну из более-менее устойчивых гор пепельниц. Губы его беззвучно открываются и закрываются, словно у рыбы, вытащенной на берег - укусы становятся сильнее и дольше, Когами принимается засасывать кожу, оставляя тут и там бордовые пятна. Сегодня он собирается хорошенько оторваться на этом вечно аккуратном и собранном мальчишке. Руки пса с тихим шелестом освобождают инспектора сначала от пиджака, затем нагло лезут под рубашку, срывая пуговицы к чертовой матери. Нобутика тихо матерится, но в стороны больше не рыпается. Голову медленно, но верно заволакивает дурной туман и глаза его мутнеют, становятся черными и непроницаемыми. Когами постепенно стаскивает с него и рубашку, бесцельно водит руками по груди, рисуя самыми подушечками одному ему понятные узоры, этим самым заставляя брюнета под ним ежиться и втягивать голову в плечи. По его шее проходит парочка кровавых дорожек - последствия жестоких укусов собственника Когами. - Вы же ничего не знаете о ситуации, о том, что и как там было на самом деле, - подает голос Синья у самого уха и горячее дыхание вызывает новые волны мурашек от самой макушки и по всему хребту. Гиноза содрогается всем телом. Как хорошо, как чертовски хорошо то, что офис практически безлюден и в их закуток сегодня уже больше никто не заглянет. Да и с камер наблюдения все можно будет стереть - охранников-разгильдяев почти никогда нет на местах. Особенно по вечерам. - У меня есть отчеты и слова сотрудников, - пытается вернуть ситуацию под контроль, но холодные грубые пальцы уже отыскали заветные бусинки на молочно-белой груди инспектора. Когами издает смешок и дышит Гинозе в самое ухо: - Но кто может доказать, что все, сказанное там, чистая правда? Ваши бумажки и связи ничего не решают. Нужно быть свидетелем, чтобы сметь судить людей за их поступки. - Но того мелкого еще можно было спасти, - возмущенно рычит очкарик, поворачивая голову и глядя прямо в глаза своему мучителю, пока руки продолжают нежно ласкать его соски. Большими пальцами исполнитель то водит вокруг, то вдруг резко давит в особо чувствительную точку. - Разве?.. Знаете, инспектор, - Когами грубо тянет соски вниз и Гиноза, охая, поворачивается обратно, чтобы схватить зубами кулак и заглушить рвущиеся крики. Нельзя отрицать, что эта боль начинает ему нравиться. - Он был на грани. И я решил, что в его случае умереть будет лучше, чем страдать. Вам этого не понять. Оставив набухшие соски, руки плавно спускаются к штанам и медленно оставляют позади такую нелепую преграду, как ремень. Когами не может сдерживать и собственное возбуждение - собственное нижнее белье кажется слишком узким и ненужным, становится мокро и противно. - Вы ведь не потенциальный преступник, инспектор. Но, как думаете, после такого, - пальцы медленно нащупывают набухшую головку члена с сочащейся смазкой и Гиноза тихо скулит в кулак, закрыв глаза. Лицо его заливает краска. - Ваш психопаспорт станет темнее? Он окрасится в такие же темные тона, как и мой? Довольная усмешка не сходит с лица Когами, когда Нобутика рывком снимает очки , чтобы уткнуться лицом в собственные руки. Из него рвутся стоны, но показывать он этого не желает. Он противится происходящему но вставший член и дрожащее тело говорят о другом. - Хотя... - руки нежно гладят ствол, пробираются ниже, крепко сжимая член Гинозы у самого основания, - Яей и Сион ведь тоже не брезгуют сексом на работе, да? Вы знали об этом? Судя по удивленному всхлипу, Нобутика этого не знал. Синья прижимается пахом к нижнему и тот чувствует, как меж ягодиц трется что-то твердое, еще более возбуждающее. Протестующие слова обрываются несколькими пальцами - Когами расправляется одной рукой со своими штанами, а свободной затыкает неугомонного инспектора. Подушечки пальцев касаются нёба и следователь, увлекшись, начинает работать языком, оглаживая костяшки и очерчивая линии вокруг суставов. Становится сложнее выдерживать невыносимый жар снизу и парень стонет, разрешая Когами трахать свой рот пальцами. Слюна стекает по ладони исполнителя, едва ли не капая на пол, но ни одного, ни второго это не волнует. Понимание того, как низко он падет, если сейчас даст прикоснуться к себе там, к Нобутике приходит слишком поздно. С силой выталкивая из собственного рта пальцы пса с влажным звуком, Гиноза оборачивается и в глазах его, затуманенных возбуждением, мелькает здравый смысл. - Остановись сейчас же, - голос слишком охрип, в горле пересыхает с неимоверной скоростью . - Больно поздно вы одумались, - в глазах Когами горит огонь - он балансирует на краю, стараясь, чтобы его животное "я" не дало себе волю слишком рано. - Ничего уже вспять не повернуть. Расслабьтесь и, - пальцы, чертя влажную дорожку по телу, касаются напряженного колечка мышц и инспектор вздрагивает. - Вы весь горите, не отпускать же вас с капающим членом домой, верно? - сразу два пальца медленно проникают внутрь, растягивая парня. Насмешливый тон мучителя лишь подливает масла в огонь. Нобутика, прогнувшись, издает тихий стон боли. - Слишком много времени прошло, дорогой, - мурлыкает Когами в самое ухо нижнего и по лицу того проскальзывает гримаса злости. Чтобы заглушить неприятные ощущения, исполнитель, нахмурившись, наклоняется и нежно целует инспектора в плечо. От резко смены настроения своего мучителя, Гиноза охает и даже оборачивается. Синья, не останавливаясь, чертит языком влажные узоры, оставляет дорожки из поцелуев от ключицы к ключице, и это заставляет хмурого Нобутику таять. Он сдвигает лопатки и тихо шепчет одними губами: - Еще... Когами едва не теряет голову, не примянув показать это грубым укусом в шею. Спустя некоторое время к двум пальцам добавляются три, четыре, и в один прекрасный момент Гиноза пропускает ту секунду, когда, движимый удовлетворением инстинкта, начинает сам насаживаться на них. Стоны становятся слишком громкими и он, силясь остановиться, снова кусает руки. Теперь не только шея у него в лилово-красных пятнах, нет. Вопреки здравому смыслу, тело хочет большего. И оно это "большее" получает. Когами входит резко, без предупреждения, и Гиноза, запрокинув голову, прогибается, надеясь слезть, но куда там. Он чувствует, как его заполнило изнутри, кажется, что его вот-вот разорвет и боль через несколько секунд достигнет своего пика, но нет. Затишье, данное исполнителем нижнему, чтобы привыкнуть к своему размеру, длится будто бы несколько часов. А затем он начинает двигаться. Движения, рваные и резкие, приходятся на самую чувствительную точку в самой глубине и потому вскоре боль заменяется возбуждением и похотью. Парень перестает сдерживать стоны - и это лишь подхлестывает Синью. Он старается бить по той же точке, выходя и снова резко входя на всю длину. Пошлые шлепки достигают своего предела скорости - оба парня, мокрые и растрепанные, не могут сдерживать стонов наслаждения, сладострастие с каждой минутой захватывает все больше и больше, заставляя одного входить еще глубже, а второго - до мурашек бесстыдно подмахивать бедрами. Руками исполнитель держит такое хрупкое тело парня под собой, отмечая краем сознания, какая же все таки аристократично-бледная у него кожа. Сейчас этот некогда агрессивный инспектор прогибается под ним, пересохшими губами прося еще быстрее, еще глубже... И Когами решает добить. Не прекращая движений, он нагибается к самому уху Нобутики и, прикусив мочку уха, шепчет затем: - В тебе все таки так невыносимо горячо и узко... По подбородку тяжело дышащего Гинозы стекает тонкая дорожка слюны и комнату пронзает очередной громкий и протяжный стон. На пол падает еще одна пепельница, окурки с тихим шелестом разлетаются вокруг. - Бесстыдник, совсем мокрый, - делает еще одно наступление Синья, обхватывая руками член парня под собой. Его будто бы пронзает и самого пробивает на стон - он тихо и прерывисто выдыхает прямо в ухо Нобутике. Ему этого хватает. Он делает еще несколько быстрых движений навстречу члену партнера и, захлебнувшись собственными криками, сотрясается всем телом. Капли белой вязкой жидкости брызгают в руку исполнителя, на окурки, лежащие на полу, а лицо инспектора, красное от смущения и жара, становится вдруг расслабленным и настолько прекрасным, что Когами вдруг хочется провести по его щекам руками, нежно очертить линию губ, потрогать пушистые, по-детски длинные ресницы... Последний громкий стон - и инспектор, обессиленный, обмякает в руках своего мучителя. Тот не заставляет себя долго ждать - выражение лица Гинозы доводит его до пика и пес, рыча, изливается прямо в партнера. Вздохи облегчения еще витают по комнате, запах пота и разметавшихся по полу окурков бьет в нос, но обоих это уже не волнует. Их мир собирается по частям медленно и мучительно, как паззл на множество кусочков. И ни одному не хочется разговаривать. Сегодня они оба будто бы нашли новую границу своих отношений. И еще долго Когами будет бесить инспектора подколами по поводу пятен на шее, а тот, в свою очередь, продолжительное время наверняка будет материться, вспоминая чертова пса в ванной. И Кагари примется беспрестанно шутить насчет тех же злополучных пятен, а Аканэ при виде них - краснеть. Сион и Яей... Что же, они будут понимающе кивать и это будет не менее противно. Но сейчас об этом хочется забыть. В офисе виснет тишина. И в этой тишине проносится тихое: - Ублюдок...