Тайна власти

Она всегда приходила на закате, когда солнце опускалось за горизонт только наполовину, но уже утратило весь свой жар, заливая землю последними отблесками золотистого света. Она — смертная, не боящаяся жаркого светила — шла по выщербившимся плитам желтого песчаника, накинув на плечи легкую дымчатую шаль:закатное солнце коварно и тоже может обжечь. Стоя на площадке, далеко выдающейся в море, она с удовольствием наблюдала за закатом, дожидаясь того момента, когда тени станут длинными, а небо примет лиловатый цвет, она разворачивалась и спускалась вниз — по вырубленным прямо в скале ступенькам, ведущим в темные коридоры подземелий, куда не было хода никому из живых. Почти никому. Кроме нее. Там, под высокими сводами залов, созданных неизвестно когда и неизвестно кем, клубилась тьма веков, никогда не знавшая прикосновения солнечного света. Ее прорезали лишь сполохи огня: прекрасные и гибельные. Амир с наслаждением смотрел на них, чувствуя, как от близости невыносимого жара стягивается кожа и становятся сухими глаза. Под потолком раскачивается блок с двумя привязанными к нему пленниками, тени которых мечутся по стене странным человеческим существом: четырехруким, четырехногим и двухголовым чудовищем. Молодые асиман стоят в нескольких шагах, пересмеиваясь и делая ставки, кто дольше продержится. Глупцы. Что они могут понимать в силе огня? Для них все это — занимательная игра, не более. Впрочем, может быть, один из них сможет стать хотя бы его помощником, а не очередным безмозглым щенком, докучливо тявкающим над ухом о величии и власти. Вот, например, тот, что стоит чуть в стороне, со странной, болезненной страстью вглядываясь в то, как бьются в путах агонизирующие пленники. Надо будет запомнить и спросить, как его зовут. Но после. Амир бросает взгляд на шептунов, которые тотчас же замолкают, поправляет перстень магистра Асиман — золото ловит отблески пламени и кажется текучим — и выходит из залы. Он не знает, есть ли название этому чувству, которое всегда сообщает ему, что она пришла. Что уже звучат ее шаги в темных коридорах, когда она со всегдашним интересом оглядывается по сторонам. Однажды он по глупости спросил ее, что нового она надеется здесь увидеть. Она не ответила, рассмеявшись, и Амир сам понял — позже, много позже, но все же понял причину ее живого интереса. Она уже стоит у окончания лестницы, ведущей наверх, к солнцу, и на ее коже, бронзово поблескивающей в полумраке, как кажется Амиру, все еще отпечатано прикосновение лучей светила, одновременно опасное и притягательное. Он почтительно кланяется, как и положено главе могущественного клана, приветствующего дорогую гостью, и подает ей руку. В ее глазах, почти черных из-за расширившихся от темноты зрачков — насмешливое понимание. Она вежливо дает ему провести себя по коридорам, освещенных неверным светом факелов, пока он чувствует гладкость и тепло ее кожи, горячую жилку, бьющуюся на запястье, спокойное дыхание у себя за спиной. Тяжелая дверь, закрывающая вход в покои Амира, распахивается. Занавеси, отделяющие комнаты, трепещут, и Амир проводит гостью в спальню, мимо алхимических приборов, старых свитков, коробочек с разнообразнейшими ингредиентами. Конечно, потом он может и показать ей плоды своих кропотливых трудов, и поделиться идеями: она необыкновенно способный алхимик и всегда может дать неожиданный и полезный совет, но это будет после. Она садится на кровать и скидывает с плеч шаль — тончайшая газовая ткань опускается на пол в опасной близости от жаровни, в которой чадят угли, пахнущие хвоей, — и остается в платье, которое носить было дозволено лишь царицам Египта, оставляющим открытым грудь, руки и ноги ниже колен. Амир не раз спрашивал себя — ей бы задать такой вопрос он никогда не осмелился, — как ей удается избежать посягательств людей на ее красоту. Ответ почти всегда приходит сам: люди понимают, что эта красавица способна стереть их в порошок без малейших усилий. То, как она сидит на постели: изящная поза, идеальная манера держаться, невозмутимая улыбка на губах, — вызывает у Амира всплеск возбуждения настолько острого, что сдержаться почти невозможно, но он все же возвращает себе самообладание и садится сзади нее, пока что легкими касаниями гладя ее черные косы. Она едва заметно наклоняет голову: жест царевны, дающей милостивое дозволение. Гладкий пояс платья послушно развязывается, и она остается обнаженной, по-прежнему сидя спиной к Амиру. Тот кладет руки ей на плечи, осторожно спускаясь вниз и неожиданно, почти болезненно сжимая в пальцах соски, одновременно то ли кусая, то ли целя ее за плечо. Сильна тяга укусить уже по-настоящему, чтобы почувствовать вкус ее крови, но Амир с ней не позволяет себе такого. Никогда. Руки Амира скользят все ниже, по животу и гладким бедрам, и, наконец, прикасаются к уже влажной промежности. Она выдыхает резко, слегка подаваясь бедрами вперед, к его руке, и Амир чувствует, как под тонкой кожей ускоряет ток ее кровь. Он раскрывает ее плоть, прикасаясь нарочито медленно и осторожно, желая довести ее до высшей точки и одновременно ощущая разгорающийся в нем самом жар страсти. Тут она резко разворачивается — грудь бурно вздымается, а от тела исходит смесь нежного запаха пота и острого — неудовлетворенного желания. Тонкий вскрик путается в тенях, клубящихся над пологом, когда Амир берет ее — почти грубо, так, как ей на самом деле нравится, давая возможность ощутить терпкую сладость борьбы, обреченной на поражение. Тлеющий огонь в жаровне делает их тени длинными и сплетающимися то ли в схватке, то ли в объятии: кажется, борются два диких, равных по силе зверя. Амир следит за пляской теней на стене и упускает момент, когда приходит долгожданная разрядка, сводя тело короткой судорогой удовольствия. Амир выскальзывает из нее с тихим непристойным звуком, изливаясь на живот с темным руном на лобке и пятная простыни. Она полулежит рядом, опираясь на локоть, и Амир невольно думает, что мало кто из женщин — смертных ли, или киндрэт — даже после опустошающего соития способен держаться так истинно царски, не давая себе ни жестом, ни словом проявить снедающую тело томную негу. Черные косы змеятся по простыням, пока их хозяйка с ленивой грацией поворачивается к Амиру. — Киа? — зовет он. — Да? — отзывается она. Ее голос глубок и звучен. — Говори. Она — одна из немногих, кому Амир позволяет себе приказывать. Дело не в том, что он ею болен, — дело во власти, которой обладает эта человеческая женщина. Она сквозит в каждом ее взгляде, каждом движении, и не подчиниться ей кажется кощунством. Когда-то Амир попробовал сказать ей это. — Когда-нибудь и ты узнаешь, что такое настоящая власть, — рассмеялась она в ответ, звеня колокольчиками, вплетенными в косы. Амир узнал, что такое власть. Что такое приказывать — и что такое подчиняться. Как превратить слабость в силу, а силу — в слабость. Но он знает, что тайну той власти, которую хранила Киа — тайну власти вечной, не оспариваемой ничем и никем — ему не открыть никогда.