***
Мне тогда было лет десять, если я правильно помню. Я только перешел в последний класс младшей школы, когда появился он (тот, кого обычно благоговейно нарекают лично-безличным, но заветным). Уже тогда он был слишком высоким, слишком шумным, слишком ярким. И еще с десяток прилагательных "слишком". Быстро влился в наш коллектив, став всегдашним заводилой. Его не раз и не два вызывали к директору, звонили и приглашали родителей, оставляли на дополнительные занятия. Не обошёл его кризис отрочества, чем взрослее он становился, тем больше приносил проблем: постоянные прогулы, оскорбления одноклассников и учителей, сигареты, найденные в кармане портфеля, парочка драк... И это еще даже близко не весь список его проступков. Он был неугомонным мальчиком-огнем, поджигающим всех вокруг. Но именно меня он спалил дотла. Все началось в тот день, в третьем классе средней школы, когда у нас был тест на половую принадлежность. Тогда-то я и узнал, что являюсь омегой, а Чанёль (так его звали) – альфой. Я не особо помню, радовался ли тогда этому, но его взгляд в тот момент, когда я вышел из мед кабинета, не могу забыть до сих пор. Он смотрел так пристально и оценивающе. У меня даже сейчас мурашки бегут по коже, а может, это лишь подлая реминисценция – даже рассудок подначивает меня. На следующий день он подошел и заговорил со мной (впервые за все года, что мы учились вместе). Я даже не представляю, чем он руководствовался, но факт остаётся фактом. Это было очень... волнительно. Наверное, с этого все и началось. Чанёль словно забыл о существовании всех в классе, кроме меня. Теперь мы всегда сидели вместе, а вне школы переписываясь и названивая друг другу. Иногда на уроках, когда он наклонялся ко мне, увлечённо что-то рассказывая, я чувствовал, как его коленка робко касается моей. Во мне разрывались противоречивые чувства: это было очень приятно, но в то же время – приходилось сохранять дистанцию, что негласно велела формальная дружба (спустя унылую череду одиноких и мёртвых зим я готов был согласиться и на эти отношения, на хоть какие-то отношения, пусть даже конкуренцию – только чтобы всегда поддерживать с ним контакт). В нашей дружбе было все прекрасно, кроме одного. Мы вечно ссорились. И под словом "вечно", я подразумеваю именно в е ч н о. За урок мы могли раза три-четыре поругаться, столько же помириться, а еще настучать друг дружке по башке в перерывах. Обычно конфликты возникали из ниоткуда, но чаще всего на почве разных интересов. Да, мы с ним были полными противоположностями (однако это не мешало мне обобщать нас в единое целое). Этот дурак слушал только классику рока и, пародируя своего кумира, отрастил волосы до плеч (за что ему тоже пару раз влетело, и вскоре с шевелюрой пришлось попрощаться). Я же никогда подобным не увлекался, слушая всё, что душе взбредет. Он был взбалмошным и вечно веселым, я же – тихим, часто предающимся меланхолии, которую он пинками прогонял. Он повсеместно и помногу читал (но это не мешало ему оставаться оболтусом и непроходимым тупицей в делах этики), а меня невозможно было заставить взять книгу в руки. Зато я любил готовить, постоянно практикуя различные новые блюда, а Чанёль ел один рамен быстрого приготовления. В конце концов, я едва доставал этой башне до плеча. Но насколько сильно мы бы не ссорились (почти всегда вина была за ним, и мне безбожно нравилось, как он смущённо собирается с духом, чтобы пробурчать пристыженное "прости") – непременно мирились. Я просто не мог не видеть этой заразительной улыбки и горящих тёмных глаз. У меня с ним связанно столько воспоминаний, но некоторые прямо выжжены калёным железом. Одно из них, самое яркое и запоминающееся, было о ночи перед самым Днём Святого Валентина. Как выяснилось, мы с Чаном жили в домах напротив, а наши окна находились примерно на одном уровне. И в тот вечер он попросил меня взять фонарик и мигнуть пару раз, чтобы он узнал, где именно я нахожусь. Осторожно пробравшись, чтобы не разбудить родителей, и найдя нужный предмет, я последовал указанию, попутно отписавшись об этом. Ответ пришел незамедлительно, и тут я увидел огонек света с соседнего дома. Теперь я знал, где именно жил Пак (а в голове уже роились коварные планы, и я знал, что проведу не одни сутки, близоруко прищуриваясь и даже не пытаясь скрыть торжествующую ухмылку). Он предложил пообщаться с помощью Азбуки Морзе. Точка означала секундную вспышку, а тире – более продолжительную. Сначала он посылал мне "сигнал" и я должен был догадаться, какое слово это было, а потом наоборот. Именно эти воспоминания так свежи, что я как сейчас помню свои слегка подрагивающие руки и счастливую улыбку на пол лица. Как я сосредоточенно следил за "сигналами", попутно заглядывая в саму азбуку. Мне кажется, я никогда не забуду это. Тогда моё сердце ёкнуло в первый раз... А, да, ещё был такой забавный момент! Он провожал меня до дома, занятия только закончились. Мы, как всегда, увлеченно спорили на бесполезную тему, как вдруг этот придурок поскользнулся на тонкой корочке льда и со всего размаху упал на правое бедро. Его длинные ноги взлетели в воздух, чуть не задев ещё и меня. Помню, что я тоже тогда свалился. Со смеху. Настолько уморительной картины я ещё никогда не видел, серьезно. И он, наблюдая за моими попытками не задохнуться, сам разразился оглушительным хохотом (и тогда я решил для себя, что умение смеяться над своими промашками - одно из лучших человеческих качеств). Когда мы наконец пришли в себя и поднялись, он, словно старый дед, бубнил проклятия себе под нос, потирая ушибленное место. Обиженно сказав, что теперь не будет общаться со мной, потому что я не пожалел его, Чанёль надулся, но мы продолжили свой путь. Дойдя до моего дома, я забрался на ступеньку, став примерно с него ростом, и неожиданно крепко прижал его к себе, нежно поглаживая по голове. Он замер от неожиданности, не шевелясь, и я тут же отпустил его, отшутившись. Я сам тогда не понял, что сотворил. Это мне казалось таким правильным и естественным, что я просто не мог сдержать себя. Приложив руку к тяжело вздымающейся груди, я почувствовал учащенное сердцебиение. Мое сердце ёкнуло во второй раз... Закончилась наша дружба так же резко и неожиданно, как и началась. Это, кстати, было тоже девятое апреля, девять лет назад. Как символично. Знаешь, был на удивление спокойный день – мы ни разу даже не поссорились, что до этого с нами не случалось. Воистину затишье перед бурей. Это был день перед самыми каникулами, и нас оставили генералить в классе. Недолго поворчав, мы приступили к "работе" – размазыванию грязи по полу, драками на тряпках и обливанию (да, именно обливанию) цветов. В порыве веселья я кинул влажную тряпку, которая впечаталась ему в спину, оставляя меловые разводы. Он угрожающе обернулся на меня, а я, поняв всю скорбь своего положения, помчался в сторону школьного туалета, вопя, что вымою его кофту, пусть только не убивает меня. Благоразумие во мне перевесило, и я молча оттирал ткань. Повисла тишина, звенящая в ушах. Именно в тот момент мне было так неловко находиться рядом с ним. Так непривычно и странно. Хотелось скорее убежать оттуда и успокоить бешено колотящееся сердце. Я так и не рискнул поднять на него взгляд. Весь мой веселый запал куда-то исчез, как сейчас помню. Когда мы вернулись в класс, мы оглядели свои "труды" и даже остались довольны. Забравшись на ножки двух парт, я встал посреди прохода, не позволяя Чанёлю пройти. Тот хитро улыбнулся и начал буквально выбивать почву у меня из-под ног. Я, шикнув на него, с силой наступил ему на ногу, а потом и на вторую. Теперь я был в ещё более неудобном положении: опирался на столешницы и стоял на его ступнях. Он быстро воодушевился и предложил так походить. Предчувствуя, что это не кончится ничем хорошим, я все же согласился. Каким же я был дураком! Он осторожно сделал шаг, затем и второй, и мне пришлось взять его за руки, чтобы не упасть. Но когда он сделал роковой третий шаг, я всё-таки потерял равновесие и начал падать. В такие моменты в голове проносится вся твоя жизнь, но всё, что я видел - это его перепуганное лицо. И в тот момент, когда я, по идее, должен был лежать на полу, я оказался резко прижатым к широкой груди и заключен в медвежьи объятия. Тихий шёпот в самое ухо: "иди ко мне" и он медленно склоняет лицо. Кажется, прошла всего секунда, и я легонько оттолкнул Пака от себя. В голове пусто. Сердце. Снова ёкнуло. Сильнее, чем в предыдущие два раза. Я посмотрел на него невидящим взглядом и нервно засмеялся. Мне мнилось, что я свихнулся. Не помню его взора. Все мелочи помню, каждую до единой, кроме его глаз. Когда я пришёл домой и рухнул на кровать, меня сильно затрясло, как в ознобе. Даже сейчас, выводя эти строчки на бумаге, у меня трясутся руки, смазывая слова. И знаешь, именно в этот момент меня волной накрыло одно простое осознание всего. Я люблю его. И всегда любил. С первого дня в нашем классе. Я так просто признался себе в этом, что захихикал. Но мой тихий смешок перерос в истерический смех, а по щекам текли обжигающие слезы. Я. Просто. Люблю. Пак. Чанёля. Самого высокого. Самого шумного. Самого яркого. И еще с десяток прилагательных "самого". В моменты, когда приходит осознание чего-то, словно камень с плеч падает. На меня же тогда, наоборот, скала навалилась. Я не знал, как теперь вести себя с другом. Да и другом ли? Все каникулы я провел в полном одиночестве. У Чанёля были "неотложные дела", а других друзей у меня не было. Но когда мы все вновь вернулись в школу, он ко мне больше не подходил. Не смеялся на переменах. Не садился со мной. Не провожал до дома. Он словно стёр все то время, что мы проводили вместе. Было больно. Чертовски больно и обидно. Я плакал тогда. Постоянно плакал. Чувство, что тобой попользовались и выбросили за ненадобностью всё не покидало меня. А так же один вопрос. "Что происходит, Чанёль?" Знаешь, лучше бы я никогда не получал ответ. Все что угодно, лишь бы забыть ту самую ночь. "Я нашел свою пару, Бэкхен, прости, но мы больше не сможем общаться..."***
На самом деле, я, наверное, всегда знал, что он не мой истинный. Но это не помешало ему забрать мое сердце навсегда. Звучит банально, однако заумные и лицемерно безучастные определения прозвучали бы куда хуже. Чуть позже я всё-таки узнал, кто же стал его избранником. Это был низенький паренек с пухлыми губами в форме сердечка, очень тихий и внешне спокойный, но в его глазах было столько внутренней силы и тирании, что они пугали. Чанёль очень сильно любил его, оберегал и защищал, полностью подчиняясь младшему. Смотря на них со стороны, я невольно отворачивался, но тут же оглядывался. Кажется, что мазохизм у меня в крови. Делать себе ещё больнее, наблюдая, как любимый человек счастлив с другим – вот чем я занимался три оставшихся года в школе. Однажды, кажется, был такой момент, когда мы остались наедине. Вроде бы это тогда был выпускной бал. Вокруг играла шумная музыка, все веселились, а мы стояли вдвоём у стола. Помню, что стоял и смотрел на него в упор. Просто смотрел, а он же наоборот, прятал взгляд. "Я люблю тебя" крутилось у меня в голове, но я так и не осмелился сказать это. Осознание, что это, возможно, последний раз, когда я его вижу, пришло довольно спокойно. Я просто пытался понять, достаточно ли во мне силы, чтобы попрощаться с ним. Два года назад, когда у нас была встреча выпускников, я вновь встретил его. Он так сильно изменился: возмужал, стал ещё выше, серьёзный взгляд спрятала оправа дорогих очков. Но всё та же улыбка, что и в четырнадцать лет, ярко сияла на его лице. Он был рад видеть всех, даже меня, взахлёб рассказывая, что они с Кенсу (вроде так звали его возлюбленного) ждут уже второго ребенка. Я лишь молча стоял и горько улыбался, сдерживая непрошеные слезы. Я счастлив, что он счастлив.