Не имея ни шанса

      В столь ранний час в Кофейнике было практически безлюдно. Со стороны барной стойки доносились приглушённые звуки джаза — рыдал, надрываясь, саксофон, безумный барабанщик отбивал в определённые моменты не менее безумный ритм, а глубокие и печальные голоса, срываясь на высокие ноты, пели о тяжёлой жизни на плантациях и оковах неволи.       Курильщик, которого выгнали с урока за то, что он умудрился заснуть на парте в абсолютно неудобной позе — после жизни с Фазанами он все никак не мог привыкнуть к новому распорядку дня, сидел за небольшим столиком у окна, без особого удовольствия цедил кофе и тихо фыркал, прислушиваясь к музыке.       Словно они здесь не в оковах неволи. Особенно он. Обязанный слушаться учителей, Акулу, подчиняться негласному своду законов Дома, мириться с безумными идеями Слепого и Сфинкса — а ведь он, к тому же, колясочник, ограниченный в передвижении больше, чем ходячие, а его все равно задирает Лэри, а остальные даже не думают сказать что-либо в его защиту, и…       Курильщик, вспомнив недавний разговор со Сфинксом, неуютно поёжился, словно ему бросили за шиворот пару кусочков льда из чужого коктейля, и прервал поток мыслей и жалости к самому себе. Тот разговор, произошедший в окружении не самых чистых писсуаров и чуть более белых только за счет зубной пасты раковин, действительно не послужил катализатором каких-либо событий, не изменил его жизнь и не перевернул всё с ног на голову — впрочем, учитывая последствия предыдущего разговора, он бы не особо удивился, оказавшись через пару дней переселённым в третью, к Птицам, под бдительный надзор папочки Стервятника.       Но ничего не произошло — не считая перемен в самом Курильщике. Ему настолько не понравился человек в отражении, который должен был быть им, что его чуть ли не коробило при воспоминании об этом. После разговора со Сфинксом он пытался измениться, порой замечая, что человек за зеркальной поверхностью кажется ему чуть приятнее, чем раньше. Он пытался перестать жалеть себя, начал присматриваться к окружающей его стае внимательнее, стал задавать ещё больше вопросов. Ему на них отвечали, зачастую запутывая лишь сильнее, порождая десятки и сотни новых вопросов, заставляя разбивать нос о неприступные стены тайн Дома. Когда ему казалось, что он вот-вот доберется до сути, разгадает одну из загадок старых стен, понимание ускользало от него, испуганное непрерывным потоком слов неунывающего Шакала или же слишком пристальным взглядом Сфинкса — кошачьим, почти не мигающим. Создавалось впечатление, что перед ним намеренно захлопывали дверь, дожидаясь, когда он начнет стучаться в нее лбом.       Курильщика это злило до неимоверности — настолько, что, будь это так просто, он бы просто вставал и уходил из комнаты, давая себе остыть. А так, пока доползёшь до края кровати, переберёшься в коляску и доедешь до двери, ощущая затылком насмешливый и безразличный взгляды — Шакала и Лорда — так и вовсе растеряешь всё настроение куда-либо выезжать. Хотя иногда Курильщик всё же совершал этот марш-бросок, после бессмысленно нарезая круги по коридорам, по привычке выкуривая сигарету в учительском туалете и наслаждаясь успевшей стать непривычной тишиной.       Он просто не понимал, почему ему не хотят объяснить, что происходит вокруг, почему лишь отшучиваются в ответ на вопросы, почему не дают ему шанс стать частью стаи. Однажды он, сидя на общей кровати и погружённый в подобного рода мысли, задал вслух лишь один вопрос: «Почему?» Он уже успел после этого выпить полчашки предложенного Македонским кофе и выкурить сигарету, когда только заметил пристальный взгляд необычайно серьёзного Табаки. Шакал, чуть склонив голову набок, лишь быстро прошептал: «А ты попытайся понять сердцем, а не разумом» — и сразу же переключил своё внимание на почти доделанные бусы из ореховых скорлупок в своих руках. Курильщик настолько опешил, что лишь кивнул и пробормотал что-то невразумительное, поспешив уткнуться в ближайшую книгу. Следующие полчаса ему приходилось делать вид, что его крайне интересует строение швейных машинок и их история начала двадцатого века — до момента, пока Табаки не покинул комнату по своим делам, весело напевая одну из своих дурацких песен.       Шакал был прав. Если бы только Курильщик сумел отрешиться от доводов разума, закрыть глаза и хоть ненадолго раствориться в стенах Дома — он бы понял гораздо больше, чем если бы ему на протяжении нескольких часов наперебой вся стая рассказывала о Доме. Старые стены хранили свои тайны и любили понемногу делиться ими с теми, кто умел спрашивать. Сколько тайных знаков сохранилось под крошащимися слоями штукатурки, о каких секретах шепчет на чердаке ветер через прохудившуюся крышу?       Но Курильщик такого не умел. Это было слишком нерационально и слишком сложного для такого, как он — выросшего в Наружности. Если бы у него было чуть больше времени в Доме, если бы он верил в рассказы Ночи сказок, будь у него хотя капля доверия к легендам и истории…       Если бы у него было чуть больше времени в Доме, он бы сумел стать одним из стаи. Ему бы не было необходимости задавать вопросы, он бы не чувствовал иногда той пустоты и одиночества — и не смотрел бы на окружающих его как на немного умалишённых, адекватных и не очень.       Курильщику просто не хватило времени стать одним из них. За тот короткий отрезок, что у него был, было просто невозможно понять Дом, побыть его частью, заглянуть за тонкий картон реальности, дабы понять и разглядеть истину.       Ему просто не хватило времени.