Африканский дневник бойца из Red big one

      У меня появилось свободное время, что весьма очень хорошо, так как теперь я могу осмыслить всё произошедшее за день. Раньше мне никогда не доводилось вести дневник, а теперь вдруг решил. С чего бы это? Наверно из-за того, что пребывание на войне оказалось ярче и насыщеннее той мирной жизни, которую я не ценил. Хорошо это или нет? Думаю, плохо.       Стоило бы начать с простого. Меня зовут Джордж Хэллоуэй, мне двадцать один год. За последние прошедшие в Великобритании полгода моё полное имя заметно сократилось до фамилии и звания рядового первой пехотной дивизии, именуемой в просторечии не иначе, как "Большая красная единица". Почему её так прозвали? Видимо причиной такого прозвища послужила нарукавная эмблема с жирной цифрой один красного цвета. Есть одна очень занятная солдатская байка о появлении именно такой символики. 11 ноября 1918 года неизвестный почти никому сержант из нашей дивизии убил немца, из чьих уст звучала фраза о завершении Великой войны, а затем срезал с его кителя нашивку номера подразделения, в котором тянул лямку несчастный. Как вы догадались, ей оказалась именно красная единица. Самое печальное и смешное в этой "легенде" то, что немец оказался прав: мирный договор был подписан за три часа до убийства. Печально. Не знаю, как в дальнейшем срезанная единичка стала символом американского соединения?       Ладно, перейду к сути дела. В ночь с седьмого на восьмое ноября 1942 года силы союзников высаживались в Марокко и Алжире. Наша "Кровавая единица" должна была десантироваться с моря недалеко от города Оран. Ощущения перед высадкой носили смешанный характер. Территорию, где мы должны были высадиться, контролировали не солдаты Роммеля, а "виши", то есть французы, сотрудничающие с нацистами. Противник особо не желал с нами сражаться, однако страх словить пулю от того же "вишиста" меня не покидал, хотя остальные вообще ничего не опасались.       Операция "Факел" началась в час ночи, когда наш взвод покинул свой кубрик и погрузился на борт десантного катера. В тот момент стояла такая темнота, что берег с трудом удавалось разглядеть. Ожидая отправки в жаркую африканскую страну, я не думал встретить жуткий ночной холод, пронзивший моё тело сквозь стёганную куртку светлого оттенка хаки и майку. Могучая армада двинулась вперёд.       - Эй, серж, лягушатники будут в нас стрелять? - спросил носатый боец из моего отделения по имени Юджин у командира, коим являлся штаб-сержант Гаррет, рослый мужчина средних лет с седыми волосами.       - Разведка доложила о том, что "виши" получили приказ не открывать огонь по нам. Но не расслабляйтесь, всякое случается, - ответил стоявший впереди меня ветеран Первой Мировой войны, предостерегая подчинённых, тобишь нас, зелёных да необстрелянных салаг.       - Лучше проверь оружие, балда, - мой друг, Рональд Пауэлл, не особо любил Юджина и старался подколоть его при первом удобном случае. Впрочем, рыжий усач не прочь подшутить над любым бойцов нашего отделения, в том числе и сержантом.       По мере приближения к французским позициям из рупоров слышались сообщения, призывавшие "вишистов" не стрелять, а сложить оружие. Наши войска им не враждебны. Со своим плохим знанием языка из курса школы я понял только это. Сам же текст носил куда более красноречивый характер.       После приближения судов к берегу последовала высадка: десантный отсек открылся, силы взвода быстрым маршем двинулись бегом к песчаному склону, за которым следовало укрыться. Никто пока не стрелял. Я плёлся позади всех по нескольким причинам. Во первых, боялся попасть под огонь. Во вторых, моё снаряжение весило девяносто футов, бежать с подобным весом нелегко. Но в конце-концов мы плюхнулись на песок, наступило ожидание чего-то неизвестного. Впереди, на небольшой возвышенности располагались окопы противника, от которых нас отделяли каких-то жалких тридцать метров. При виде тёмных фигур в плащах и касках Адриана мне становилось как-то не по себе.       Не знаю, какая чертовщина происходила в окопах "виши", но один пулемётчик нарушил приказ: начал палить по нам. Пули прошли прямо передо мной, поднимая вверх полоску струек песка. В тот момент моё сердце билось так, будто вот вот выпрыгнет из груди. Страх полностью овладел мной, потому я просто уткнулся лицом вниз, прикрыв голову руками. Справа дико закричал солдат другого отделения, лежавший рядом со мной. Его товарищ пытался перевязать рану, но винтовочным выстрелом его скосило, а раненный продолжил орать. Увидел я это краем глаза. Слева загремели "Гаранды" и "Браунинги" - моё отделение открыло ответный огонь, к небу устремилась сигнальная ракета.       - Что с тобой стряслось?! Ты что, испугался?! - говорил Рональд, лежавший слева от меня.       Спереди послышались хлопки, затем свист, а потом гул взрывов позади.       - Миномёты! Ложись! - вопили оттуда.       - Санитара сюда!       Мой друг каким-то неведомым образом умудрялся отстреливаться и хохмить:       - Юджин, ты чего промазал? Он был так близко, что ему можно было по губам провести стволом винтовки! На тебя это не похоже, на стрельбище ты ни разу не мазал.       Внезапно выстрелы с "вишистских" позиций прекратились. В рупор закричал какой-то противник на ломаном английском:       - Америка, я сдаюсь со своими людьми!       - Если ты не "виши", а француз, то беги к нам.       Огонь прекратился.       - Эй, Джордж, вставай, всё уже кончилось, - сказал Пауэлл, похлопав меня по плечу.       - Ха-ха, обделался, поди? - голос тупого верзилы Дженикса придал мне сил для того, чтобы встать и подобрать оружие.       - Сэм, ты же сам вообще ни в кого не стрелял, прятался таким же образом, - заступился за меня друг.       Побережье было взято нашими войсками. Плацдарм вскоре расширился, наша рота остановилась в небольшой деревушке на побережье для удержания захваченных позиций. Основные силы в лице бронетанковой дивизии устремились к аэродрому, который находился недалеко, остальные отправились к Орану. Сложно назвать произошедшее битвой. Военнослужащие французского колониального гарнизона массово сдавались нам в плен. Случай на берегу являлся исключением из правила. Насколько мы поняли, огонь открыл патриотичный французский офицер, попал по нашим, а затем его подстрелил рядовой, стоявший рядом. Через пару минут перестрелки самый старший по званию француз принял решение о сдаче гарнизона.       Остаток дня мы провели в той деревушке. Обедали и ужинали консервированной свининой с бобами, попутно обсуждая произошедшее.       - Бояться нечего. Один лягушатник не все, - говорил сидевший на голой земле Юджин.       - Знаешь, дурной пример заразителен, - как всегда шутил Рональд. Он положил себе на ноги винтовку и ножом нацарапал на прикладе оружия цифру один.       - Что ты делаешь? - Дженикс смотрел за действиями моего друга, словно очарованный, совсем не понимая смысла.       - Зарубку. Первый убитый.       - Тебя, я смотрю, прям гордость распирает от совершённого убийства? - вмешался в разговор сержант, который до этого предпочитал находиться от нас особняком.       - Ну, как сказать...       - Главное в бою одно - выжить, а не убить. По крайней мере, ты не колебался, что хорошо для тебя же. Хэллоуэй, никогда больше не веди себя так, как повёл ночью.       - О чём это вы? - включил "дурачка" я.       - Не пытайся меня обмануть, я всё видел. В следующий раз враг не упустит возможности тебя убить. Паника может только сгубить. Кстати, Дженикс, не смейся, тебя это тоже касается.       - Сержант, я не смог выстрелить, - наконец заговорил наш армейский "художник", Фред Додсон. Светловолосый круглоликий паренёк всё утро молчал, как немой.       - Пересиль себя, по другому никак. Вам ещё в учебке должны вдолбить были самый простой военный закон "Убей или умри".       - Одно дело говорить, но совсем другое стрелять.       Фред задал очень хороший вопрос тогда. Действительно, как бы я себя повел в момент, когда враг оказался бы у меня в прицеле? Смог бы выстрелить? Наш командир действительно хороший человек. Бывалый ветеран возился почти постоянно с нами, будто мы его дети.       После череды патрулирований мы легли спать в девять вечера. Ох, как же жарко днём и холодно вечером! Сначала потеешь, потом дрожишь в мокрой от пота куртке. Да уж, эта чёртова Африка явно не для меня. Прежде чем лечь спать, я сделал эту запись во время ужина.