Never mind

– Не обнимешь меня? – мягко улыбается Чонгук, подтягивает сползшую с плеча лямку рюкзака и вытягивает перед собой руки, раскрывая неловкие объятия. Стоящий напротив Чонгук в своём красном пальто невероятно красивый, едва уловимо чужой и уже совсем взрослый – и плевать, что они не виделись всего месяцев восемь. Юнги не знает, лучше ли этот Чонгук себя прежнего, и не уверен, что хочет узнать, но всё равно подходит ближе – они же взрослые люди. – Привет, хён, – Чонгук скрещивает руки у Юнги на спине и прижимается щекой к его плечу. Садящийся самолёт летит так низко, что кажется, будто его можно достать рукой. Юнги сжимает пальцы на краях распахнутого пальто и хочет постоять так ещё немного, но не может себе этого позволить. Где-то внутри него гуляет ветер, но дышать по-прежнему нечем –Чонгук не отпускает непозволительно долго. – Поехали? – Юнги представлял эту встречу тысячи раз, но в действительности оказывается не готовым даже поздороваться. Чонгук кивает, прячет руки в карманы и идёт на стоянку следом за Юнги. – Я часто думаю о тебе, – тихо говорит Чонгук, когда Юнги тормозит возле светофора на выезде из Инчхона. Юнги же думает, что злись он на Чонгука, всё было бы гораздо проще, но просит только, чтобы он держался крепче, и, когда наконец загорается зелёный, стартует так резко, что Чонгук вжимается в его спину всем телом – очень странное, полузабытое чувство. Шанс погибнуть за рулем байка оценивается как один к восьмистам шестидесяти, но Юнги плевать на статистику. Юнги лишь хочет сбежать от реальности, которая сидит позади него и держит всё крепче. Чонгук молчит всю дорогу и иногда даже вовсе не держится, а Юнги испытывает какое-то отстранённое чувство опасения и зависти – Чонгук закрывает глаза, раскидывает руки в стороны и подставляет ладони холодному ветру. Юнги так хочет тоже. – Выпьем? – предлагает он, когда глушит мотоцикл на углу своего дома. – Можно. Ты поднимайся, а я чего-нибудь нам возьму. – Иди. У Юнги нет ни сил, ни желания спорить. – Иду. Чонгук выбивает Юнги из колеи не то своим приездом, не то просто фактом своего существования – думать об этом даётся легче, чем о том, что из всех возможных вариантов Чонгук выбирает именно его, Юнги, а не Чимина или хотя бы Тэхёна. Юнги вовсе не сложно забрать Чонгука с рейса и пустить переночевать, но ситуация выходит уж слишком нелепой и глупой. Юнги сделает для Чонгука всё – в конце концов, они не чужие люди – это обещание, самому себе данное, балансирует где–то между "хочу" и "должен", и Юнги был бы очень рад, будь такая позиция односторонней. Юнги глубоко затягивается, отводит от лица руку, щелчком отбрасывая окурок в сторону, и губы неприятно щиплет – прилипшая к сигаретному фильтру кожа сдирается тонкими лоскутками. В действительности Юнги рад хотя бы тому, что с Чонгуком они эту тему по какому-то молчаливому согласию не поднимают. Когда Юнги нажимает последнюю цифру на кодовом замке входной двери, он отстранённо думает о том, помнит ли Чонгук от неё код. Чонгук помнит. – Полотенце в шкафчике под раковиной, – говорит Юнги, выставляя принесённые банки пива в дверцу холодильника. – Ага, я знаю, – почти кричит Чонгук из соседней комнаты и появляется в дверях кухни уже с одной из потасканных футболок из шкафа в руках, смотрит на Юнги так, будто хочет сказать что–то ещё, но вместо "ты всё ещё хранишь мои вещи" просит приготовить яичницу. – Есть охота, – говорит Чонгук. – С утра ничего не ел, – говорит, и скрывается в ванной. Юнги усмехается – Чонгук так и не научился врать – снова лезет в холодильник и разбивает на сковороду два яйца. Наверное, это хорошо, что тот научился хотя бы соблюдать границы. А вещи Юнги обязательно выбросит завтра. Юнги отхлёбывает пиво из банки и смотрит на Чонгука, ковыряющегося в яичнице – тот как не любил её раньше, не любит и сейчас, но съедает полностью. – Расскажи мне про Харбин, – просит Юнги и думает, что ему будет стоить больших усилий не сказать "твой Харбин", но слова даются на удивление просто. Сидящий напротив Чонгук всё ещё очень красивый и почти что родной, а Юнги не знает, что чувствует на самом деле, и поэтому выпивает ещё. – Там неплохо, – Чонгук тоже открывает пиво. – Но иногда будто чего–то не хватает. Юнги не хочет думать, чего именно. Юнги вообще не хочет думать, хочет только отмотать время на три с лишним года до, и вместо "понятно" не говорить вообще ничего в тот момент, когда Сокджин вдруг решает представить своего донсена их компании. Юнги сомневается, что именно этот момент был решающим, но когда-нибудь, пусть даже в следующей жизни, всё же стоит попробовать. Или, может быть, стоило сказать "нет", когда Чонгук впервые просится остаться на ночь, потому что от съёмной квартиры Юнги в два раза ближе до университета, чем от его собственной. Стоило сказать "нет", когда в шкафу Юнги под вещи Чонгука освобождается целая полка. Сказать "нет", когда Чонгук к Юнги тянется, берёт за руку и в каком-то полупьяном порыве переплетает их пальцы, и лучше бы просто поцеловал – момент был бы менее ценным. Чонгук улыбается, рассказывает про новый университет и даже показывает Юнги какие-то фотографии, и если не задумываться и жить настоящим, то ничего будто и не менялось вовсе. Юнги смотрит на снимки и иногда даже о чём–то расспрашивает, но о тех полароидных фото, которые до сих пор хранятся в задвинутой под кровать коробке, думать не хочет даже тогда, когда вспоминает, что, по-хорошему, нужно Чонгуку их вернуть. – Я так рад тебя снова видеть, хён, – тихо говорит Чонгук и будто бы извиняется за свой внезапный отъезд и вполне предсказуемый выбор. – Я тоже. Сидящий напротив Чонгук прячет осторожную и мягкую улыбку за вытащенной из пачки Юнги сигаретой, а сам Юнги думает, что это и есть тот самый переломный момент в разговоре, которого он хотел избежать. – И с каких пор ты куришь? – С тех, как ты бросил. – Я не бросал, если ты не заметил. – Я знаю, хён, – Чонгук затягивается, роняет хлопья пепла на столешницу и неясно, вкладывает ли в слова какой-то иной смысл. В любом случае, Юнги находит его самостоятельно и всё ещё думает, что злись он на Чонгука, всё было бы проще. Юнги никогда не пытался бросить курить по-настоящему – всего лишь пару раз обещал Намджуну, что вот сейчас, завтра, со следующей недели, и эта пачка – точно последняя. И Чонгука он не пытался бросить тоже – очень сложно бросить человека, с которым никогда не встречался. Чонгук тушит сигарету в опустевшей банке, стреляет у Юнги ещё две, совершенно по-дурацки закладывая их за уши, и говорит, что им было бы неплохо проветриться, а потом тихо смеётся, потому что на балконе Юнги всё так же тесно для них двоих, как и раньше. Юнги усаживается на подоконник, а Чонгук раздвигает коробки и устраивается возле окна, высовывается наружу и рассматривает сеульское небо – наверное, в самом деле от него отвык. Юнги очень хочется сказать, что над большими городами небо всегда одинаковое – хмурое и с серыми разводами облаков – сказать, что на старой сим-карте Чонгука с пару сотен пропущенных, потому что на новый номер он не звонил даже после нескольких бутылок соджу. Но Юнги не говорит. Чонгук раздвигает створки окон шире, пускает невесомые облака дыма по ветру и молчит, а Юнги, рассматривая стершееся почти "never mind" на обтягивающей спину Чонгука футболке, впервые за долгое время даёт себе волю. "Мелкий тупой Чонгук", – наконец думает он, щелчком выбрасывает недокуренную сигарету в окно и чувствует, что ему становится легче дышать. Чонгук запоздало вжимает голову в плечи, но не оборачивается. – Ты злишься на меня, правда? – спрашивает, будто до сих пор что–то чувствует. Юнги очень хочется огрызнуться, но вместо этого он просто кивает, хотя Чонгуку не нужно видеть, чтобы это понять. Юнги не знает, на что именно злится: на бессонные ночи, пустой холодильник и спущенную на алкоголь зарплату, на совершенно неуместную и нездоровую нежность не к человеку даже – к отдельным воспоминаниям. На Чонгука, который перед тем, как забрать свои вещи, произносит "я ведь не сказал тебе", и если бы эти слова были поставлены как вопрос, Юнги бы обязательно не сдержался. На Чонгука, который говорит вдруг, что следующие три года будет учиться в Китае, и говорит это за два с половиной дня до отъезда. На Чонгука, который рассказывает об этом всем, кроме Юнги, которому должен был сказать в первую очередь. На самого себя в тот момент, когда помогает пристроить три коробки и спортивную сумку в багажнике подъехавшего такси. Демо-версия совместной жизни окончена, купите лицензию. Юнги, кажется, хочет, но просто не знает, как. – Хён, – тихо зовёт Чонгук, подходит вплотную и мажет тёплым дыханием по щеке. У Юнги перед глазами темно от нахлынувшей злости, и если бы Чонгук был пьян, он бы ему простил почти всё. Но Чонгук не. – Хён, – повторяет, когда Юнги с силой сжимает пальцы на его локте, не подпуская ближе, и улыбается странно. Юнги тоже не нужно смотреть, чтобы видеть. – Глупо как-то вышло всё, правда? – Наверное, – у Юнги под веками кляксами бензина после дождя расползаются цветные пятна, а руки Чонгука под рубашкой кажутся неестественно горячими. Чонгук осторожно гладит пальцами по рёбрам, скользит ладонями вниз, цепляется пальцами за ремень на джинсах, и прижимается щекой к плечу Юнги. Юнги пьян меньше, чем нужно, и видит куда больше, чем хочется, потому что цепляется взглядом за едва заметный шрам на щеке Чонгука и тянется к нему пальцами. Чонгук закрывает глаза и тяжело вздыхает – в необдуманном прикосновении Юнги столько нежности, что хватит захлебнуться им обоим. – А что, если…, – начинает Чонгук, но Юнги прижимает палец к чужим губам и едва заметно мотает головой из стороны в сторону. Юнги не хочет думать о том, что было бы, если. – Не надо, ладно? – Не надо, – согласно кивает Чонгук, и неясно, чего именно хочет добиться, потому что всё равно тянется и осторожно целует Юнги в уголок губ. Юнги всё еще слишком устал для того, чтобы спорить. – Мы с тобой проебались, кажется, хён, – слышит Юнги, когда Чонгук всё так же медленно трется губами о его шею. Слышит и мысленно материт Икчже, который всё ещё не самый лучший его друг, за его кривые и, кажется, вовсе грустные подъёбы по поводу не секса, но поцелуев по старой памяти. Материт за то, что он единственный, кому о приезде Чонгука Юнги вообще сказал. Чонгук закрывает глаза, тянется к губам Юнги и целует слишком медленно для того, чтобы это можно было списать на случайный порыв, и Юнги почти физически больно от того, как подрагивают чонгуковы ресницы. "Проебались", – мысленно соглашается он и тянет Чонгука на себя, словно боится, что тот растает под первыми лучами солнца. Чонгук не растает, нет, но они всё ещё взрослые люди. Через год, два или даже три Юнги всё ещё сделает для Чонгука всё, но когда он просыпается утром намного раньше, чем хотелось бы, и выходит на кухню, видит только вымытую посуду, перевёрнутую вверх дном чашку на углу раковины и пустую пачку сигарет на столе, которую Чонгук наверняка просто забыл выкинуть. Юнги прислоняется плечом к дверному косяку, закрывает глаза и впервые за долгое время чувствует себя спокойно. В конце концов, они ведь действительно взрослые люди.