Звуки из коридора были невыносимыми. Будто кто-то решил покататься на льду, залил пол водой, но не учёл того, что за окном плюсовые пятнадцать градусов, а на ногах у него нет коньков. И теперь размеренно вышагивал по этажу в обуви до смешного большой, ничуть не смущаясь и не думая, что смутится кто другой. Я сидела за столом, а за окном обрубок луны сиял ярче свечей, при которых я по привычке былых времён читала письмо братишки. Но сейчас я оставила это занятие и разглядывала превосходный букет белоснежных роз, без записки оставленных вчера на моём пороге. Они скромно красовались на кухне, переливаясь всевозможными оттенками при огоньках свечей, и что-то подсказывало заинтригованному сознанию, что мне ещё предстояло узнать имя тайного поклонника, а сейчас в запасе было вдоволь времени налюбоваться прекрасным. Шум за дверью так не думал.
Квартир на этаже раскинулось достаточно, и все они дверьми выходили на неширокий коридор, который в свою очередь уходил далеко-далеко до крайней лестницы. Те смельчаки, что год назад выкрутили все лампочки, кроме одной, неплохо огребли за это, когда одну бабулю чуть приступ не хватил от недвижимого луча света впереди, так и манившего её к своей квартире, как оказалось. Впрочем, обратно всё вернули быстро, и больше неожиданных случаев не было, кроме возвращающихся с гулянок подростков да вспыльчивых супругов через квартиру от нашей.
Мы жили вдвоём: я да младший брат, который давно не подросток. Но уже как неделю он пребывал в другой стране, а я тут сама как-то, на родном острове… Не всё же ему обо мне заботиться.
Всё было хорошо. И на работе, и дома. Тишина да покой — и только. Сегодня кто-то решил капать на нервы всему этажу и во всех смыслах. Один заботливый сосед как-то давно полы в коридоре плиткой обложил в счёт подарка за устроенное им наводнение, последнее на моей памяти. Скажу, что даже теперь не с добром его вспоминаю.
Но долго терпеть я не стала — прошла через всю квартиру к порогу и, преисполненная уверенностью и нарастающей злостью, открыла дверь, заглядывая в коридор. Ожидаемо он оказался пуст, лишь полоса воды робко протягивалась мимо меня. А вот ламп горела лишь малая часть, хотя часы совсем недавно пробили полночь. Непривычно было и даже возмутительно. Район-то привлекательный. Повезло, что возле моей двери с ними всё было в порядке. А вот в дальней части коридора — нет, оттуда и доносились звуки шагов и «протечки».
Так я подумала сперва: кто-то всё же затопил нас, весь этаж, и ближайшие дни не будут свободными от возмущений соседей и моих собственных. И ещё бы счастье поймать виновника и взыскать за ущерб. В первую очередь, за канувший в небытие прекрасный, тихий вечер.
Показались головы соседей из других дверей. Как тут не возмутиться, когда система отсутствующих неприятностей, слаженная в течение нескольких лет, рушится прямо перед выходными, а по телевизору как раз много поднимающего дух в этот вечер. Они уставшие — я в приподнятом от цветов настроении, но абсолютно все удивлённые и настороженные.
За какую-то минуту разгорелась перепалка, погасившая шум шагов, а вина за потоп стала перекладываться с одного плеча на другое, между тем как кто в халате и тапочках шлёпал по коридору в ходе дискуссии, кто нацепил резиновые сапоги, кто зонт зачем-то вытащил и то и дело стучал его концом о плитку. Пока все искали крайнего, какой-то паренёк предложил исправить положение, вызвав сантехника или разобравшись самим, а наутро приступив к делу об электричестве, но его голос потонул в других незамеченным, как тонет голос разума в чувствах сердца. Сейчас эти чувства упорно тянули толпу дать волю накатившему возмущению.
Фигура человека скромно показалась в рассеивающемся свете ламп на фоне разразившейся перепалке, но никто не заметил, а тот паренёк исчез наверняка в обиде за игнорирование. Первое, что увидела я, когда долго пыталась разглядеть хоть что-то в фигуре, так это маску на лице. Когда-то бывшую сверкающе-белой, но теперь поблёкшую и истёртую, словно старевшую столетиями. И некую улыбку. Кристальную улыбку сумасшедшего, стучавшегося в дверь своей жертвы. Длинные его волосы, приобретавшие очертания с каждым шагом, спадали по бокам лёгкими кудрями на то, что он нёс на руках. Он приближался, и это одновременно леденило кровь и распаляло интерес. Во всяком случае, глаз я не могла оторвать от хрупкого тела в его бездвижных руках. Люди куда-то исчезли, но я не могла сказать, был это обман зрения или они действительно растворились в вышедшем на первый план хлюпаньем подошв о залитую водой плитку. Движения существа — по-другому и не назовёшь — были однообразны и тяжелы, а улыбка на губах — подделка. Усмешка ли, тяжёлое ли горе — она не дрогнула и не сошла за всё время, что я наблюдала за ним, а глаза его оказались пусты. Ими я и зачаровалась. В мыслях вспыхнули слова: «Слепец, вышедший не на тот путь».
Моя левая рука сжала косяк двери так, что побелели костяшки пальцев, сердце отчего-то защемило, и я смогла зажмурить что есть силы глаза и словно бы умереть на несколько мгновений. Повеяло морозом, несмотря на закрытые окна, а тёплая квартира за моей спиной будто сменилась бушующим морем, посреди которого я оказалась. Только бы спастись от бури, только бы найти плот.
Он прошёл мимо по крови, смешанной с водой, отбивая шум шагов в ушах. Мне стало так тяжело, будто это я несла на себе непосильный груз. И дело было вовсе не в трупе — в боли, одновременно глухой и такой острой. Это была боль океана, ласкавшего милый ему кораблик и случайно погубившего его. Только осознавшего стыд за себя и всю свою жизнь, изменившую вечному штилю ради бури в самом своём сердце, чёрной и могущественной. Океан поглощал всё на своём пути, даже прекрасные человеческие творения — сверкающие в солнечном свете судна.
Но силён был не он. Его Ложь. Она была с океан. Он захлёбывался в ней и барахтался, но не мог ни потонуть, ни плыть дальше в надежде увидеть край тому, что разрасталось с каждым днём, охватывая всё большие пространства и главное — его сердце.
И он покорно отдал девушке сей предмет, забыв очистить его от пятен лжи. И её сердце — чистое — не смогло принять его, насильно умещённое в грудную клетку. Они могли бы жить вечно, если б вечный лжец не махнул рукой на своё прошлое, глядя лишь вперёд. Вместо этого осталось только тело. Не то живое, не то мёртвое. Бессмертное или давно погибшее. Тёмное солнце поглотило солнце светлое. Всю жизнь прятавшееся во тьме и отчуждении, оно так и не смогло засиять.
Силуэт тела в его руках долго не хотел исчезать в отсутствующем свете ламп. Только когда он таки растворился во тьме вместе с человеком в белой маске, я бесшумно вернулась в квартиру и так же робко закрыла дверь, оставшись наедине с собой в мрачном помещении. Меня не встретила ни одна свеча, но и ни одна не догорела. В замершем полумраке чисто-белые цветы глядели на сияние луны далеко за пределами нашего океана.
***
Тьма. Только в ней я чувствовал себя комфортно. Словно бы был рождён ею, выращен, как под солнцем цветок, названный его именем, и теперь цвёл. Но во тьме никто не видел очарования цветка и не увидел бы, будь он самым ярким и красивым. Нет, тьма его не обесценивала, она заботливо его прятала и сокрывала до тех пор, пока он, полный сил, не готов был выйти на свет.
Вся рука была в чернилах, как и щёки, и ворот лёгкой рубашки, и нос. Необычайно длинный для человека нос. Быть воплощением людских страхов — быть уродцем. Так бывает обычно. Безумие в глазах убийцы, нос лжеца, искривлённая маниакальностью улыбка, смертельно тёмные волосы, в которых сияют красным рожки. Но кто сказал, что это не может быть привлекательно? Разве такой цветок не привлечёт внимание, не завладеет чьим-то сердцем, не опутает его лианой, до конца его дней высасывая из него жизнь?
Ох, люди. Когда они начинают бояться, что-то подозревать, уже так поздно. Уже всё решено за них. И зачастую решено самими ими в порыве затуманенного рассудка. Слепцы, не знающие, куда держат путь и как не свернуть с него. Сами ползут в объятия грехов, ища в них славу, иль величие, иль процветание.
Я не демон. Я человек, который им стал. Который шёл по своему усеянному туманом пути уверенно, с ухмылкой озираясь на испуганные лица позади. Остановиться, пойти назад — верная смерть, закат славы храбреца, вечное скитание в серой массе. Я не такой. Не тот, кто спасёт свою жизнь, убив Гордость. И теперь я навеки поражён демоном, выросшим внутри своей плоти.
Я человек, у которого болят вены от крови, которая в них течёт, а сердце давно поражено, но выстукивает свой медленный ритм, не замедляя его и не ускоряя. Я, выращенный Тьмой, несу её кусочек в людской мир, просвещая его своей верой. Принять её или отвергнуть — их выбор. Тьма даёт им свободу, но однажды вставший в её ряды не вернётся к солнцу. Дважды ренегатам места в мире нет.
Пустая бутылочка с чернилами возвращается в исходное положение и состояние. Жидкость в ней отливает красным цветом, и каждый мой документ, каждое пятнышко на теле писано кровью. Не стопроцентной, конечно, хотя и от той прок есть. Я встаю из-за стола и подхожу к окну. Один твёрдый взгляд — и оно разбивается с приятным треском, разбавив крики соседей этажом ниже шумом машин и тихим свистом ветра. Белый букет цветов едва не теряет великолепие от пятен на всём моем теле. Розы. Покорённые человеком, лишившись шипов, но покоряющие его сердце. Всё-таки букет отправляется в совершенстве своём вслед за письмом с закорючками прямо по адресу милой девушки, с которой не без божьей помощи я повстречаюсь спустя неделю. Он вылетает через отсутствующее стекло. Почта не мой стиль, явно. Собираю небрежно отросшие волосы в хвост, пятная шею чернилами.
Повеяло ночным воздухом, а Тьма всё ждёт на пороге. Я пальцами тушу огонёк свечи и впускаю её в свою обитель. Ещё неделю я не буду знать, что есть на свете сердца, которых не тронет ни обаяние моё, ни всей Тьмы в попытках завладеть ими.
***
— Джек… Блэк, так?
— А как ещё? — я посылаю голливудскую улыбку девушке с папкой бумаг у груди, провожающей меня на собеседование, и, разворачиваясь, устремляюсь к лифту.
Внутри всё сверкает, а лица у людей такие скорбные. Лифт дёргается раз — и они толкаются, другой — бьются локтями, третий — я выхожу на нужном этаже с присущим аппарату «дзынь».
— Демоны! Вы демоны! Все вы! И ты… — шеф этого агентства метается среди работников с вытянутым пальцем, что останавливается на мне, — а ты бог. — Его взгляд с разгневанного меняется на восторженный, завидя в моих руках коробки с пиццей. Лакомство офисных богов. Я нерешительно протягиваю ему их, и он скорее расписывается за заказ, которого не оформлял. Он видит красную кепку разносчика на моей голове, но за ней хитро поблёскивают рожки.
С начальником агентства я за компанию провожу его весь рабочий день, устроившись на кожаном диване и пуская самолётики из каких-то отчётов. Он не отстаёт и смешивает алкоголь, как неумелый игрок, пьянея и травясь, со времён второй разбитой неудачно о голову бутылкой сидя на телефоне и нелюбезно посылая гневные сообщения сотрудникам.
Но не у одного него сегодня неудачный день. Я оставляю его в душном кабинете задыхаться перемешанными вкусами, выходя в коридор. Всё ещё горит свет, сотрудники разбежались, и только одна женщина зажалась в тёмном уголке. Ей страшно, тут нужна помощь.
Немного уходит времени, чтобы подойти к ней осторожно, присесть рядом, тронуть плечо, ждать и ждать. У меня вечность, у неё — нет.
— Они погибли, — её слёзы давно иссохли, а голос охрип, руки обессиленно свисали, губы ещё подрагивали. — Они все…
Я в задумчивости кивнул, протягивая руку к её макушке, чтобы нежно погладить, утешить, всё разрешить.
— Всё он, — вдруг слышу скрип зубов. — Я не должна была задержаться…
Ещё один кивок. Её волосы приятные на ощупь, как же хотелось бы увидеть эти глаза.
Она напрягается. Сжимаются кулаки опущенных рук, голова поднимается. Я слышу тихий последний всхлип, после чего она поднимается на ноги, скинув с себя мою руку. Мобильник выпадает то ли из кармана, то ли из рукава свободной кофты. Ей уже нет дела, и я забираю его, этой же ночью отправив в полёт с более интересной высоты.
Женщина уходит, и я грустно смотрю на удаляющуюся фигуру на фоне двери кабинета её начальника. Да, к нему всё только приближается.
Ей можно так думать. Он был не лучшим мальчиком, возможно, не только сегодня.
«В последний путь, господин начальник».
Я лениво перебираю ноги на пути к лифту. Знаю, та девчонка ещё на рабочем месте, спасибо тому несчастному. Не в этом месте ей нужно быть. Милая улыбка загорается на моём лице, когда на этаже за каждым моим шагом вслед тихонько гаснет свет.
«Выбор всегда за вами, мои юные ученики».
