Монолит

Холодно. Сегодня нестерпимо холодно. Мороз обжигает босые ноги, оставляющие на пыльном камне дороги кровавые следы. По виску тоже сбегает струйка крови, щекочет кожу, а чуть выше уха пульсирует тупая, затмевающая разум боль. Слишком большая кофта постоянно сползает с плеча, но поправить ее нет сил – левой рукой приходится поддерживать повисшую плетью правую. Сверху капает дождь, серый и промозглый, сбегает за шиворот. Как же холодно сегодня. Вдаль серой лентой тянется дорога, по бокам от нее – скошенные, покрытые трещинами и глядящие куда-то вглубь черными провалами пустых окон дома. Иногда между ними мелькают просто груды битого кирпича. Так забавно смотреть на эти жалкие осколки цивилизации, зная, что в каком-то километре отсюда шумит полный жизни, теплой мирной жизни, центр города. Там гудят машины, смеются люди, горят вывески, снуют по улицам разноцветные зонтики, а здесь только мокнет серая пыль на таком же сером камне. Ветра почти нет, капли дождя падают вертикально, разбиваясь на осколки, как тысячи надежд. Но вода не теплая, она просто ледяная, струйки ее бегут по волосам, превращая запекшуюся кровь в разводы. И все-таки чертовски холодно. Бреду куда-то вперед, уже не видя собственного пути. Иронично, но эта фраза лучше всего описывает мое положение. Глаза застилают дождь, кровь и непролитые слезы, а путь в жизнь давно укрыла пелена неопределенного марева безысходности, такой же потерянно-серой, как и этот дождь. И как мои глаза. Зеркала я не видела очень давно, но знаю, что глаза у меня цвета битого камня многоэтажек, и выразительности в них ровно столько же. И жизни. И веры. Да, сплошная пустота. Поэтому от меня шарахаются люди. Поднимаю взгляд и сквозь пелену дождя различаю впереди темную однотонную громаду совершенной формы и гладкости. Он красив, даже величественен, но в то же время словно изваян из черного льда. Холодно. Даже пальцы покалывает. Хотя кого я обманываю? Мне всегда холодно. Едва волоча ноги, подхожу к крупному неровному осколку панели, из которых складывают обычно стены, и усаживаюсь сверху. Потом подтягиваю коленки к самому подбородку и снова смотрю на темный колоссальный силуэт. Впечатляет. Весьма. Голова снова отдается резкой болью, и я вспоминаю, что пару часов назад туда угодила пуля. Хорошо, что выстрел скользящий оказался, урона много не нанес. А может, и не совсем хорошо. Скорее даже совсем не хорошо. Лучше бы пуля, эта черная, как тяжелый образ впереди, вестница смерти, подарила ее и мне. Нет, это была бы не смерть. Это стало бы моим освобождением. Глупенькая, ну и зачем меня понесло в этот проклятый пригород? Хотя, вернее будет сказать, зачем проклятую меня понесло в этот пригород. Знала же, как встретит меня полиция. Поприветствовали знатно: правая рука не двигается вообще, даже страшно смотреть, во что она превратилась; висок горит болью; все тело медленно покрывается сизо-фиолетовыми синяками; ступни разодраны мелкими камешками, на которые я наступала, убегая. Но это не так и страшно – Гастрея все-равно заставит тело регенерировать. Куда страшнее били эти полные дикой, незамутненной ненависти глаза. В них полыхало настоящее пламя, но совсем не теплое, а ледяное. Именно от него мне всегда так холодно. Постоянно мерзну. Нет, я не плачу. Организм просто отказывается выделять влагу на слезы, потому как в детстве их было слишком много. Да и к тому же… «Дети с красными глазами не плачут». «У тварей не бывает слез». «Проклятые Гастреи вообще чувств не имеют». В это свято верят тысячи людей, а значит, это истина. Потому что человечество само созидает свои истины. Неплохо было бы их уничтожить. Одним безжалостным ударом, так, чтобы эти чертовы неписаные законы стали настоящими, если людям так этого хочется. И тогда дети с красными глазами перестанут плакать. И холодно тоже не будет. Мотаю головой. Нельзя, нельзя пускать в мысли эту густую, как деготь, тьму. Отчаяние еще никому не помогало. Зато я знаю, что спасет меня от него. Чуть щурю глаза, хотя мне это и без надобности – хоть какай-то плюс быть Совой. Он все стоит, несгибаемый, крепкий, непоколебимый, почти вечный и гордый. Ему плевать на мнение других, он просто знает, что может и должен. Он выше ненависти и страха, и его поверхность непроглядно черная, очищенная от глупых эмоций. Он – сгусток истинной силы. Он – чистый вараниум. Он – Монолит. Я всегда восхищалась им, потому что каждый взгляд в его сторону давал понять, что есть еще верные и могучие силы, есть те, кто умеет бороться. И я хочу стоять на рубеже с Монолитом плечом к плечу. Потому что, что бы не говорили в городе, я – человек. И раз у меня есть сила, я буду защищать человечество. Просто потому, что иначе в моей жизни совсем не останется смысла, который привнес туда холодный, лишенный сердца Монолит. Я смотрю на него и чувствую, как поднимается внутри отчаянная и горячая решимость драться, единственное, что хоть немного меня согревает. Хотя все равно холодно. Из-за всего этого я раз за разом прихожу в город и ищу его. Активатора. Того, кто даст мне ключ от двери в будущее, каким я хочу его видеть. Того, кто позволит мне приблизиться к Монолиту. Я смахиваю кровь с виска и резко вскакиваю на ноги, чуть не рухнув из-за слабости. Мои глаза больше не похожи на камень, теперь в них дикий, почти звериный вызов. Протягиваю руку к далекому, недосягаемому Монолиту и кричу, что есть силы: - Однажды я коснусь тебя и докажу, что не только ты защищаешь жизнь! Я, Проклятое дитя, тоже чувствую и тоже борюсь! Слышишь меня?! И плевать, что он не слышит. Главное, что я слышу свой собственный дрожащий голос. Это подтверждает, что я существую, что у меня есть цель, что я еще… - Я еще живая! Не знаю, зачем я это прокричала. Наверное, звучит очень глупо, ведь в этот полный боли вопль я вложила все оставшиеся силы. Поэтому бессильно оседаю на холодный камень, снова съеживаюсь под дождем. Тепло внутри угасает. Снова холодно. Нестерпимо, просто смертельно холодно. - Эй, малышка, ты такая смелая. Не хочешь попробовать себя Инициатором? На голову ложится теплая ладонь, чуть треплет по мокрым волосам. - Кто же это тебя так? Пойдем, я перевяжу твою голову. Холод шипит и отступает, медленно и неотвратимо тая.