Клятва Гиппократа

Саеки окинул взглядом осенний парк и глубоко вдохнул. Пахло листвой, остро и совсем не по-сентябрьски. Хотя кто его знает, может в этой, отдаленной от городской суеты, клинике, время навсегда замерло на отметке «глубокая осень». Когда из звуков — только шорох листьев под ногами, а краски смешались в грязно-бурую палитру, уступая место черным стволам деревьев. Небо тоже было невыразительным и блеклым. За воротами клиники жизнь неслась в своем ритме, бешеном и непрерывном. Здесь существовал свой странный, отрешенный от прочей суматохи, мирок. — Уже жалеешь, что решил заняться психиатрией? — Аой Кентаро выразительно посмотрел на Саеки. — Нет. Я ведь знал, на что иду. Это, наверное, из-за погоды такое дурное настроение. — Ну, при желании, мы всегда можем попробовать попроситься назад, в Тибу. Саеки неопределенно пожал плечами. Он сам выбрал направление в психиатрическую клинику в Осаке, до конца не понимая, что же его дернуло пуститься на поиски счастья вдали от родного дома. Аой хотя бы точно знал: едет из-за хорошей зарплаты и престижной должности. На фотографиях клиника выглядела приятнее. Но слово «приятнее» для таких заведений казалось нелепым и странным. Сумасшедшие дома не могут быть симпатичными. — Пойдем, — благодушно сказал Аой. — Может быть, найдешь хорошенькую медсестру. О бесконечных и всегда провальных романах Аоя в университете ходили легенды. Воспоминание об этом заставило Саеки улыбнуться, и на душе сразу стало легче. Наверное, он просто слишком распереживался из-за первого места работы. Молоденькие медсестры в клинике были. По дороге в кабинет главврача Аой тихонько загибал пальцы, считая всех встреченных девушек. Но почему-то Саеки уже заранее знал, что ничего у друга не получится и на этот раз: Аой Кентаро был потрясающе невезуч в любовных делах. Потом было знакомство с главврачом — доктором Одзи, медицинским персоналом, напутственные слова от них и пожелания успехов в трудовой деятельности. Энтузиазма Саеки не чувствовал. — Ты сбежишь отсюда, — сказал Аой. Кабинет, который им отвели, ему, похоже, понравился. Большие окна выходили в парк, на подоконниках стояли цветы, а огромный шкаф оказался полон медицинской литературы. — А на этой стене я буду вешать свои грамоты! — Пока можешь только свой диплом прибить, — улыбнулся Саеки. — Не сбегу я. Невозможно же вечно бегать от пациентов. — Тебе было бы проще остаться рядом с отцом, в Тибе. Там твой любимый океан, а в местной больнице ты давно всех знаешь. — Здесь тоже полно рек и есть залив. Да и не могу я все время прятаться за спиной отца. — Не узнаю я тебя. Может, тебе самому стоит провериться у доктора? Саеки хотел было сказать что-то вроде «а каким я должен быть в психиатрической клинике?», но передумал. У него лицензия врача, первый рабочий день и нечего впадать в депрессию из-за каких-то непонятных сомнений. Он промолчал и взял со стола медицинскую карту. Еще девять лежало рядом. Первые пациенты доктора Саеки Коджиро. Но слова на бумаге — это просто сухая выжимка из чьей-то судьбы. Биполярное расстройство личности, маниакально-депрессивный психоз, параноидальный синдром в вялотекущей фазе… диагноз, диагноз. — Страшно? — зачем-то спросил Аой, когда Саеки собрался идти на свой первый осмотр. — Да чего я там не видел? Схожу познакомлюсь, что ли. Пациенты, на удивление, оказались спокойные. Несколько человек сидели в своих комнатах, большинство — в обеденном зале, негромко перешептываясь между собой. Глядя на обедающих, Саеки облегченно вздохнул. Хотя бы особо буйных ему не подсунули. А то учеба учебой, но на практике все всегда оказывалось намного сложнее. — А вы тоже на тренировки приехали? Сыграете с нами? На звук голоса Саеки обернулся, одновременно чувствуя, что его настойчиво дергают за халат. И ему стало необычно… Как в дешевых любовных романах, в которых пишут про ухнувшее в пятки сердце и головокружение от внезапной встречи. За халат его тянул высокий молодой человек, не старше самого Саеки. И он бы мог считаться красивым, если бы не лихорадочный блеск в глазах, придававший всему лицу какое-то странное безумное выражение. — Тренировки? — переспросил Саеки. — Ну да. Вы же с командой? Я вас из окна видел, когда вы с другом шли. Меня зовут Шираиши Кураноске. Я капитан теннисной команды из Осаки, — представился он и протянул тощую руку. В голосе Шираиши было столько серьезности, что Саеки даже слегка растерялся. Может, это местная спортивная команда? Развлекаются же как-то врачи в неурочное время. Но на Шираиши была светло-зеленая больничная пижама, левая рука туго перебинтована, да и сумасшедшее выражение не оставляло никаких сомнений. Пациентов никогда не стоит нервировать… — Обязательно. Только я пару деньков обживусь. Идет? — Конечно! Если что-то надо, обращайтесь! — Шираиши радостно улыбнулся и легким шагом направился к своему столику. — Уже пристает? Он даже медсестер своим теннисом достал. Медбрат, рыжий и улыбчивый, понимающе закивал головой. Саеки автоматически кивнул в ответ. Во-первых, он не запомнил, как зовут медбрата. Куробане? Нет, похоже, все-таки, Хикару, который просил, чтобы к нему обращались «Давид». А во-вторых, этот «капитан теннисной команды»… — О, вы здесь! — главврач появился очень неожиданно, держа подмышкой медицинскую карту. — Простите, я вам одного пациента забыл отдать. Да вон он, собственно, сидит. Не переживайте, случай тяжелый, но вам, для набора опыта — очень полезный субъект. Почти небуйный. Главврач указал на Шираиши, который, словно почувствовав чужой взгляд, обернулся и приветственно махнул рукой. Случайностей не бывает. После смены Саеки долго сидел в квартире, которую они снимали вместе с Аоем, и внимательно изучал эпикриз Шираиши Кураноске. — Что-то интересное? — Аой заглянул через плечо, аккуратно поставив чашку с чаем возле Саеки. — Да как сказать… — Ты слишком хмурый. Как дед столетний. Так что там? — Мне жалко его, — Саеки отложил медицинскую карту и взял чашку в руки. — Он наш ровесник. И заперт на всю жизнь в четырех стенах и собственном разуме. — Он? Я думал там симпатичная девушка! — Какая разница. Он говорил так убедительно, что я на целую минуту поверил ему. — Такой безнадежный пациент? — Почти. — Я из тебя слова, словно клещами достаю. Говори уже, что там! — Аой непонимающе посмотрел на друга. Саеки меланхолично рассматривал плавающие чаинки. Помедлил, затем сказал: — Шираиши Кураноске… Он в старшей школе начал играть в теннис. И тогда же получил тяжелую травму головы. Врачи думали, что перерастет. Но он не перерос. Начал терять память, не помнил, что делал минуту назад, и не понимал, где находится. Наверное, все, что он помнит — это то, как играл в теннис. Он стал обузой семье, вот его и отправили сюда. Может быть, так лучше? Свой мир, уютный и понятный. Даже если весь мир — шизофренический бред. — Тогда почему жалеешь? — Не знаю. Но этот Шираиши… он жалкий. Смешной такой, по-детски наивный, что ли. — О, дружище, — протянул Аой, теперь более внимательно рассматривая фотографию на медицинской карте Шираиши. — Ты такими темпами… а, впрочем, ладно. Надеюсь, что тебе хватит здравого смысла. Саеки почти догадался, что же имел в виду Аой, вот только этого самого «здравого смысла» ему сейчас очень не хватало. И затем, во время следующего осмотра, пришел к Шираиши в самую последнюю очередь. В небольшой комнатке, с выходившим во двор окном, стояла только кровать. Сам Шираиши сидел на полу, в окружении огромного количества разноцветных подушек, скорее всего, принесенных сюда родными или друзьями. Перед ним лежала коробка с карандашами и несколько плотных листов. — Привет! — Привет! — Шираиши улыбнулся. — Уже готов играть? — Да я с лестницы спускался — подвернул ногу. Не хочу усугублять травму. Лицо Шираиши на мгновение помрачнело, но радушное и приветливое выражение вернулось к нему очень быстро. — Тогда я тебя с командой познакомлю. Идет? — Конечно! — ответил Саеки. Было что-то ненормальное во всей этой ситуации. Сумасшедший парень, старательно рисующий своих несуществующих друзей, и не менее сумасшедший доктор, который принял предложение сесть рядом и «познакомиться». — Ума не приложу, куда они каждый раз нормальные фотографии девают. Но это не важно. Потом познакомлю со всеми. Смотри… Шираиши придвинулся ближе и ткнул в нарисованного человечка. Рисунок был где-то на уровне средней школы, яркий и смешной. — Это наш Гин. Ты должен был его видеть, он такой большой, что сложно не заметить. Спокойный и очень сильный. Саеки кивнул, словно подтверждая слова Шираиши. Похоже, тому было достаточно такого согласия, и он продолжил: — Это Читосе. И он вечно где-то бродит. У него хорошенькая младшая сестра, на мою чем-то похожа. Это, — Шираиши указал на ярко-алого человечка с растрепанными волосами, — Кинтаро. Он младше нас на пару лет, и мы зовем его Кин-тян. — Он, наверное, ужасный непоседа? — Да! Ты его уже видел? Саеки неопределенно качнул головой, и Шираиши принял это за положительный ответ. Затем он рассказал о талантливом и занудном Зайзене, очень быстром Кенье, ответственном Кенджиро, который еще и вице-капитан, даже парочке с нетрадиционной ориентацией нашлось место. Шираиши говорил о своей «команде» с любовью, радостно указывая на забавные фигурки в желто-зеленых футболках. Он все еще видел себя школьником, беспечным и веселым мальчишкой, радостно играющим в теннис. Перед Саеки же сидел взрослый молодой человек, бледный, взлохмаченный, с легким болезненным дрожанием в голосе и тонкими, исколотыми руками. Он был похож на породистого щенка, которого выкинули на улицу, и он, грязный, ненужный, но по-прежнему, красивый, почему-то упорно цеплялся за этот мир. — Вы бы с ним осторожнее, доктор, — сказал Куробане, на которого Саеки неожиданно наткнулся, выходя из палаты. Шираиши он честно пообещал сыграть в следующий раз и непременно познакомиться с командой «по-настоящему». — Он обычно тихий, — продолжил Куробане зачем-то. — Но раз в сезон стабильно слетает с катушек. Летом проще, а к зиме совсем крышу уносит. Начинает кричать, что его не пускают к кортам, мешают тренировкам. А какие корты? По снегу с ракеткой, что ли, бегать? Одну зиму он чуть ли не в спячке провел — уж какие ему только успокоительные не кололи. — Спасибо, — Саеки благодарно улыбнулся Куробане. Он читал об этих сезонных обострениях, но со слов медперсонала все звучало еще безнадежнее. — Так что вы осторожнее. — Постараюсь, — ответил Саеки. И после работы, по дороге домой, зашел и купил теннисную ракетку. Аой десять раз осмотрел ее, припомнил, как они в университете иногда ходили играть в теннис, и очень старался привлечь внимание Саеки. Но тому было не до того, чтобы именно сейчас пытаться объяснять смысл своих поступков. Саеки думал. Думал о своем пациенте и его команде. Образы были достаточно яркие и понятные, почти классические. Скорее всего, Шираиши не была чужда манга или какая-нибудь приключенческая литература. Отсюда и супербыстрый Кенья, и сверхсильный Гин, а уж Кинтаро — так просто собирательный образ любого сенен-героя. У многих в детстве водились воображаемые друзья с волшебными способностями. У Читосе была младшая сестра — это явная проекция младшей сестры самого Шираиши. На подсознательном уровне он скучал по родным, поэтому сам Читосе вечно куда-то «уезжал», чтобы не мешать и не вызывать в больном воображении ненужные воспоминания. Зайзен и Кенджиро — остатки здравого смысла Шираиши. Они спокойные, рассудительные и не такие буйные, как остальные «члены команды». Хорошо, что хотя бы где-то глубоко благоразумие еще оставалось. Каким образом в сознании Шираиши возникла гомосексуальная пара, Саеки точно определить не решался. Это могло быть и подростковое любопытство, и случайно увиденная или прочитанная история. Возможно даже, что таким образом проявлялось собственное половое влечение Шираиши. — Зря ты это затеял, — просто сказал Аой, и грустно покосился на теннисную ракетку. Зря. Саеки даже сомневался, что главврач разрешит ему выйти с пациентом на задний двор и поиграть. Но главврач разрешил — и даже позволил покопаться на складе старых вещей в поисках сетки. Только взгляд его немного напоминал взгляд Аоя: понимающий и сочувствующий. И, может быть, капельку испуганный. Шираиши не буянил. Он не замечал серых стен клиники, высокого забора и того, что двор только отдаленно походил на теннисный корт. Со стороны такой матч скорее казался детским развлечением, наполненным звонким хохотом и криками. Когда случайный прохожий — это уже настоящий зритель на трибуне, а старенькая ракетка — целое сокровище, купленное за баснословные деньги в элитном магазине. И еще Саеки почему-то знал: поддаваться Шираиши не стоит. Это могло казаться странной догадкой, и большинство людей предпочло бы играть осторожнее, чтобы ненароком не рассердить сумасшедшего, но Саеки решил выбрать другой, чудной и не самый безопасный путь. Он был готов в любое мгновение прервать игру, если бы заметил малейшие вспышки ярости. Но Шираиши играл и играл. Проигрывал, несколько раз падал, осматривал расцарапанную коленку и снова возвращался к матчу. Саеки был искренне поражен даже не спокойствием Шираиши, а его неожиданной выносливостью. И порадовался за себя и свою неплохую физическую форму. Странное занятие — играть со своим сумасшедшим пациентом в теннис. Шираиши, в четвертый раз за игру, споткнулся, почти поднялся, но затем снова резко сел на асфальт. — Ты отличный игрок! — сказал он, трогая коленку. — Спасибо! Вообще здорово, что ты здесь с командой. Мне давно такой соперник не попадался. — Теперь вот ты травму получил, — Саеки подошел и сел рядом на корточки. — Болит? — А, пустяки! Саеки нарочно медлил, хотя и знал, что рискует. Но его удивляла такая спокойная реакция Шираиши на рану и проигрыш. Слишком адекватная и правильная, для душевнобольного. — Пойдем. Лучше все-таки лейкопластырь наклеить. А то инфекция попадет, — Саеки протянул ладонь. — Сыграем еще в следующий раз? — Когда захочешь. Шираиши согласно кивнул и неуклюже, по-детски цепляясь за руку Саеки, поднялся. Он выглядел абсолютно счастливым. И всю дорогу назад, в свою палату, почему-то смешно хватался за рукав рубашки Саеки. Этому странному жесту тот вначале не придал никакого значения. Но когда рана на коленке была промыта, лейкопластырь наклеен, бинты на левой руке Шираиши, которые после игры стали грязно-серыми, заменены на новые, а сам Саеки уже собирался уходить, за край его халата снова ухватились. — Мы ведь, правда, сыграем? — спросил Шираиши, не разжимая пальцы. — Ну конечно. — Все вы так говорите… — Он вздохнул, и в голосе четко послышалось осмысленное разочарование. — Мы обязательно сыграем, — уверенно ответил Саеки. И стараясь не глядеть в глаза Шираиши, посмотрел на его дрожащие руки, вспоминая, какие безобразные шрамы под бинтами. Читать о том, как Шираиши в припадках раздирал себе руку или неожиданно, без видимых причин, начинал резать ее первыми попавшимися предметами — это было одно; видеть уродливые бугристые рубцы, старательно спрятанные повязкой — совсем другое. — Обязательно сыграем, — повторил Саеки. — Когда захочешь. — Ладно, — Шираиши разжал ладонь, отпуская халат. В его безумном и испуганном взгляде на мгновение мелькнула легкая грусть. Закрывая за собой дверь палаты, Саеки уже понял какую сам себе расставил ловушку. А если Шираиши приспичит играть в теннис в два часа ночи? Или каждый день с перерывом на обед и сон? Как тогда — искать отговорки? Саеки вздохнул, мучительно осознавая, что вот поэтому опытные и умные врачи предпочитают лечить шизофрению лекарственными препаратами и не стремятся применять различные «альтернативные» методы. Он не был опытным доктором, а теперь, получается, что и умным тоже. К его счастью, Шираиши не захотел играть ни ночью, ни круглосуточно. Несколько дней он вообще смешно прихрамывал и, завидев Саеки, первым делом хватался за него. Затем тянул поближе к себе и начинал рассказывать о команде или рассуждать, что пора бы купить новую ракетку. — А ребята, оказывается, за меня переживали! Вот Зайзен, он хоть и ворчит все время, но сказал, чтобы я больше так не падал. А Кохару предложил, представляешь, поцеловать ранку! Мол, так быстрее все пройдет. Хорошо еще, что Юджи не слышал, а то устроил бы сцену ревности! Они у нас такие… Саеки согласно кивал, расспрашивал про остальных членов команды, рассматривал рисунки с их изображением, и думал о том, что теперь он точно не может воспринимать Шираиши как обычного пациента, «одного из…». Что это все неэтично, неправильно, но он принял условия сумасшедшей игры, зачем-то разбудил неуместное здесь доверие, и теперь просто не имеет права свернуть с намеченной дорожки. А еще Шираиши по-прежнему, забавно и трогательно, цеплялся за одежду и руки и мог по несколько минут молчаливо стоять рядом, сминая ткань халата или осторожно прикасаясь к пальцам Саеки. Медсестра, которая была закреплена за Шираиши, искренне удивилась, что пациент так быстро не просто привязался к Саеки, а даже зовет его по имени. Как звали предыдущего лечащего врача, Шираиши не запомнил и за три года. — На самом деле, это ужасно нечестно, что ты уделяешь одному пациенту столько внимания, — сказал Аой. После очередной смены они сидели в кабинете, заполняя отчеты и пережидая ливень. В последнее время Аой все чаще начинал свои беседы о неправильности выбранной тактики лечения и излишней эмоциональной связи с больным. — Я понимаю, — Саеки отложил отчет и достал с полочки справочник по шизофрении. — Но я хочу ему помочь. — А если не сможешь? — Смогу. — Слишком самоуверенно. Мне кажется, что доктор Одзи смотрит на это твое «лечение» сквозь пальцы ровно до первого припадка. Саеки не ответил. Он и сам боялся этого первого припадка, боялся превращения улыбчивого и смешного парня в типичного сумасшедшего, корчащегося в приступах безумия. Но Шираиши Кураноске и был сумасшедшим. В этой реальности существовал только он, а вся эта шумная, буйная и развеселая «команда из Осаки» могла причинить вред разве что сознанию самого Шираиши. А еще Саеки начал понимать, что эти хватания за руки были не просто случайным жестом. Шираиши нужен был тактильный контакт, как испуганному ребенку, который проверяет, рядом ли мама. В выдуманном идеальном мире могли быть фантастические способности и необычайные чудеса, но в нем не существовало прикосновений и настоящего человеческого тепла. И то, что Шираиши пусть подсознательно, но нуждался в этом, давало Саеки надежду на то, что он выбрал правильный путь. Дождливый октябрь сменился грязным и серым ноябрем. Играть на улице становилось все сложнее, радость от сыгранного матча испарялась быстрее, и Шираиши теперь подолгу сидел возле окна, молчаливо хмуря светлые брови. Это был лишь вопрос времени: насколько еще затянется это отложенное помешательство. Как емко заметил медбрат Куробане: — В прошлом году он к зиме уже успокоился. Шираиши начал «ссориться с командой», разговаривал сам с собой на повышенных тонах и плохо спал. Саеки и сам забыл, когда в последний раз засыпал нормально, без тревожных мыслей о том, что же делает его пациент. И старался как можно реже попадаться на глаза Аою. Всего лишь вопрос времени… — Доктор Саеки! Доктор! Давид нагнал Аоя и Саеки в дверях клиники, когда те уже раскрывали зонты, собираясь выйти на улицу. — Мы бы и сами справились, не в первый раз. Но доктор Одзи сказал, что раз уж вы здесь… — начал Давид. Саеки не было нужды уточнять, о чем идет речь. И, пожалуй, стоило поблагодарить высшие силы, что еще не успел уйти домой после дежурства. Хотел ли он видеть Шираиши в таком состоянии? Скорее да, хотя и боялся этого. Но без понимания того, насколько сильно проявляется острая фаза шизофрении, он не смог бы двигаться дальше. Сочувствие к пациенту — это хорошо. Любовь — непозволительная роскошь. Но если сердце начинало биться быстрее от обычной жалости… пусть уж лучше от нее, чем от настоящих и таких ненужных чувств. Шираиши сидел в углу комнаты, поджав под себя ноги, обхватив голову руками, и методично раскачивался из стороны в сторону. Не сильно, но достаточно для того, чтобы понять — ему плохо. — Шираиши? — Саеки постарался, чтобы голос звучал как можно тише и мягче. За спиной стояли Давид и Куробане для страховки. Чуть дальше — Аой. — Коджиро? У Саеки даже мороз по коже прошел: Шираиши еще ни разу не называл его по имени. Голос дрожал, словно тот пытался сдержать рыдания. — Случилось что-то плохое? — Саеки сделал несколько осторожных шагов навстречу. — Они не слушаются меня! Опять! Я настолько ужасный капитан, да? — Ты отличный капитан. — Не ври мне! — Шираиши стукнул кулаком в стену. — Вы все врете! Читосе уехал без разрешения. А моя сестра ушла в гости к его Миюки с ночевкой. Я не могу ей дозвониться! Она совсем не хочет слышать меня. Это было уже интереснее. Саеки предполагал, что Шираиши будет сердиться из-за плохой погоды и невозможности играть в теннис. Но он говорил о сестре, реально существующей девушке, с которой не общался уже больше года. — Сегодня поздно. Может быть, девочки уже легли спать. Давай завтра позвоним? — ласково спросил Саеки. — Их нет! Они не слушаются меня. Я ведь говорил Читосе, чтобы он предупреждал об уходе. Я должен знать, что происходит у меня в команде! Шираиши начал раскачиваться сильнее, лицо нехорошо искривилось от злости и безумия. Руки у Саеки стали холодеть. Он хотел бы верить, что после увиденного перестанет относиться к пациенту с излишней теплотой, что начнет действовать как разумный доктор. Но даже сумасшедший Шираиши, взъерошенный, с перекошенными чертами лица, вызывал сострадание и только одно желание: обхватить, прижать к себе и погладить по голове, как маленького ребенка, приговаривая «все хорошо, я рядом». — Доктор, не надо! Голос Давида прозвучал отрезвляюще, и Саеки все-таки сделал шаг назад. Шираиши от громкого звука дернулся, повалился на пол и начал кататься по нему, то запуская ладони в волосы и пучками вырывая их, то царапая пол, до крови ломая ногти. — Ребята! Кин-тян! Зайзен, я же просил проследить за командой! Мы будем играть, обязательно! Ребята! — Доктор, что делать будете? Он же или себя покалечит, или на нас кинется, — быстро спросил Куробане, но похоже, он лучше знал, как следует поступать в подобных случаях. Вдвоем с Давидом они крепко схватили Шираиши за руки и ноги, не давая тому возможности брыкаться и вырываться. Саеки тихо выматерил себя за проявленную слабость и решительно взял приготовленный для этих случаев шприц с аминазином. Нейролептик действовал быстро. — А теперь на кровать, пусть спит, — сказал Куробане, перетаскивая дергающегося Шираиши. Взгляд у того расфокусировался, рот приоткрылся, и только хриплое «Ребята..» еще указывало на остатки сознания. — Для первого раза — сойдет. Быстрее просто нужно, — понимающе вздохнул Давид и несильно, но крепко, привязал руки и ноги ремнями. Саеки от стыда покрылся красными пятнами. — Коджиро? — просипел Шираиши, щурясь от света. — Ты хотя бы здесь? — Здесь. Саеки положил ладонь ему на голову, чувствуя, как под пальцами бьется пульс на виске. Шираиши попробовал прикоснуться ко лбу, но ремни натянулись, и он обессилено опустил руку. Глаза устало прикрылись. — Я ничтожество, — сказал Саеки, закрывая дверь в палату и опускаясь возле нее на пол. — Ну, как сказать. У меня тоже не было еще буйных пациентов. Но ты — ничтожество, — согласился Аой и сел рядом. — Сильно? — Примерно как отсюда до ворот клиники. Или чуть-чуть дальше. Наигрался в заботливого доктора? — Я не играю в него, — вздохнул Саеки. — Я хочу помочь. И я просто… — … влюбился в сумасшедшего пациента. Ну скажи уже это, признай. Тебе же проще будет. — Не будет. Ты слышал что-нибудь о сотерии? — О чем? — Аой вопросительно посмотрел на друга. Он хотел продолжить разговор о личных чувствах, но Саеки слишком неожиданно съехал с темы. — Это альтернативный подход к лечению шизофренических расстройств. Нам мало об этом говорили, ты можешь не помнить. Я случайно нашел в старых конспектах. Это когда пытаешься понять человека, его переживания, мышление. Там даже лекарства вводят в малых дозах. И процент выздоровления достаточно высок. Считай, что я применяю альтернативный метод лечения. — Баран ты. Если любовь, рожденная из жалости — альтернатива научной медицине, то, надеюсь, ты правильно поступаешь. Аой неопределенно покачал головой и слегка улыбнулся. Саеки хотел было начать ему возражать, что никакая это не любовь и даже не симпатия, а самая что ни на есть жалость и сострадание. Но, наверное, чем больше отрицаешь, тем убедительнее выглядит обвинение? В некоторых вещах сложно признаться даже себе самому. — Вы с ним всегда так по-доброму, — сказал Марехико, заходя в комнату к Шираиши на следующий день, и передавая Саеки еще одну медкарту от главврача. — Думаешь — это добро? Марехико Ицуки нравился Саеки больше других медбратьев. Тот был более молчаливый, но и куда добрее остальных. — А думаете, что не добро? Не место здесь парню. А вы с ним играть в теннис стали. Может он и поймет, что играть с вами — это лучше, чем с несуществующими людьми. Если бы Шираиши понял. Саеки почему-то сильно-сильно захотелось, чтобы так оно и было. И уже становилось неважно — собственная ли это глупость, профессиональная гордость или все-таки любовь — он очень хотел, чтобы Шираиши вылечился. Но после обострения тот отходил долго, со срывами, зовя своих воображаемых друзей, и успокаиваясь только после большой дозы лекарств. За эти дни Шираиши словно состарился, стали видны небольшие залысины на месте вырванных пучков волос, а глаза были красными из-за лопнувших сосудов. Саеки хмурился, ходил мрачнее тучи, но продолжал разговаривать с Шираиши, говорить о его «команде» и теннисе. А через неделю, когда тот начал адекватнее реагировать на реальность и впервые заснул без приступа, пригласил Юкари в клинику. Сестра Шираиши оказалась очень веселой, красивой и подвижной девушкой. Только пока Шираиши рассказывал о придуманной простуде, которая якобы так некстати уложила его в постель, и виновато улыбался, Юкари тихо плакала, то и дело поглядывая на Саеки. — Он два года меня не узнавал, — всхлипнула она и совсем разревелась, когда они с Саеки вышли из палаты. — Но теперь узнал? — Надолго ли, доктор? Если ему так лучше, то пусть играет в теннис в своем воображении. Только не давайте надежду, что он поправится. Не мучайте ни его, ни нас. — Он поправится. Юкари снова всхлипнула, и, закрыв лицо руками, выбежала во двор. Саеки видел, как взметнулась пыль на полу и, оседая, заплясала в тоненьком лучике осеннего солнца. — Ну вот зачем ты такую хорошую девушку до слез довел? Как всегда неожиданный, Аой вручил Саеки чашку кофе. — Когда Шираиши поправится — она часто будет сюда ходить. Готовь свои любовные сети. — Коджиро, ты правда в это веришь? Что его еще можно вылечить? — Верю. Саеки не стал спорить с Аоем. Что можно доказать другому человеку, когда ты сам мечешься в поиске ответов и верного решения? И даже найдя его, не до конца веришь, что оно единственно правильное. А самый главный ответ сводится к простому правилу: не навреди. Все так просто и так сложно одновременно. Но чем дальше, тем сильнее Саеки понимал, что не только жалость заставляет его брать ракетку в руки и играть со своим сумасшедшим пациентом. И, не слушая шепота за спиной, приносить Шираиши спортивные журналы, и чувствовать, как тот все дольше и дольше цепляется дрожащими пальцами за рукав, не желая его отпускать. А еще Саеки заметил, что рисунки Шираиши стали бледнее, словно выцветали. Юкари приходила чаще, плакала, когда брат пытался познакомить ее с «отличными парнями», особенно с Зайзеном. — Он немного на своей волне, но зато надежный и спокойный! Ты присмотрись. Зато Гин сильный, на руках сможет носить. Саеки оставалось только отводить взгляд, потому что он верил, что все изменится, а вот остальные, включая Юкари, не очень. А в декабре из-за частых дождей играть стало просто невозможно. Аой снова начал рассказывать свои прогнозы о припадках и обострениях, и Саеки порой хотелось, от души, открутить другу голову за его мрачные предсказания. — Шираиши, а если зимой не получится играть? — Совсем? — тот оторвался от просмотра журнала, и нехорошо посмотрел на Саеки. Затем перевел взгляд в окно. На улице шел дождь, смешиваясь с мокрым снегом. — Мне говорят, что с кортами какие-то проблемы. Сильные осадки, ты же видишь. Саеки снова рисковал, начиная подобный разговор, но решил, что лучше он прощупает почву сам, нежели дождется вспышки ярости Шираиши. — Я поговорю с командой. Не думаю, что они будут в восторге. — А ты? — Если мы будем иногда играть, то все в порядке, — серьезно ответил Шираиши. Саеки почему-то побоялся уточнять: мы — это команда или только он. Поэтому, помедлив, сказал: — Тогда ты узнай у команды, как они к этому относятся. Совсем без тенниса зимой не останемся. Шираиши довольно улыбнулся в ответ и снова принялся листать журнал. Саеки перевел дух. А после смены, собрав всю смелость, пошел к доктору Одзи. Эта идея была еще безумнее, чем игра в теннис с пациентом, и за нее, пожалуй, можно было получить не просто выговор, а предложение немедленно собрать вещи и исчезнуть из клиники. — Я беру всю ответственность на себя! — Саеки упал на колени, показывая серьезность своего намерения. — Ты б кого из медбратьев взял. Или сам справишься? Доктор Одзи, главврач клиники, маленький и смешной старичок, вздохнул и пристально посмотрел на Саеки. Наверное, он понимал своих молодых и сумасбродных врачей лучше, чем они себя. — Справлюсь сам, — сказал Саеки. Сердце бешено колотилось от осознания того, что очередной безумной затее дали добро. Только и расплачиваться за нее, в случае чего, придется сполна. Может быть, это была чистейшей воды глупость и ничем хорошим закончиться не могла. А может быть… во всяком случае, все это явно переходило за рамки врачебных отношений. Шираиши идея понравилась. Стоя на улице Осаки, перед огромным спортивным центром, он напоминал маленького ребенка, впервые оказавшегося в парке развлечений. Со стороны он таким и выглядел: держащийся за пальто Саеки, лохматый, с огромным ярко-зеленым шарфом на шее. И даже ни к кому не приставал с расспросами, не кидался, просто провожал людей любопытным взглядом, а потом до самого вечера мирно играл в теннис, пока время абонемента не истекло. — Давно я не выбирался на такую прогулку! — в глазах Шираиши плясали отблески ночных огней Осаки. — Понравилось? — спросил Саеки, закидывая на плечо спортивную сумку. — Еще бы! Отличные крытые корты. Спасибо тебе, что показал такое замечательное место. И… ты не против еще немного прогуляться? Саеки помедлил с ответом, пристально всматриваясь в добродушно-счастливое лицо Шираиши. Больной парень, который, возможно, остаток дней проведет в четырех стенах клиники для душевнобольных. Не проведет. На оживленной улице мельтешили прохожие, пахло морозом и… — Такояки! — Саеки сам, непроизвольно, ухватился за ладонь Шираиши. — Хочешь такояки? От горячей еды шел пар, Шираиши радостно дул на нее и после каждого съеденного шарика расплывался в улыбке. Саеки смотрел то на него, то на луну, почти скрытую в пушистых снежных облаках, и его охватывала спокойная безмятежность. Хотелось прижаться к Шираиши, радоваться вместе с ним, и хотя бы на минуту забыть о том, что им придется возвращаться в клинику. — Спасибо, — Шираиши неожиданно повернулся и взял ладони Саеки в свои. — Да не за что, — смутился тот. Может быть, все было из-за стресса и переживаний о пациенте, может быть — в самом пациенте и было дело, или сумасшествие все-таки оказывалось заразным. Но какое-то чувство явно заставляло фыркать и улыбаться в перерывах между поцелуями, довольно прикрывать глаза и слышать собственное сбившееся дыхание. От Шираиши все еще вкусно пахло такояки. Саеки думал, что никогда еще у него не было настолько удивительного вечера. Он помнил все свои предыдущие знакомства и свидания, помнил хорошеньких девушек, которых, впрочем, было не так уж и много. У них была мягкая на ощупь кожа, длинные пушистые ресницы и обеспеченное будущее, у Шираиши — шершавые губы и палата в дурдоме. Так кто из них двоих больший идиот? Саеки вздохнул, судорожно, со свистом, и, не зная, как справиться с собой, прижал к себе Шираиши. — Ты только своим ребятам не говори, — зачем-то сказал он, целуя светлую макушку. — А я и не собирался. Кохару, знаешь, как подкалывать будет? — Догадываюсь. Над Осакой кружились редкие снежинки. И возвращаясь в клинику, Саеки хотелось продлить это чувство умиротворенности, но не мог отделаться от мыслей — не сделал ли он теперь все еще сложнее, чем было до этого? Скорее всего, сделал. Вот только Шираиши впервые за долгое время заснул сам, без лекарств и уколов. И глядя на его спокойное лицо, без отпечатка сумасшествия, Саеки видел того человека, каким тот должен был быть: уверенного, доброго и чуточку непредсказуемого. Теперь это уже не было просто игрой в теннис с пациентом. Это была сумасшедшая игра на самом острие лезвия: Шираиши вполне мог случайно проболтаться, мог выдать жестом или поведением. И то, что ничего подобного не случалось, Саеки списывал на везение. Еще и пронырливый Аой, которому обязательно надо было знать, что же это за странные прогулки в Осаке. Саеки упорно молчал, фиксировал заметную тенденцию улучшения общего состояния Кураноске Шираиши в медицинской карте и завел привычку закрывать его палату изнутри на время осмотра. Ведь не объяснишь же потом заглянувшей медсестре или доктору, почему ты целуешься с пациентом или почему он лежит у тебя на коленях, позволяя гладить по голове. Заходить еще дальше в отношениях было по-прежнему страшно. Даже если любовь рождена из жалости, глупого сострадания и желания помочь — она остается любовью. А может, случайностей и в самом деле не существует. — Ё-мое, Коджиро! — воскликнул Шираиши, едва тот переступил порог комнаты — входя не столько для осмотра, сколько просто так. Смена почти закончилась, на улице был мороз и собирался снегопад, и Саеки решил, что переночует в клинике. Шираиши проворно дернул одеяло, спешно вытаскивая из-под него руки. И взгляд у него был виноватый, как у пойманного с поличным школьника. Скольких мальчишек ловили за этим занятием. Саеки усмехнулся, отмечая про себя, что базовые инстинкты у Шираиши, оказывается, существуют. Жаль, что невозможно сказать: были ли они все время или стали просыпаться только теперь, но факт оставался фактом. — Я все боялся, что кто-то из моих, а тут ты, — Шираиши опустил глаза. — Да ладно, ты же не делал ничего ужасного. А вот самому Саеки очень хотелось сделать очередную глупость. И в животе явственно ощущалось инстинктивное желание, от которого ширилось возбуждение, откликаясь нарастающей тяжестью в паху. — Ничего, если я… помогу, — Саеки коснулся пальцем губ Шираиши, осторожно проведя по ним, изучающее и ласково. — Мы опять никому не скажем, — ответил тот, прижимаясь губами к губам. Это можно было расценивать как согласие. Саеки скользнул рукой под одеяло, провел ладонью по животу Шираиши, спускаясь ниже и заставляя его прижаться чуть сильнее. Замер на минуту, чувствуя пьянящее ощущение вседозволенности, неправильности и в тоже время логичности происходящего, и погладил тонкую кожу на бедре. Затем бережно прикоснулся к члену Шираиши, кружа подушечками пальцев — он аккуратный и упругий, и кожа на нем нежная и чувствительная. Шираиши дернулся, и доверчиво обхватил Саеки за плечи, выгнувшись от прикосновений и ласки. Тот чувствовал, как сердце трепыхается испуганной птицей, крошечной и робкой. И больше всего боялся, что сделает что-то не так. Головка была мокрая от густой смазки и приятно скользила между кончиками пальцев. Саеки двигал рукой ритмично, осторожно, иногда отпускал член, чтобы снова провести ладонью по бедрам, оттягивая удовольствие. Видя, как под его ласками Шираиши закидывает голову, закусывая губы и сдерживая рвущийся стон, он понимал, что тот не бесчувственный сумасшедший, что ему по-настоящему хорошо. Тяжелое возбуждение разливалось волнами, и Саеки пришлось сделать над собой усилие, чтобы обуздать его, концентрируясь только на теле Шираиши. Тот начал сильнее двигать бедрами, все шире разводя ноги и толкаясь в подставленную ладонь все быстрее и быстрее. Любовь не бывает неправильной, если ты желаешь человеку добра. Не навреди… — Все хорошо…, — прошептал Саеки, целуя Шираиши в шею, мокрый висок, слушая его сбитое дыхание. Едва заметные горькие морщинки на лбу разгладились, но пульс стучал так бешено, что почти отдавался эхом в ушах. Шираиши не ответил, только мучительно сладко прогнулось тело, прижимаясь еще сильнее пахом к ладони Саеки, растеклась теплая жидкость под пальцами, и приоткрылись затуманенные глаза. — Приятно так, — выдохнул Шираиши. — Я, наверное, в тебя влюбился… И обнял крепко-крепко, задерживая дыхание. Саеки от неожиданного признания судорожно втянул воздух, и еще раз поцеловал. Им обоим нужна была эта близость: духовная, физическая. Шираиши просто стал подпускать к себе еще ближе, то и дело прося подобных прикосновений. Все снова усложнялось, разматываясь по спирали с пугающей скоростью. Теперь уже точно было неважно — насколько все правильным оказалось с самого начала и стоило ли вообще поступать именно таким образом. Главное, что Шираиши не стало хуже. И своим поведением он все больше начинал походить на влюбленного, но здравомыслящего человека. Он почти перестал цепляться за руки и халат, словно от таких прикосновений на глазах у людей ему становилось неловко. Мало разговаривал и скорее походил на мечтателя, а не на сумасшедшего. И еще практически перестал рисовать. Аой, глядя на эти изменения, все упорнее начал выпытывать у Саеки подробности. Не из вредности, не было у него привычки носить камень за пазухой, просто он слишком хорошо знал друга и понимал, что ноги улучшения у Шираиши Кураноске растут из очень тонких и очень опасных вещей. — Теперь ты будешь гнуть свою линию до победного? — Аой откинулся в кресле, отрываясь от чтения утренней газеты. — Кентаро, — Саеки серьезно посмотрел на друга и надел халат, — дело не в теории. Шираиши действительно лучше. Представь, что я нашел волшебную нить Ариадны, и она точно выведет меня в нужном направлении. — Главное, чтобы она еще сильнее не завела тебя в лабиринт. Да куда уж сильнее? Саеки вздохнул и снова, как и всегда после таких разговоров, замолчал. Даже если Аой будет стараться предостеречь, ничего из этого уже не получится. Либо это закончится и все вернется на круги своя, либо кто-то лишится лицензии врача. В глубине души Саеки надеялся на третий, оптимистичный и желаемый вариант: Шираиши уйдет из клиники здоровым. Пусть только сам Шираиши этого захочет… но захочет ли он поменять свой уютный и волшебный мир на жестокую реальность? В этой реальности болезненные уколы, долгая адаптация, специфическое отношение окружающих и даже снег. Снег, по которому не поиграешь в теннис. — Коджиро, ты знаешь, мне кажется, что команда ревнует, — Шираиши привычно растянулся на своих подушках, кладя голову на колени Саеки. — Тебя ко мне? — Да. Они хорошие, ты же знаешь. Но они сторонятся тебя, словно ты можешь забрать меня у них. Глупость ведь, правда? — Тогда и я могу начать ревновать, — Саеки ласково перебирал светлые пряди. Это успокаивало не только Шираиши, но и его самого. Каждый раз, прикасаясь к его голове, Саеки верил, что забирает из сумасшедшего воображения немного боли, пусть это казалось смешным и глупым. — Не надо ревновать. Или ты тоже хочешь, чтобы я выбрал кого-то одного? — Шираиши приподнялся на локте, в упор, глядя на Саеки. — А что ты сам хочешь? Он смотрел в глаза Шираиши, потемневшие, какие-то странно повзрослевшие, но все еще скрывающие в себе ту нотку безумия, которая может в любой момент дать о себе знать. Нельзя жить между двумя вселенными. Нельзя любить своего пациента. Да много чего нельзя в этом мире. Но очень хочется. — Я не знаю, — ответил Шираиши, смешно щекоча ухо теплым дыханием. Кажется, кто-то вполне серьезно настроился соблазнять. Саеки улыбнулся, покосившись на дверь. Замыкал, точно замыкал. Теперь можно было и поцеловать Шираиши в ответ, и скользнуть по плавным изгибам шеи. Он чувствовал, как бьется под пальцами лихорадочный пульс, и, осторожно прикусив кожу на плече, расстегивал больничную рубашку. — Может я? — Шираиши положил одну ладонь на плечо Саеки, второй приподнял футболку, легко и быстро проводя губами по открытой коже. Нащупал твердый сосок, лизнул и, помедлив, старательно обвел его языком. Потянул за молнию на штанах, плавно и немного нерешительно. Саеки смотрел на эти робкие движения, и болезненная дурманящая тяжесть только нарастала. Можно было ненавидеть себя за это желание, но он хотел Шираиши. Хотел смотреть и смотреть, как тот ласкал упругие линии мышц, как замерев сначала на доли секунды, плотно обхватил головку его члена, смыкая губы, и резко скользнул вниз. Саеки почувствовал, как затвердевшая плоть уперлась в стенку горла, сразу стало мокро, жарко, желудок свело спазмом. Шираиши закашлялся, оторвался и, приподняв голову, недоверчиво спросил: — Все правильно? Саеки моргнул, словно отгоняя наваждение и, не выдержав, повалил Шираиши на пол. Он знал, как остро тот реагирует на ласку, как подставляет поцелуям округлые напряженные мышцы, выгибаясь так, что становились видны ребра, под натянутой светлой кожей. Не могли сумасшедшие быть такими теплыми и настоящими. Даже взгляд у Шираиши был осмысленный и ясный, он вполне отдавал себе отчет в том, что происходит. И по этому взгляду Саеки понимал, что можно все — и иначе сейчас просто не мог. Провел ладонью между ягодиц, надавил пальцами, чувствуя, как мышцы расслабляются, пропуская глубже. За время предыдущих ласк Шираиши научился доверять чужим касаниям, и если и зажимался, то только самую малость. Саеки подхватил его, потянув на себя, ткнулся головкой члена в тугое кольцо мышц, не переставая целовать мягкие волосы и мочку уха. И, продолжая ласкать, двинул бедрами вперед. Даже самому стало больно — такой Шираиши был тесный, и страшно было дернуться, чтобы не испугать. Или это только у него была робость? Шираиши вздохнул, болезненно и тихо, и сам подался вперед, цепляясь за плечи Саеки. Если бы не футболка, то на спине остались бы царапины. Саеки не стал ждать, пока тот привыкнет к ощущениям, еще резче потянул на себя, войдя так глубоко, как было возможно. И толкнулся еще раз, чувствуя, как сильные мышцы сжимают его член почти до боли, до темных пятен перед глазами. Невыносимое удовольствие — быть с тем, кого любишь, и бояться быть пойманным с поличным — словно подростки, впервые занимающиеся изучением друг друга, втайне от родителей. Эта мучительная смесь из нежности и похоти разрасталась немыслимым, оглушительным наслаждением. Саеки хотелось двигаться еще быстрее, и он то подавался назад, выходя почти до конца, то снова входил до упора, покачиваясь взад-вперед. Движения слишком настойчивые, резкие, они пульсировали и отдавались в голове. Контроль терялся, оставалось только отпустить себя полностью, уже непрерывно вдалбливаясь в податливое желанное тело. Саеки видел, как Шираиши кусает губы, как, не открывая глаза, доверчиво прижимается, уже привычно тычась влажным от смазки членом в его открытую ладонь. А потом из звуков остался только хриплый вскрик Шираиши, влага на пальцах, а из ощущений — судорога в ногах, когда, не сдерживаясь, Саеки кончил — долго, с блаженством, чувствуя влажные растянутые стенки, уже не так плотно сжимающие его член. А затем навалилась уютная, спокойная тишина. — Коджиро, что мне сказать команде? — Шираиши, не разрывая объятий, так и сидел, прильнув к плечу Саеки, словно пытался запомнить происходящее и что-то для себя решить. — Скажи, что я люблю тебя. Саеки поцеловал его в висок. Это будет непростой выбор для Шираиши. Насколько честно было давать его? Настолько же, насколько и влюбляться. Но даже после всего случившегося Саеки не видел ухудшений. С Шираиши по-прежнему можно было спокойно играть в теннис в спортивном центре Осаки, сидеть на лавочке и есть такояки — и целоваться, пока никто не видит. Юкари тоже, хоть и не сразу, согласилась, что брат стал выглядеть значительно лучше. Только рисовать он совсем перестал и говорил мало. И очень много времени стал проводить у окна, молчаливо наблюдая, как ветреный февраль сменяется дождливым мартом. Даже если в клинике и были какие-то слухи, Саеки старался их не замечать. Достоверных фактов пока никому собрать не удалось, а Аой, если все и понимал правильно, никогда бы не подставил друга. — Коджиро, ведь их нет? Саеки как раз вошел в комнату, чтобы занести Шираиши новые журналы про теннис. Да так и замер с ними на пороге. — Их? — Их. Это ведь не тренировочный лагерь, правда? Шираиши посмотрел на Саеки несчастными, полными слез глазами. — И никого из них нет. Ни рыжего Кин-тяна. Ни занудного Зайзена. А у Юкари никогда не было подруги Миюки. Но я ведь помню, как они сказали мне тоже самое, что и ты… чтобы я сам выбирал. Они ведь такие хорошие… ты же их знаешь… Саеки бросил журналы на пол, подбежал, обнимая Шираиши. И долго-долго гладил по голове, слушая, как тот захлебывается рыданиями. Он боялся, что осознание реальности будет сильнее — с криками и гневом, как во время припадков. Но, наверное, так проявлялась настоящая, добрая и светлая сущность Шираиши: тот просто плакал, как ребенок, утирая мокрое лицо рукавом пижамы. — Сколько я провел здесь? — спросил он, поднимая голову. — Долго. Очень долго. — И их точно нет? — Прости, — Саеки начал стирать слезы с лица Шираиши. — Есть только я. Теннис. И холодный и неуютный мир за стенами клиники. — И Юкари. И такояки. И небо над Осакой. А еще длительная адаптация в обществе, нервные срывы, диагноз, который навсегда останется клеймом, и вечный вопрос: а может быть, стоило остаться в том, ярком, как детские рисунки, мире? Шираиши слабо улыбнулся и посмотрел на Саеки чистым осмысленным взглядом, без упрека. Ресницы слиплись от слез. — Наверное, я слишком долго хотел, чтобы у меня появился выбор. И когда кто-то с того конца корта сделал мне подачу, я просто не смог отказаться. У Саеки перехватило дыхание, и ему самому очень захотелось расплакаться. * * * Аой помедлил на пороге кабинета, посмотрел на друга, но выходить не стал. На Саеки в последнее время часто находило, как тот сам выражался, «лирическое настроение», и он мог очень долго сидеть у окна. Смотреть на это было почему-то грустно. — Рабочий день начался уже десять минут назад, — тихо сказал Аой. — Ага, спасибо. Саеки отвернулся от окна, но спрыгивать с подоконника не собирался. Так и сидел, глупо болтая ногами. Аой вздохнул и все-таки задал один из тех вопросов, после которых Саеки выговаривался и ему, наверное, становилось легче. — Его ведь выписали после Золотой недели? — Да, где-то в это время. Два года уже, как прошло, — ответил Саеки. — Ну вот что ты за человек? Зачем тогда отпустил? Ты же помнишь, как его увозили родители. Только самый тупой идиот не понял бы ничего — такой красноречивый взгляд у вас двоих был. Саеки помнил. И растерянные, обеспокоенные лица родителей Шираиши, которые еще не до конца поверили, что их сын здоров и имеет реальный шанс вернуться в общество, и слезы Юкари. Доктор Одзи несколько раз проверил все анализы и заверил, что пациента можно смело выписывать из клиники — теперь ему будет достаточно находиться под наблюдением психиатра в любой из больниц Осаки. А еще помнил бездонные грустные глаза Шираиши, и как тот махнул рукой на прощание. — Он очень хороший человек, — Саеки все-таки слез с подоконника и начал застегивать халат. — Не в пример некоторым здравомыслящим людям. И он прекрасно осознал, что рано или поздно правда всплывет. А он не хотел компрометировать меня. — Думаешь, что доктор Одзи ничего не понял? — Кентаро, я вылечил пациента. Правильным или нет способом, но вылечил. Если бы о нас узнали… ты ведь помнишь, что доктор Одзи очень просил родителей Шираиши и медперсонал как можно меньше говорить о внезапном выздоровлении пациента. Столько лет почти безнадежного лечения и резкое восстановление меньше, чем за год. Излишнее внимание посторонних, возможно, даже каких-нибудь журналистов из местной газеты — это только навредило бы Шираиши. Ему надо постепенно и без лишней нервотрепки учиться жить заново. А любовь — это ведь тоже стресс. Саеки взял со стола медицинские карточки, посмотрел на часы, понимая, что время утреннего обхода уже началось. — Мог бы за два года хотя бы встретиться, — буркнул Аой. — Зачем? — Саеки замер в дверях, но оборачиваться не стал. — Чтобы ворошить прошлое? Мне достаточно знать от его лечащего врача, что все в порядке. — По-моему, тебе тоже надо лечить голову. Ладно, от меня девчонки сбегали, но ты же сам отпустил! И это после всего! — Аой Кентаро, я бесконечно тебе благодарен за сеанс психотерапии, но иди-ка ты к своим пациентам. Считай, что у меня ностальгия. Саеки вышел, так и не посмотрев на друга. После разговора с ним, и в самом деле, стало легче, хотя от щемящей тоски деться было некуда. И почему-то он все сильнее понимал, что не переболит оно до конца. Так и останется нерешенным вопросом, всплывающим в сознании горьким сомнением: а правильно ли он шел за нитью Ариадны и стоило ли потом выпускать ее из рук. И большинство ответов будут снова сводиться к одному-единственному: не навреди. Саеки старался не попадаться на глаза Аою и большинству медперсонала весь день. Золотая неделя заканчивалась, и можно было отлично провести время после работы, но настроение и впрямь было очень ностальгическое. — Может, выпьем? Или в караоке? — с надеждой в голосе спросил Аой, выходя следом за Саеки из ворот клиники. — Не пью. Не пою. — Вали уже тогда в монахи-отшельники куда-нибудь в горы! Глаза б мои твою кислую рожу не видели! Саеки все-таки расхохотался. А что, уехать из Осаки — тоже вариант. Вот как раз дошли до остановки. Можно сесть на любой рейс и ехать долго-долго, любуясь видами из окна. — Ну, раз без выпивки и песен, то может быть, спорт и такояки? Аой от неожиданности выронил сумку. Саеки удивленно наклонил голову, не зная, что и ответить. Сердце вновь, как при первой встрече, глупо ухнуло вниз, и он почти забыл, как дышать. — Так что там с такояки? — Шираиши улыбнулся. — Все отлично с такояки! — радостно сказал Аой, запрыгивая в подъехавший автобус. И еще успел хлопнуть Саеки по плечу. Тот несколько секунд смотрел вслед, потом осторожно перевел взгляд на Шираиши. Волосы аккуратно подстрижены, но все равно немного разлохмачены ветром. Яркая, зеленая с желтым, спортивная форма напоминала ту, которую Шираиши рисовал на своей «команде». За спиной болталась сумка, и Саеки не сомневался: в ней лежали теннисные ракетки. — Доктор Саеки Коджиро, поскольку я давно и официально не ваш пациент, то имею полное право приглашать вас безнаказанно на свидания. — Вот прямо-таки безнаказанно? Саеки не знал, с чего лучше начать разговор и стоит ли спрашивать о здоровье. Только чувствовал, как непроизвольно расплывается в глупой, но довольной улыбке. — Если вы за два года так и не решились меня увидеть, то я могу предполагать только самое худшее— вы про меня забыли. Поэтому я подумываю о том, чтобы снова создать себе команду и вернуться под вашу опеку. — Не смей! — смешно воскликнул Саеки, и наконец, обнял Шираиши, запуская пальцы в его светлые пряди. — Я ведь думал, что так будет лучше и проще. Зачем тебе помнить о времени, проведенном в клинике? — Я, правда, до сих пор многого не помню из прежней жизни. Юкари рассказывает мне, показывает фотографии и видео. Иногда мне снится команда. Я понимаю, что их не существует, но образы всегда такие яркие, что я даже запах ощущаю. От Кин-тяна пахнет такояки. Но их все-таки нет. А ты есть. Ты — настоящий. Шираиши снова, как тогда, ухватился за рукав рубашки, и ткнулся лбом в лоб Саеки. Они поняли друг друга без слов. Слишком хорошо Саеки знал своего пациента, равно как и тот — своего доктора. — Так что там про теннис и такояки? — Вообще-то этот вопрос я задавал тебе, — прошептал Шираиши. — Лечение активными физическими нагрузками и любовью — самое лучшее лекарство. Мы ведь сыграем? — Когда и сколько захочешь, — выдохнул Саеки ему в губы и ответил на поцелуй.