Ежевика

Лето тёплое и ветреное. Но когда тебе пять, главное в этой фразе «лето». Лето, значит гулять с утра до позднего вечера, делая перерывы лишь на обед из сникерса. Лето, значит глотать ветер в полые лёгкие. Он видел её на детской площадке изредка. И она никогда не копалась с ними в песочнице. Боялась, наверное, испачкать свои платья, усыпанные крупными или мелкими цветами (рисунок никогда не повторялся дважды). В них она казалось принцессой. Самой что ни на есть настоящей, как в его книжке, на обложке которой прорастала золотая лоза, и дракон обвивал свой длинный хвост вокруг каменной башни. Принцессы не валяются в грязи и не теряют в мокром песке свои волшебные заколки. Всё, что она делала – это раскачивалась на качелях барбарисового цвета. Её волосы подбрасывались в разные стороны, но больше вверх, конечно, летели водопадом из смеси мёда и бронзы. Скотт познакомился с ней даже раньше, чем со Стайлзом. Она сидела на тех же качелях, сложив руки на коленях, но не качалась. Вокруг неё никого не было. В тот день небо дымчато заволокло серыми тучами, а ветер был безжалостнее обычного. Он трепал её причёску, бил ими по бледным щекам, норовил задрать юбку. Со стороны девочка казалась очень злой, но лично ему отчего-то думалось, будто она сейчас заплачет. Набравшись смелости, Скотт осторожно подошёл к качелям и просто сказал «привет». Она подняла на него свои большие глаза, они были в водянистых крапинках, зелёных как водоросли или свежескошенный газон. Это были самые грустные глаза за всю его жизнь. Но она быстро встрепенулась, гордо подняв подбородок вверх, отвернувшись от него. – Хочешь, я тебя покачаю? – Я сама могу. Не маленькая. Чуть пораздумав и потоптавшись на одном месте, Скотт задал другой вопрос. – Хочешь ежевику? – он вспомнил, что практически только что стащил из холодильника немного ягод, которые мама оставляла для пирога. Конечно, не слишком хорошо поступать таким образом, но ему очень уж сильно хотелось попробовать свежих ягод, рождённых летом. – Что? – девочка заинтересованно повернула к нему голову. Ежевика. Её любимая. – У меня есть ежевика, ты хочешь? – из кармана толстовки вытащилась иссиня-фиолетовая горсть, больше смахивающая на грязную кашу, месиво из бедной ежевики. Она с минуту буравила его взглядом, шокировано округлив глаза и рот, и внезапно залилась смехом, негромким, сдержанным, зато искренним. Её глаза начали поблёскивать, в них затопилась печаль, опускаясь на дно; на её щеках появились аккуратные ямочки, словно пуговки, настолько кукольно. Скотт тоже широко улыбнулся, всё же до конца не понимая, чем вызван этот приступ хохота. – Ты глупый, – проговорила она голосом, которым любящие мамы поучают своих детей, натворивших нечто по причине своего небольшого возраста, за что ругать совсем не обязательно. – Её теперь нельзя есть! – с этими словами она не сильно ударила по его запястью, только чтобы истекающая соком кучка слетела на землю. – Эй! – крайне раздосадованный мальчишка почти собрался кинуться за своей ежевикой, которую он с таким трудом раздобыл, но рыжая девочка его остановила, мягко положив руку на его плечо, предварительно спрыгнув с качелей. – Я бы съел! – что являлось чистой правдой. Скотт МакКолл был из тех детей, которые уже давно перепробовали на вкус всех жуков на заднем дворе. – Это больше нельзя было кушать. Ты её всю смял в своём грязном кармане. У тебя бы заболел живот, тогда тебя бы отвезли в больницу, кололи бы в попу сто уколов, – последнее предложение она говорила с таким видом, как будто рассказывала жуткую страшилку у костра с фонариком. – Ты хочешь сто уколов? Скотт не на шутку испугался, столько уколов ему не хотелось. Она же, усевшись обратно с чувством выполненного долга, попросила покачать её тоном скорее повелительным. И он, в общем-то, не был особо против. – Кстати, я Лидия. – Скотт... Скотт МакКолл. Очень приятно. Скотт запомнил, что с её растрёпанных рыжих водопадов, которые летели по воздуху как огненные птицы, веяло ягодным соком и горькими солнечными лучами, обычно прячущимися за тучами. Ветер, гонимый надвигающейся грозой, набегами сносил с ног. Но детям до этого никогда нет дела, пока мама не прогонит домой, боясь попасться ливню в лапы.

***

Если тебе десять, у твоего детства начинает кончаться срок годности. Ты учишься врать и задумываешься перед тем, как съесть что-то. У тебя появляется любимый фильм и любимые песни, первые лучшие друзья, первая влюблённость. Скотт немного думал, что он какой-то неправильный. Стайлз был влюблён в Лидию второй год, а его лучший друг молчал о том, что до второго класса качал её на барбарисовых качелях каждую субботу и воскресенье. Он запер это на ключ в своём ящике «только для меня» вместе с украденной горстью ежевики. Их площадку снесли огромными машинами, а потом долго выстилали там новую, но уже не такую. Новые качели, новая песочница, новые дети. Казалось, что даже воздух на том месте поменял свой вкус. В школе Лидия окружила себя стеной из подружек, щебечущих без передышки о косметике, которой им было не разрешено пользоваться. Лидия Мартин – принцесса. Самая настоящая. Теперь на публике и с личной свитой. В подобной сказке, вроде бы, не должно быть места, таким как Скотт или Стайлз. Никто из них ни разу не принц. Впрочем, данный факт волновал только второго, МакКолл же ни в кого не влюблялся. Временами, сталкиваясь с ней плечами/локтями при выходе из класса, он чувствовал сто уколов под сердечной мышцей, но пропускал её, вперившую глаза в пол, вперёд. Подол её платья мимолётно проходился щекоткой по кончикам его пальцев невесомой тканью с россыпью крупных или мелких цветов. В такие дни Скотт находил её в самом дальнем углу территории школы с другой стороны огромного дуба, за которым незнающему человеку обнаружить её не представлялось никакой возможности. Но Лидия делала это специально, а Скотт не был незнающим человеком. Она сидела на траве, читала увесистые книжки без намёка на картинки, держа спину прямо, не хмурясь (мама говорит, так появляются морщины). А он приносил обед: два бутерброда и немного овсяного печенья. Правда, однажды он принёс кое-что особенное. Солнца тогда было неприлично много для середины осени, хотя в раскинувшейся тени веток тысячелетнего дерева оставалось стабильно прохладно, ни один луч не проскальзывал сквозь густую листву. Лидия была одета в кремовое платье с вишнёвыми азалиями, поверх был накинут кардиган в тон. В руках она держала книгу, на корешке было выведено белым «Р. Брэдбери». Скотт успел разглядеть в названии что-то про Фаренгейт. Он молча подсел рядом и поставил прямо на раскрытую книгу маленький герметичный контейнер для еды, сняв с него салатовую крышечку. В нос моментально забился душистых аромат, немного лесной. Её губы разъехались в улыбке, контролировать которую не было никакой возможности. – На этот раз решил не распихивать по карманам? – отложив книгу, спросила она. – Я хорошо усвоил урок, – просмеялся Скотт. Лидия взяла двумя пальчиками одну ягоду и положила её в рот. Ежевика была кисло-сладкой, сводящей зубы от такой контрастности, хоть и не такой сочной, как могла бы быть летом, всё равно нескончаемо вкусно. Скотт её почти не ел, только смотрел на её лицо, в котором читалось не очень-то тщательно скрытое удовольствие. – Знаешь, ежевика – моя любимая ягода. – Знаю, – она не спросила откуда, да он и сам не понимал. Быстро опустошив контейнер, Лидия не достала из своего кожаного рюкзачка влажные салфетки, вместо этого она повернулась к сияющему МакКоллу и, положив липкие пальцы на его щёку, поцеловала в губы. Сначала лишь коснулась губами, но потом неумело скользнула языком по нижней губе и внутрь раскрытого от удивления рта. Скотт, как одеревенелый, сначала чуть было не укусил её, хлопая глазами. Абсолютно новые ощущения застряли в воздухе, как если бы он пробовал какую-нибудь экзотическую еду с другого конца мира впервые в жизни, и, чтобы понять нравится или нет, нужно чуть-чуть привыкнуть. Наконец, она схватила его голову другой рукой и прижала к себе сильнее, не оставляя ему каких-либо альтернатив. Он ответил неловко, не мог поймать удобное положение лица и ритм (который, к слову, так и не был задан). Вкус оседал в горле влажный и ежевичный, заставлял зажмуриваться и задыхаться. Звуки вокруг смазывались до заложенных ушей. Лидия отстранилась первой. Её глаза были поддёрнуты болотным туманом. – Спасибо за ежевику. И она ушла, не забыв свою книгу, оставив Скотта под тенью старого дуба с тугим клубком под рёбрами и губами, покрытыми коркой ягодно-горького запаха с её волос. Этот момент благополучно закрылся в его секретном ящике, в котором слишком много одной Лидии Мартин.

***

В пятнадцать ты ненавидишь ветер и дожди больше всего на свете, потому что они портят твои скрупулёзно уложенные волосы и расстекают слой макияжа. В свои пятнадцать Лидия самая популярная в старшей школе. Прекрасная внешность, отличные оценки, всеми желаемый парень равно её парень. Люди около неё буквальное избранные, остальные же в её мире не существуют. Старый дуб остался в средней школе, и под ним больше никто не сидит и не ест никаких ягод. А у Лидии либо лучшее, либо ничего. Дерево с длинными ветками, укрывающими от солнца и людей, обязано было входить во вторую категорию. Она выбрала первую. Плакать, закрывшись в туалетной кабинке из-за ублюдка Уиттмора, который, как мужская версия её, только бесчувственнее и фанатичнее; умыться, подправить макияж, натянуть слащавую улыбку, орущую «я – прекрасно, всё прекрасно». Ведь никто не любит лузеров, Лидия знает. На вопрос её новой лучшей подруги знает ли она того парня, Лидия отвечает, что понятия не имеет. Понятия не имеет, что за парень с лучиками солнца из карих глаз, улыбающихся, с которым у неё был самый первый поцелуй, а такие вещи вроде не забываются, как не старайся. Имя МакКолла стало всеобще известным, он забрал у Джексона его статус капитана команды и сладко зажимался с Эллисон на каждом удобном им углу. Последнее раздражало Лидию, пожалуй, даже больше. Он сумел перестать быть немного неправильным. Он влюбился до падающего неба на голову, а Лидия до сих пор не знала, каково это задерживать дыхание при виде кого-либо. Она поцеловала его во второй раз в раздевалке. Взъерошив кофейные волосы на затылке, сминая губы, будто насилуя. Он впился ногтями в её спину, и Лидия, правда, была удивлена, когда лишь поцелуем всё ограничилось. Она бы не очень сожалела о большем. Но Лидия - принцесса, принцесс не трахают в раздевалке, провонявшей потом. И единственное, в чём Скотт уверен ещё так это в том, что если псевдо-принцы не справляются с их должной защитой, то тогда этим должно заниматься чудовище, непонятным образом влезшее в эту сказку. Лидия становится всеобще известной местной сумасшедшей, при виде которой все также расступаются, но уже озираясь, как на чумную. По крайне мере она живая сумасшедшая. И это единственное, что её волнует. У неё теперь иные приоритеты и мёртвые голоса. Лидия меняет розовый блеск куклы барби на кровавые оттенки помады и собирает длинные вихры. Скотт считает, что когда принцессы взрослеют, они переходят на ранг чуть выше. Она считает, что в этой компании единственный лузер – она сама. Когда взгляды в никуда почти чёрных глаз, некогда бывших цвета скошенного газона или подводных водорослей, переваливают своей частотой за отметку «ежедневная норма», он дарит ей самое красивое и редкое издание «451 градус по Фаренгейту», которое он только смог себе позволить. Обложку лизали оранжевые всполохи пламени, казалось будто они могут укусить чьи-нибудь пальцы, если держать в руках слишком долго. Она улыбнулась легко и прижала книгу к груди самым обычным жестом, внутри надеясь, что огонь с обложки всё-таки обладает согревающим свойством. Когда он получает вторую двойку по физике за одну неделю, Лидия ставит его перед фактом того, что она придёт к нему заниматься, хочет он того или нет. Малия, как счастливая обладательница супер слуха, по-детски обижается на такое поведение, ведь ей Мартин никогда даже не предлагала помощь. Скотт встречает её на своём пороге домашней улыбкой и маминым пирогом. С вишней. Лидия обкладывает тетрадками и учебниками кромку его кровати, прожёвывая кусок тёплого пирога, из которого лезут алые внутренности, пачкая ладони, и объясняет одно и то же решение задачи по единственной формуле несколько раз. Скотт хмурится и не понимает ни черта, что она знает наверняка, но он продолжает кивать её словам с задумчивым выражением. – Ты бы хоть попытался ради приличия, – вздыхает Лидия. – Точные науки – это не моё. – Знаю, – и никаких вопросов с его стороны. Её платье усажано крохотными чёрными ягодами, почти настоящими, летними. Их плечи и локти соприкасаются, и его кожа согревает от этого участка по всему периметру тела лучше всякого огня. Лидия просит стараться сильнее и разжёвывает всё на примитивных примерах, откладывая последний кусок пирога на потом. Скотт, наконец, отвлекается от её красных, словно мак, губ и начинает вникать, из-за чего она победно тихо смеётся и толкает его в бок. Двигаясь в обратную сторону, он припадает к ней с поцелуем. От неожиданности она отвечает не сразу, несмело раскрывая рот. В этот раз на вкус она как красная помада, вишнёвый пирог и грозовые тучи. Видимо, её контрастность с горько-сладкими сочетаниями не изменится никогда. Скотт задаёт тянущийся расплавленной карамелью ритм, часто проводя горячим языком по её нёбу и зубам. Лидия снова кладёт липкие и грязные от ягод пальцы на его щеку и не дышит. Не может. Она хмурит брови и молится, чтобы время замерло. Он отрывается первым, напоследок чмокнув её губы со съеденной помадой. – Спасибо за то, что помогла. И Скотт официально отказывается запирать свой мысленный ящик на ключ снова. А Малия перестаёт жаловаться Кире по поводу частых посещений Лидии дома МакКоллов в тот момент, когда отчётливо чувствует тяжёлый, но солнечный запах своего альфы, слетающий с рыжих волн.