***
...замок они удержат, но Мино не устоит. Нет, не устоит, раз уж сыновья Гадюки грызутся между собой, а дочь по уши влюблена во врага – молодого врага, сильного, горячего... – Не дезертировать же, Мицухидэ-сама?! Мицухидэ смеётся – они сами молоды и сильны, у них всё впереди, гори эта семейная распря огнём – и гладит его по щеке. – Тогда дерись, Ранмару! Дерись, покажи ему, чего ты стоишь!***
...и они дрались. Призраки разбегаются, разлетаются в клочья, стекают с меча в снег – лёгкие тени не гуще тумана. Тает иней на камнях, трава под ногами становится бурой. А здесь Мицухидэ любезничал с госпожой Но – после, когда Ода взял всю Мино вместе с замком на горе Инаба. Ода тогда брал много, но и раздавал щедро – новые имена, целые новые жизни... А Мицухидэ – друг детства жены, ему можно. Другу вообще... можно.***
Мицухидэ улыбается чаще, смеётся реже. Пропадает на передовой, а не в ставке Нобунаги-ко. Да у него своя ставка – аппетиты Ода велики, фронтов на всех хватит. А вот благородному юноше, желающему преуспеть на пути воина, самое место при таком великолепном господине... Иногда Ранмару кажется, что до друга и наставника далеко, как до луны на небе. А потом они снова понимают друг друга с полуслова, с одного взгляда, и Мицухидэ улыбается – ему – как раньше... только и пальцем не трогает. А Ранмару краснеет и запахивается поплотнее.***
В башне темно и, кажется, дымно. Как когда горел храм Хонно, а он, Ранмару, изо всех сил старался везде успеть... не успел. Как до луны. Почти: ему надо всего-то на верх башни. Дымные тени стелются по скользким ступеням, истекает время, Инабаяма-дзё прикидывается гордым замком Гифу, башня призраком самой себя парит в бледном небе... ...а наверху светло. В окно сквозит тёплым золотым светом, и стоит у окна бывший друг и наставник Акэти Мицухидэ, красивый, как серебряная статуя. Путь обмана воистину извилист: поди найди того, кто и не думал прятаться. И очень оказывается трудно назвать его подлым предателем, хотя правду должно быть легко и приятно... Надо сказать... – Зачем? Мицухидэ пожимает плечами – золотой свет моргает, рождая ещё одну тень. – Не всё ли теперь равно? И прав же! Опять кругом прав, потому что за предательство полагается смерть, и разговаривать тут не о чем... – Или ты со мной, Мори Ранмару, чьё сердце верно и непоколебимо? Вместе мы всегда могли... – Нет! Не могли. И дело даже не в том, кто кому и в чём клялся и как ловко Мицухидэ эти клятвы обходит – играючи, с улыбкой, вот как сейчас... сейчас, а не когда поднимал безумное своё восстание... – Ну тогда дерись! – смеётся всё ещё наставник, и Ранмару едва успевает выхватить меч из ножен. Призраки кончились. Гудит, поёт и скрежещет сталь. Сердце бьётся часто и ровно, и Ранмару чувствует себя как никогда живым – как всегда в настоящем бою, когда жизнь висит на волоске. А ведь они с Мицухидэ никогда – по-настоящему, насмерть – раньше не дрались. А в храме Хонно, одному против всех, было легче. Лицо Мицухидэ – как серебряное зеркало. Он тогда тоже рубился один против всех, всё это время – один против всех. А теперь они наконец-то сошлись – сила, стоящая двух армий, – и башня качается и скрипит... У Ранмару немеют руки и подкашиваются ноги. Дух последним ударом вышибло из обоих, и не верится – не сразу, – что всё равно живой, и страшно оглянуться. – Вот, значит, как. Мицухидэ стоит, опираясь на меч, – клинок соскальзывает, и подлый предатель, лязгнув доспехом, падает на колено. И всё равно улыбается, криво и виновато. – Всегда, знаешь ли... завидовал. Как у тебя... получается. Свято верить. Во что-нибудь одно. Меч падает, и Мицухидэ тоже падает – на руки Ранмару, тяжело и неловко. – А я всегда верил в тебя. Вот этот рваный звук – это, наверное, «не был бы смертельно ранен – умер бы на месте от удивления». – Тогхх...да ещё увидимся, – говорит Мицухидэ, и сейчас, наверное, самое время всё-таки назвать друга и наставника дураком, но он складывается – не удержать – складывается в лужу собственной крови, смотрит мимо Ранмару стеклянными глазами и ничего уже не слышит. Не в этой жизни. Огромные тихие хлопья падают – с потолка ли, с неба ли – и тают, белые в красном. Ранмару закрывает стеклянные глаза, прижимается щекой к остывающей щеке. Ещё бы им не увидеться. Сердце у него, может, было и не на месте, но Акэти Мицухидэ всегда отдавал долги.***
Огонь вспыхивает быстро, горит весело... Очищает. Башня расцветает на горе тем самым золотым цветком. Ранмару цветка не видит: он уходит из Гифу по лёгкому снегу и свежему пеплу – не мальчик, но муж с длинным мечом за спиной. Мальчика он убил – там, между небом и землёй, перерезал протянувшуюся из прошлого нить. Осталась одна – один.