Never let me go

Йену казалось, что он умирает. Будто каждую чертову кость сломали, оставив тело без необходимого ему каркаса, бросив бесполезным и бессмысленным мешком, не способным передвигаться, говорить и хоть как-то бороться за главенствующее место в собственной голове, которое так старательно, с каждым днем все больше и больше, занимал кто-то другой. Этот кто-то заменял настоящие воспоминания совершенно другими, чьими-то чужими, хоть сейчас как никогда трудно было понять, что из всего этого бесконечного водоворота дерьма было действительно настоящим, а Йен и не пытался. Так страшно было обернуться и понять, что весь этот ужас, что всплывал в голове неясными картинками и эпизодами, в которых едва-едва возможно было разглядеть лица и услышать голоса, на самом деле имеет место быть, что это его жизнь. Что тот некто, кто холодными липкими лапами цепляется за его внутренности, и есть он сам. Что он и есть эта тварь, что грызет Йена изнутри, медленно, но верно обгладывая каждый уголок воспаленного сознания. Он не верит, не хочет верить. Но тело, предательски тяжелое, не хочет двигаться, и он просто лежит, утопая в самых дерьмовых в своей жизни мыслях, придавленный к собственной постели болезнью, которую он отчаянно отвергает. Микки казалось, что он сошел с ума. Каждую ночь, проведенную без минуты сна, смоля за одной одну и пытаясь попасть пустыми пачками в урну, дабы хоть как-то отвлечься от мыслей, поражающих разум похуже любого известного вируса. Пытаясь не смотреть назад, на кровать, где спиной к нему лежал человек, к херам перевернувший всю его и без того никчемную жизнь, наполнив ее очередной неподъемной порцией дерьма, смешанной с почти противоестественным ощущением вседозволенности, свободы и, черт дери этого мальчишку, счастьем. Всем тем, от чего Мик старательно держался подальше, раз за разом запираясь в доме, полном оружия, русских шлюх и атмосферы безвыходности, от которой хотелось выть еще больше. И вот, не смотря на все попытки уйти, забить здоровенный болт, забыть все, что начиналось как простой, ни к чему не обязывающий, трах в подсобке магазина этого сраного индуса, он сидит здесь, в доме этой чокнутой семейки и ждет. Старательно и как можно более терпеливо ждет момента, когда этот рыжий идиот все-таки сможет оторвать свою тупую голову от подушки и увидеть, что он, Микки, все это время был здесь. На этом гребанном полу, как какой-то вшивый сторожевой пес, надеясь и волнуясь, как последняя телка. Увидит, что он кинул к ногам этого ненормального недо-военного всю свою поганую жизнь, позволив растоптать ее окончательно. Что он, черт возьми, готов говорить ему за это спасибо каждый хренов день. Но Йен не двигается, по-прежнему лежа спиной, поэтому Милкович достает очередную сигарету из третьей пачки за два дня и прикуривает, в очередной раз дырявя стену пустым взглядом красных опухших глаз. Йен не верит, что это происходит на самом деле. После всего, что произошло за последний месяц, он просто не может поверить в то, что все может быть хотя бы немного выше невидимой планки «все пиздец как дерьмово», за которую его так мучительно долго и не выпускали. Потому что любой нормальный человек, после такого не сунется в объятья первого встречного счастья с поразительной беспечностью и наивностью, но Йену хотелось. Хоть и нормальным он перестал считать себя еще в тот день, когда лежа в кровати Мика почувствовал, что тело налилось предательским свинцом, не позволяя даже нормально дышать. Он не верит, что снова может полностью выпрямить спину, не боясь удариться в невидимый потолок, грозящий разбить тебе голову при любом неосторожном движении; что он может улыбаться, действительно улыбаться, как раньше, а не болезненно и сумасшедшее скалиться; что его глаза теперь сверкают не тем лихорадочным стеклянным блеском, а настоящим, живым, одушевленным. Йен, черт возьми, не верит, что он действительно жив. Микки знает, что должен делать. Теперь он на все две тысячи процентов знает, что все силы должен бросить на то, чтобы этот рыжий идиот, который так неверяще улыбается, глядя на пирушку, которую устроила ему его семья, больше никогда не окуклился в одеяле, отгородившись от всего мира, топя сам себя в дерьме своих мыслей. Он знает, что теперь все будет иначе, потому что они оба приняли суровую действительность, не смотря на то, что и раньше не считали свою жизнь карамельной конфетой. Мик уверен, что справится, он уверен, что они справятся, потому что просто пытаться – это не для них. Они привыкли доводить все до конца и так и должно быть. Поэтому стоя за спиной человека, ставшего для него новой семьей, он кладет руку ему на плечо, заставив чуть дернуться, и улыбается, чувствуя, что глаза охренительно не вовремя краснеют, но не обращая на это внимания. Это больше не имеет значения. - Мы рады, что ты в порядке, - кивает Милкович, одной фразой озвучивая все свои мысли за прошедшие несколько недель. И за этим стоят сто тысяч других, не менее важных. Миллионы спасибо, тысячи признаний и одно, самое, пожалуй, важное. «- Никогда не отпускай меня. - Если тонуть, то только вместе.»