Улечу я птичкою в дальние края

В душном едва освещенном зале стоял нескончаемый гул нескольких десятков голосов, образующих единый словесный поток. Порою средь людского шума можно было различить отдельные фразы, осколки пламенных речей и спешных диалогов. Полная дама в нелепой шляпке с несуразным маком, чье лицо пыталось изобразить выражение притворного участия и сочувствия, все твердила своей соседке по креслу, более молодой, но все же лишенной какой бы то ни было привлекательности барышне о вызвавшем общественный резонанс бегстве юной дочери городничего с поручиком, чью фамилию она упорно коверкала. «Ах, и негодяй же этот Шамплен!» - неустанно твердила барыня, говоря о Шаплене. Обе дамы являли собою светских особ, да только общение их скорее походило на обмен новостями деревенских баб, чьи крупные ладони были вечно красными от неустанной крестьянской работы. Неподалеку от сих женщин, на один ряд дальше от сцены восседал господин Бочаров, с любопытством разглядывая то ничем не примечательную люстру над его головой, то затемненную сцену, где виднелись два мужских силуэта, устанавливавших декорации в виде наспех покрашенных деревьев. Фигура Григория Ивановича Бочарова была одной из самых уважаемых и любимых в этом захолустном провинциальной городке, где каждая весть моментально становилась достоянием общественности. Григорий Бочаров жил несколько вдалеке от города в своей деревне Бочаровка, имея несколько сотен душ и крепкое зажиточное хозяйство. Была у него когда-то и супруга по имени Наталья, на которой, поговаривают, Григорий Иванович женился исключительно по расчету. Иначе объяснить тот факт, что Наталье на момент женитьбы уже перевалило за шестьдесят, а самому господину Бочарову слегка за тридцать, объяснить не представлялось возможным. Но, разумеется, знатные господа, преисполненные сентиментальностью, к которой скорее были склонны их супруги, уповали в данном случае на необъятную силу чувства, вспыхнувшего между молодоженами. Но вполне предсказуемым оказалось и то, что женушка Григория Ивановича вскоре отбыла в мир иной, оставив безутешному вдовцу имение в Воронежской губернии, приносившее Бочарову неплохой годовой доход. Словом, дела его шли неплохо. Порою Григорий Иванович мог позволить себе и кратковременные кутежи в виде карточной игры с местными помещиками. Как и в хозяйстве, так и в картах Бочарову неизменно сопутствовала удача, будто сама судьба одарила его своим струящимся поцелуем. Но с природной удачливостью в Григории Ивановиче уживалась крайняя мелочность. Нет, скорее это была некая скупость. Он чаще предпочитал ездить в гости, нежели устраивать приемы в своем имении. Да и местные дамы крайне точно подметили, что один и тот же сюртук многоуважаемый Григорий Иванович Бочаров носит вот уже четыре года, хотя, разумеется, столь обеспеченный господин мог бы позволить себе десятки таких сюртуков. Но, вполне очевидно, что сей факт нисколько не умалял заслуг Григория Ивановича перед годом. И, лишь завидев его, почтительные мужи в летах снимали шляпы. Некогда женщины находили Бочарова достаточно привлекательным и в какой-то мере обаятельным мужчиной. В течение долгого времени он даже считался одним из самых завидных женихов в округе. Приятное круглое лицо с выразительными карими глазами, опрятные русые бородка и усы, а также пышная копна волос пшеничного цвета. Но лета брали свое. С годами это располагающее лицо обратилось расплывшейся физиономией с мутным взглядом, отражающим всю серость этого безликого городишки. Да и копна волос его обратилась в прах, впрочем, как и молодые годы, увы, канувшие в Лету. От роскошной шевелюры остались лишь жиденькие волосики с заметной проседью. Появилось и брюшко, грозящееся вскоре стать огромным свисающим животом. Словом, в наружности Григория Ивановича не осталось и следов от давно минувшей юности. Более того, в чертах его все ярче проявлялась подступающая старость… Когда до представления оставалось каких-то пять минут, в зале появился одетый по последней молодой человек лет двадцати пять. Он шел вальяжно, нарочито медленно, попутно размахивая тростью, что, как казалось ему самому, придавало определенный статус. Дойдя до места Бочарова, молодой человек деловито расположился рядом, с нескрываемым удовольствием вытянув ноги. Он не удосужился бросить даже короткого взгляда в адрес столь почтенного соседа. Это был Белоус, некий делец из Петербурга, новый приятель Григория Ивановича. - Что же ты, Белоус, даже не здороваешься? Али не признал доброго друга? – на широком лице Бочарова отразилась легкая улыбка, его маленькие глаза пытливо изучали Белоуса. Тот медлил, со скукою глядя то на простоватую девушку в розовом чепчике, время от времени кидавшую в его сторону многозначительные взгляды, то на затемненный край сцены. Вскоре ему надоело и это, и юноша выразительно зевнул. Всем своим видом Белоус демонстрировал безразличие к этому провинциальному театру, по его мнению, больше походившему на цирковой балаган, пропахший звериным смрадом, и к публике, безвкусно одетой, до крайности раздражавшей Белоуса своими провинциальными манерами. - Ну, что вы, Григорий, - наконец обратился к собеседнику Белоус, не глядя на него. - Конечно, признал. Но мне было угодно, чтобы вы первые начали сию беседу. Я, кстати говоря, желал бы побольше узнать об этом театре. Во время нашей прошлой встречи вы упомянули, что это крепостной театр некого чудака. Извольте, расскажите подробнее, - Белоус говорил степенно, растягивая каждое слово. Он будто делал одолжение, ведя эту светскую манерную беседу. - Чудака, как вы выразились, зовут Аркадий Петрович Кручинин, это мой приятель - в голосе Григория Ивановича прослеживались нотки неудовольствия. Он был возмущен до глубины души, что этот юнец смеет называть его просто «Григорий», да еще и при этом совершенно не смотреть на него, будто он какое-то пустое место. - Кручинин этот всю жизнь только и мечтал о маленьком театре в нашем городе, где бы он ставил свои собственные музыкальные пьесы с песнями и танцами. Да только средств ему на строительство театра никто предоставлять не хотел, а сам он ими не располагал. Да и желающих играть на сцене оказалось очень уж мало. Сами знаете, ведь это дело неблагородное, на сцене скакать. Так и состарился Кручинин, но не забыл про свою затею. Будучи сорок лет чиновником, он скопил себе достаточно внушительный капитал. И, вот, четыре года тому назад, нанял батраков, и начали они строить здание театра. Вышло, как вы сами успели оценить, неброско. А Кручинин тем временем ездил по губерниям, чтобы найти артистов, - на удивление Белоус со внимаем слушал рассказ Бочарова, время от времени поглядывая на него. - Актеров он нашел двенадцать штук, все крепостные. Но, что делать, он их купил. А пьеска эта первая, как сказать режиссерский дебют Кручинина. Кстати говоря, написана самим Аркадием Петровичем. И песни его, и музыка. Я слышал, что-то будет про деревню. - Ха, разумеется про деревню. Про что же еще можно написать в этом городе, кроме как про деревню или какое-либо другое захолустье. - Бочаров остроту приятеля не оценил. Белоус все продолжал язвить, насмешливо называя Кручинина не иначе, как «чудик». Григорий Иванович было начал гневаться, но благо постепенно зал погружался во мрак. Вскоре началось представление, предотвратившее назревавшую ссору. На ярко освещенной сцене внезапно появились три девушки в ярких сарафанах, все как на подбор крупные, румяные, с натянуто-веселыми улыбками на напудренных лицах. Одна за другой они галопом проскакали к центру сцены и, встав в позу, начали отбивать ритм правой ножкой. Стук их туфелек об деревянные доски пола скорее напоминал сумбурную смесь звуков, нежели какую-либо мелодию. Хором прокричав: «Ууюх!», девушки начали свой незатейливый танец, походя скорее на лошадей, скачущих по манежу, нежели на актрис театра. Спустя время к ним присоединились еще три артистки, такие же высокие и широкие. Барышни начали водить дружные хороводы, попутно выкрикивая бессмысленные возгласы, на подобии этого «Ууюх!», вероятно, чтобы придать действу оттенок радости и безмерного счастье. Хотя получалось уж чересчур ненатурально, и эта надменная веселость подчас лишь вызвала раздражение у зрителей. Танцовщицы потели, румяна стекали по щекам тонкими струйками, после нескольких хороводов движения девиц, у каждой из которых теперь кружилась голова, стали еще более нелепыми. Эти народные пляски в исполнение крестьянок были сродни нелепой смеси мазурки и польки, приправленной русским колоритом. И все то естественное очарование, свойственное танцу молодых девушек, словно и не появлялось на этой сцене вовсе. После жиденьких аплодисментов на сцену вышли мужчины. Затянув песню, они изображали руками, будто косят траву. Казалось, люди, большую часть жизни проработавшие в поле, обязаны были как можно более живо изобразить сцену косьбы. Но и тут отчего-то не вышло. Пели все они без какой-либо души, будто их под страхом смерти заставили выйти на эту сцену, да еще и песни исполнять. Руки их при характерном движение косы странно висели, словно до этого они ни разу и не держали в руках сельскохозяйственных орудий. - Нелепость! – достаточно громко воскликнул Белоус. По залу прошелся хохот. Одна картина народной жизни на сцене сменялась другой, параллельно с эпизодами шла некая сюжетная линия, которую откровенно скучавшие зрители в большинстве своем не улавливали. Многие порывались уйти. Белоус тихо посмеивался над абсурдностью происходящего на сцене. Бочаров был во многом солидарен с приятелем. Ибо сие нелепое действо и в правду утомляло. Но внезапно изменилось все… После череды очередных веселых плясок внезапно трагично завыла скрипка. На сцену медленно плыла девушка, завернутая в нежную белую шаль. Хрупкая изящная фигурка и узенькие плечики заметно отличали это прекрасное создание от выступавших ранее женщин. Девушка сбросила шаль и обратило свое фарфоровое личико к публике. «Ах, как же хороша!» - подумал Григорий Иванович, с наслаждением изучая эту желанную девушку. В ней одновременно уживались и аристократическое благородство тонких черт, и истинная русская сила в томном взгляде серых очей. Чарующий изгиб бровей, четко очерченные пухлые губы, маленький носик и живые глаза, полные настоящих эмоций. Ею любовались, ею восторгались. Но девушка пока лишь только стояла, тяжело дыша. И тут она запела, запел, как не умел петь никто другой. - Улечу я птичкою в дальние края… - ее голос был волшебен, словно божественный дар. Он струился, обволакивая душу своею искренней, неподдельной теплотой. Этот ласковый, порою дрожащий голосок добирался до самых потайных граней сердца, волнуя его, заставлял вновь и вновь умирать, и воскресать из пепла, будто чудесная птица феникс. Очаровывающая песнь уносила то в дальний город ушедшего детства, то к златым дверям рая, где простирался чудесный сад. Жизнь пробегала пред глазами, момент сменялся моментом. Голос будто дергал за струны души, то принося блаженство и возводя до небывалого исступления, то поражал, заставляя испытывать животный страх перед неописуемой силой природы, породившей это чудо. Прекрасная девушка и ее необыкновенный голос сливались воедино, образуя сущего ангела, спустившегося к смертным, дабы одарить их возможностью прозреть. Этот голос был словно необработанный алмаз, без каких-либо следов избитых техник, искусственного артистизма. Она держалась естественно, будто пела совершенно одна, для себя, в порыве пылких чувства, как в последний раз. Песня окончилась. Девушка улыбнулась и ушла к краю сцены. Все закончилось столь быстро! Что же это было? Видение, помутнение разума или мгновение волшебного искусства? Спустя минуту перед ошарашенными зрителями, что упорно не могли прийти в себя, стояла вся труппа актеров, вышедшая на поклон, девушка была среди них, в самом центре. Она смотрелась странно средь этих простых лиц и грубых неотесанных тел. Вышел на сцену и сам господин Кручинин, мэтр и основатель крепостного театра. Седовласый старичок, чьи глаза едва-едва видели. Он улыбнулся своим беззубым ртом, поблагодарил зрителей, пришедших в его театр, на его представление. Казалось, в этих полуслепых очах блеснули слезы радости. Его мечта исполнилась после долгих лет томительного ожидания. Послышались бурные аплодисменты, но адресованы были они не автору постановки, не самому действу, а этой необыкновенной соловушке. Только ей свистели из зала, одаривая громкими комплиментами. Лишь ей зрители кричали: «Браво!», будто придя в себя после дремучего многовекового сна. В исступлении были и Бочаров с Белоусом, последний даже произнес: «Как она хороша!» и после погрузился в долгое молчание, сраженный тяжестью диссонанса между нелепостью пьески и волшебством удивительного голоса. Григорий Иванович же был по меньшей мере поражен. Этот почтенный господин не сумел проронить и слова. Забылось все. И насмешливый тон Белоуса, и дурацкие пляски деревенских баб на сцене. Была лишь она. Соловушка с фарфоровым лицом... Представление наконец окончилось. Актеры удалились за кулисы, а зрители один за одним начали покидать душный зал, все они были довольны, и каждый думал о своем. Но время от времени мысли каждого все возвращались к удивительной певунье с фарфоровым лицом. «Откуда этот ангел?» - размышлял и Бочаров, блаженно улыбаясь. Но постепенно магия песни улетучивалась, дама в шляпке, направляясь к выходу, вновь начала беседу о бегстве дочери городничего теперь уже с совершенно другой дамой. Та с участием кивала и время от времени тяжело вздыхала, тем самым показывая свою способность разделить горе городничего и его супруги. Словом, все возвращалось на круги своя. И выступление крепостной певицы для большинства стало всего лишь приятным воспоминанием, да и только. Для большинства, но не для Бочарова… *** - Татьяна! Татьяна! – звучал раскатистый мужской бас, проникавший во все потайные углы опустевшего зала. - Танечка, прошу отзовись! Светловолосый юноша, которому с виду было чуть за двадцать, беспокойно бродил вдоль кресел. Он был одет в русскую белую рубаху и красные подпоясанные шаровары, которые заметно свисали на худощавом теле. Молодой человек неизменно поглаживал свои русые усы, вероятно, лишь недавно им отращённые, с волнением оглядываясь вокруг себя. - Татьяна, ответь мне! – не унимался он, казалось, в его голубых глазах вот-вот появятся обреченные ребячьи слезы. Внезапно на другом конце зала раздался ехидный смех. Лицо молодого человека внезапно преобразилось. Трагичная эмоция сменилась всеобъемлющей радостью. Юноша просиял, в очах его разливалось счастье. - Ах, вот где ты прячешься, чертовка! – он побежал вслед за серебристым смехом. И наконец обнаружил на полу очаровательную девушку с толстой черной косой, покоящейся на стройном стане и пытливыми серенькими глазами, застывшими на фарфором личике куклы. Дева сидела рядом с одним из кресел, тщательно поглаживая свою белую шаль. - Ты зачем от меня пряталась? – она не желала отвечать. Лишь только милая улыбка подсказывала, что все это часть некой романтичной игры. Юноша опустился рядом с нею и обнял за плечи. «Ангел, виденье, чаровница!» - шептал он, со страстью покрывая плечи своей сероокой возлюбленной поцелуями влажных алых губ. Та блаженно улыбалась, задумчиво глядя куда-то вперед себя. Улыбка делала ее лицо еще прекраснее. Вдруг юноша заговорил, прервав этот чудный момент своей путанной речью: - Я к Аркадию Петровичу пойду, в воскресенье… Нечего тянуть... Он разрешит, обязательно... И нас повенчают через месячишко-другой. - Голос молодого человека дрожал, после каждого предложения он делал долгую паузу, словно раздумывая, что сказать еще. В его глазах отражались нотки волнения, будто он и сам не верил своим собственным словам и обещаниям. - А если откажет? Что с нами станется? – мягкий голос девушки обволакивал. На фарфоровом личике застыло выражение трепета, ее пухлые губки были слегка поджаты в нервном ожидание его ответа. - Утоплюсь я тогда. Вот что! – внезапно он вскочил и заходил туда-суда, изредка бросая короткие взгляды в сторону своей возлюбленной. Он был объят тем беспокойным волнением, что свойственно только молодым юношам. - Не говори таких глупостей, пожалуйста, милый, - слезно попросила она. - Если ты утопишься, то я с тобою, - возможно, она и лукавила. Но скорее сама того не сознавая, ибо слова ее звучали неподдельно искренне. - Ладно. Поживем – увидим. А сейчас хоть потоп! – юноша внезапно повеселел и схватил возлюбленную за руки. Та поддалась, и в мгновенье оказалась совсем рядом с ним. Оба они закружились в быстром танце, выбивая ритм на деревянных досках пола. Тела их кружились в ярком круговороте внезапного счастья. С ними разливался и калейдоскоп чувств, пылких и очаровывающих, будоражащих души молодых влюбленных, в это мгновенье слитых воедино. Но внезапно мелодичные струны, творящие безумие, полное юных чар, на деревянных досках пола, к несчастью оборвалось. Барышня отчего-то резко остановилась и обмякла в его объятиях, обернувшись безжизненной куклой, податливой, лишенной какой бы то ни было живости, свойственной всей ее натуре. Он с недоумение обнаружил, что по румяным щекам ее стекают горячие девичьи слезы, а худенькие плечики то и дело вздрагивают от рыданий. Юноша удивленно отшатнулся. Он был испуган, испуган этим странным порывом, пропитанным горечью от разочарования, что пока еще не случилось. - Татьяна, ну, что ты? – прошептал он, прижав Татьяну к своей широкой груди. - Отчего плачешь? Али обидел тебя? Схватил не так? Серые заплаканные глаза устремились к нему. Во взгляде этих прекрасных очей одновременно была и пылкая страсть женщины, готовой раствориться в своем мужчине, и детская преданность ребенка, его безмерное доверие и искренне восхищение. - Нет, нет, миленький, - ответила она, несколько успокоившись. - Ты у меня хороший, никогда меня не обидишь. Ты прости, что я опять об одном. А если действительно не даст он нам разрешенья жениться, то как мы будем жить с тобою? Как нехристи, не женясь? – и опять из глаз ее хлынули слезы. «Зачем она опять слезы льет? К чему?» - все размышлял молодой человек. Ее слезы отчего-то совсем не трогали его, он смущался, совершенно не понимая, что предпринять. Как ее утешить? Что сказать? - Тогда бежим. И венчаемся тайно. Ты что думаешь, я лыком сшит? Ан, нет! Украду тебя, как дочку городничего этот французик! Я что, хуже него что ли? – он пытался предать себе вид по меньшей мере героический, говоря быстро, без каких-либо пауз. Скрестив руки на груди, юноша с вызовом смотрел на Татьяну. Его нелепый вид не мог не рассмешить ее. И зал вновь наполнился серебристым, обволакивающим смехом. Он не мог не улыбнуться ей в ответ. - А смелая она девчушка, раз бросила все и убежала, и от маменьки, и от папеньки, и от женишка. Взяла да сбежала. Видно, просто решила быть счастливой. Я бы на ее месте так же убежала. Но… - на мгновенье она призадумалась. – У нее же было все… Добротный дом, богатый, жених хороший. А у меня ничего нет и не было никогда. Терять мне нечего, а ей было что. Значит, мне легко говорить. А на деле все было совсем по-другому… Боже мой, какая она смелая, свободная! И счастливая! – с восторгом воскликнула Татьяна. Он кивнул в знак согласия, задумавшись о своем. Его возлюбленная подметила этот внезапно угасший интерес к беседе с ней. Созерцая его отстраненный, пустой взгляд, она наполнялась тоской. Что-то кольнуло в ее юном сердце, и, опечаленная, она запела песнь, свою любимую, трагичную и трогательную: - Улечу я птичкою в дальние края… - он замер, вслушиваясь в ее блаженное пение. И вновь он погрузился в мир сладостной мечты, далекий от бренности этой земли. Замирая и вздрагивая, юноша млел, глядя на ее нежные очи и чувственные губы. Внезапно пение оборвалось. - Я люблю тебя, Проша… - прошептала она дрожащим от волнения голосом. Ей было уж не до песен… *** - Григорий, ты был женат на шестидесятилетней старухе? – насмешливо спрашивал Белоус, разглядывая вечерние городские пейзажи, открывающиеся из окна брички его друга, отъезжавшей от местного трактира. - Она, наверное, и умерла от осознания счастья того, что ее взял в жены столь молодой мужчина! – он пустил короткий смешок. - На тебя бы и шестидесятилетняя старуха не позарилась! - отрезал Григорий Иванович, с едва скрываемой ненавистью глядя на этого наглого столичного юнца. Бочарова от неотесанной провинциальной публики городка всегда выгодно отличали его непоколебимое спокойствие и располагающее благонравие. В любой ситуации, будь то форс-мажорные обстоятельства или же кратковременная стычка на базаре, он не терял самообладания, с улыбкою пытаясь уладить конфликт полюбовно, как умел лишь он, ловко и быстро. Репутация и уважение в течение всей жизни являлись отрадою для Григория Ивановича, его оплотом душевного благополучия. Утрата их означало для него верную гибель! Но все же гнев овладел его разумом, и в голове глубокоуважаемого господина Бочарова родился хитроумный план мести, который одновременно помог бы ему осуществить одну дерзкую затею, столь пленившую его… - Ты меня прости, Белоус, за грубость, - ласково начал он продолжавшему глядеть в окошко приятелю. - Лучше вот что сделаем. Поехали-как к Кручинину, побеседуем с ним, развлечемся. Идея пришлась по Белоусу по вкусу, и спустя минуты ямщик развернул бричку в сторону дома Аркадия Петровича Кручинина, живущего с супругой, бывшей на двадцать лет моложе его, недалеко от собственного театра. То было розоватое здание, судя по изрядно облупившейся краске, достаточно старое, давно уж утратившее свой первоначальный лоск. Увы, у Кручинина не было сына, который помог бы ему подкрасить дом, а у самого хозяина руки никак не доходили до столь важного дела. Непосредственно у входа Агафья, супруга Аркадия Петровича, еще три года тому назад разбила аккуратную клумбу, состоявшую из пахучих петуний и незабудок. Внутреннее убранство комнат же было спрятано от посторонних взоров очаровательными занавесками с витиеватыми кружевами. - Премило! – с долей иронии воскликнул Белоус, скептически разглядывая клумбу. Приятели, выйдя из брички, подходили к дому Кручинина. Тут же на пороге возникла небольшая моложавая женщина лет сорока в скоромном чепчике и довольно простом голубеньком платье, не лишенном вкуса. - Здравствуйте, гости дорогие! Проходите, проходите в дом, - пролепетала она и повела гостей вслед за собой. Вероятно, чету Кручининых уже успели предупредить об их скором визите. В прихожей Кручининых царила идеальная чистота. Полы источали свежесть, мебель и полки с многочисленными причудливыми статуэтками были тщательно избавлены от пыли. В этом небольшом, но крайне уютном доме в каждой комнате ощущалось присутствие старательной хозяйки, чьи работящие руки любили прибирать их очаровательный домик. Гости последовали к дубовой двери, ведущей в приятную, светлую столовую, выдержанную исключительно в бежевых тонах. Сам хозяин восседал во главе овального стола с закругленными ножками, нервно покусывая ногти. Одет он был достаточно прилично, но на рубашке его расстегнулось пару пуговиц, сам старичок, казалось совершенно не замечал этого. - Аркадий Петрович! Что же вы опять за свое! Глядишь, и пальцы скоро съешьте… - в дверях появилась сама хозяйка, внезапно она осеклась. - Пуговки! Расстегнуты пуговки, - взволнованная Агафья шустро подбежала к супругу и, несмотря на его недюжинное возмущение, переходившее в нервный шепот, быстро застегнула две верхних пуговицы, и в мгновение удалилась. - Опять меня позоришь, мать… - гневно брюзжал Аркадий Петрович. – Вы ее простите, бабы… Что с них возьмешь? Присаживайтесь, - он указал на другие стулья с мягкой обивкой, стоявшие у стола. – Агафья сейчас прикажет горничной подать ужин. - Нет, нет, спасибо! – запротестовал Белоус. – Мы уже отужинали в трактире, - он хотел сказать что-то еще. Вероятно, очередную остроту. Но Бочаров перебил его: - Не откажемся, Аркадий Петрович, не откажемся! Что же не отужинает у таких радушных хозяев? – Григорий Иванович никто не отказывался от трапезы за чужой счет, этому его учил еще покойный отец. Кручинин просиял, на лице его появилась беззубая улыбка. Он даже, заметно прихрамывая, отправился на кухню, чтобы поторопить жену и служанок с ужином. Хозяин вернулся. Последовала сцена довольно запоздавшего знакомства Кручинина и юного приятеля Бочарова. Позже за столом начался совершенно типичный мужской разговор. О войне с Турцией, об императоре и новостях мировой политики. Кручинин неизменно с детским любопытством обращался к Белоусу, искренне полагая, что ему, вероятно, в Петербурге известны все новости, будь то кутежи княжеских отпрысков или же свежие решения государя. Но Белоус зачастую отвечал уклончиво, стараясь перевести беседу в совершенно другое русло. Как выяснилось, в политике господин Белоус разбирался смутно. Имея в своем багаже знаний достаточно сведения поверхностного характера, названия столиц далеких стран он неизменно путал, как, собственно, и имена глав ведущих европейских стран. Впрочем, и в сфере художественной культуры Белоус знал не так много. Он все твердил о произведениях русских писателей тридцатых годов, но они давно уж отбыли в мир иной, как и их заметно устаревшие идеи. Близилась эпоха перемен, но новых дарований отечественной литературы Белоус и знать не хотел. «Они лишь блеклая тень славы творцов минувшей эпохи!» - с нотками трагизма восклицал он. Аркадий Петрович с пониманием соглашался и активно кивал головой, выражая свою солидарность с юным собеседником. «Он молод, ему виднее» - размышлял он. Григорий Иванович же быстро раскусил этого петербургского дельца. «Небось он и книгу в последний раз брал-то лет пять назад. Услышал чьи-то тирады о том, что поэты и писатели измельчали, а теперь всем это и доказывает» - но Бочаров не решился высказать свою мысль вслух. Ничто не должно было помешать его плану. Подали ужин. Разговор все больше уходил в сторону искусства. Теперь речь зашла о театре самого господина Кручинина. Аркадий Петрович, отвлекшись от еды, с нескрываемым интересом начал расспрашивать своих гостей о постановке: - Понравилось ли вам, господа? Интересна ли задумка, хорошо ли справились актеры со своими ролями? – допытывался он, вглядываясь в лица своих собеседников. Ответить порывался Белоус. Надев на свое лицо маску тяготящей скуки, он только было собрался произнести речь о нелепости самой идеи крепостного театра, но его опередил Бочаров. - Аркадий Петрович, какое же вы провернули дело! – восхищенно заметил он. – О, всю жизнь лелеять мечту о театре, а потом наконец отстроить его в преклонных летах. Это заслуживает уважения! – Григорий Иванович, казалось, подбирал каждую интонацию, старательно расставляя акценты на эти или иные слова в предложениях. Он словно вел некую игру, тщательно исполняя свою роль. – Ваша пьеса вышла крайне занимательной. Пусть, в ней нет какого-либо глубокого смыла, но можно ли ждать нечто иное от музыкальной постановки? Получилось ярко, местами трогательно. А как вы точно сумели передать картины деревенской жизни! Загляденье! Я словно оказался в своей Бочаровке, - он несколько притворно засмеялся. – Словом, для первого раза вышло превосходно! Но действительно поразило меня лишь одно… - Дайте угадаю! – радостно воскликнул Кручинин. – Это наша Татьяна, Танечка! Соловушка из последнего действия. Я специально оставил ее на десерт. - Да-да. Именно она! Соловушка! Как же хороша, а как поет! Загляденье! – на устах Григория Ивановича застыла мечтательная улыбка. Блюда опустели. Ужин подходил к концу. И хозяин, и его гости пребывали в прекрасном расположение духа и желали продолжения вечера. - Быть может, карты? – осторожно спросил Бочаров, мягко улыбаясь. - А давай! – с энтузиазмом воскликнул Аркадий Петрович, бывший к этому времени уже несколько подшофе. - Карты – это нелепое развлечение для тех, кто не умеет организовывать свой досуг иначе, - скептически произнес Белоус, опустошая очередной бокал красного вина. Он обязан был вставить свое слово поперек, пусть, это и было не совсем к месту. - Тут вы не правы, юноша. Карты – это вполне себе интеллектуальная игра, в которой есть место и приятной беседе, и азарту. Начнем-с, - Григорий Иванович вынул из-за пазухи свою счастливую колоду карт, неизменно приносившую ему удачу. Карты оказались в руках игроков. Пробил час азартной феерии, полной риска и грязных ходов! И Белоус, и Кручинин были уже заметно пьяны. Бочаров же оказался практически совершенно трезв, его ум был ясен, а глаза не затуманены алкогольной пеленою. Он улыбался, порою весело подмигивая соперникам. Опасность игры и дурманящая аура риска брали свое. Игроки вошли во вкус, на кон были поставлены большие средства. Слишком пьяные, чтобы понять ловкие ухищрения Григория Ивановича, его приятели терпели поражения за поражением. Он же был все так же доволен собою, ослепленный чередою побед, но нисколько не потерявший бдительности. Презабавно было наблюдать за Белоусом. Через час, когда пьяный угар сошел на нет, к внезапно нему вернулся здравый смысл. И к небывалому удивлению молодой человек обнаружил, что окончательно проигрался. Карманы его оказались опустошены до последнего рубля. Оставшиеся же средства оказались в цепких лапах его многоуважаемого приятеля. - Я проигрался! – он вскочил со стула и ринулся на другой конец комнаты, прямо во время игры. – У меня больше нет денег! Я проиграл все! – лицо его в тот миг сделалось жалким. Раскрасневшийся от вина с застывшей гримасой ужаса на физиономии. Его испуганные глаза бегали по комнате, обращаясь то к Аркадию Петровичу, то к Григорию Ивановичу, моля их о помощи. Но никакого сочувствия не последовало. - Раз у тебя почти нет денег, зачем ты тогда сел играть, дурак?! – со смехом спросил его Бочаров. - Вы изверг, изверг! Вы жену на тот свет отправили, а теперь людей до нитки обдираете! – во взоре Белоуса отражалось безумное отчаяние, на его крики прибежали Агафья и служанки. Он же, как ошалевший, продолжал смотреть прямо в глаза Григорию Ивановичу. Тот был на удивление спокоен. - Молчи, щенок, и убирайся отсюда, пока не выгнали, - прошипел он. Белоус побагровел. Казалось, он вот-вот бросится на оппонента с кулаками. Женщины испуганно переглядывались и охали, опасаясь драки. Господин Кручинин же в этот момент продолжал пить вино, совершенно не замечая происходящего вокруг. Но ничего так и не случилось. Белоус быстро зашагал в сторону выхода под громкий смех Бочарова, который подавлял смешки еще в течение пяти минут. Он отомстил. И за колкости, и за насмешливый тон. «Пусть, для юнца это послужит хорошим уроком» - с блаженным удовольствием размышлял он. - Мать, неси еще денег, - прохрипел Аркадий Петрович. Он был настроен решительно. Наивный старик полагал, что во чтобы то ни стало сумеет отыграться. - Ну, что вы, батюшка, Аркадий, зачем же? Лучше тихо-мирно разойтись. А то не к добру этот скандал с молодым человеком… - жалостливо прошептала Агафья. Но кто была она перед неутомимым упрямством ее престарелого супруга. - Я сказал, неси денег, идиотка! – вскричал Кручинин. И в тот же момент бросил в сторону супруги бокал. Агафья успела скрыться в кухне, и бокал вдребезги разбился об стену. - Аркадий Петрович, что же вы так с ней? Давайте спокойной доиграем, и дело с концом, - ласково произнес Григорий Иванович, заботливо потрепав приятеля по плечу. Кручинин же никак не ответил на этот мягкий дружеский жест, он был слишком озабочен своей возможностью забрать обратно собственные деньги. «Вот только как? Как мне обыграть этого хитрого чертягу?» - Аркадий Петрович не мог ответить на этот вопрос. Перепуганная Агафья вынесла сверток с деньгами. «Зачем ты со мною такой грубый?» - со слезами на глазах шептала она, протягивая сверток супругу. Он не ответил и лишь выхватил деньги из ее рук и развернул сверток с многочисленными купюрами. Его жена, рыдая, удалилась в сопровождение своих служанок. Увы, Аркадий Петрович так и не сумел отыграться. Более того, вскоре свертком овладел его приятель, на лице которого все сохранялась эта зловещая, дьявольская ухмылка, обозначавшая у него неописуемое блаженство. Кручинин плакал, не переставая корить себя за содеянную глупость: - Старый я дурак, зачем это сделал? Зачем? – он уперся лицом в белую скатерть, объятый разящей силой безысходности. Рядом с ним оказалась и его милая супруга. Ласково гладившая мужа по голове, шепча ему слова утешения. Казалось, и не бросал он в нее бокала, осколки которого были незаметно для других прибраны ею же, не называл идиоткой. Агафья обладала удивительным даром прощать и забывать любые обиды, какую бы боль они ей не приносили. - У меня есть к тебе предложение, Аркадий Петрович. Уверен, ты не откажешься, - весело произнес Бочаров, как ни в чем не бывало. - Какое предложение? – глухо спросил Кручинин, подняв голову. Его покорная женушка также обратила свой взор, полный надежды, в сторону Григория Ивановича. - Каюсь, понравилась мне твоя соловушка, Татьяна. А я как раз собирался скоро за границу уехать. А мне, понимаешь, нужна будет спутница, тоску развеять на чужбине... Так вот, отдашь ты мне ее, верну тебе все проигранные деньги. Откажешься – все останется по-прежнему. Ну, так соглашаешься? – Бочаров был абсолютно уверен в его утвердительном ответе. - Но у нее есть жених, Прохор, гусляр. Они очень любят друг друга. А что этот изверг с нею сделает, кто знает? – тихо шептала Агафья на ухо мужу. - Не знаю, Григорий Иванович. Люблю я эту девчонку, как дочку свою. Откуда мне знать, вдруг обидишь ее? Я не переживу. Мы ее все очень любим… - лепетал растерянный старичок. - Ха-ха! – засмеялся Бочаров. – Странный вы, Аркадий Петрович. Что с женой вашей станется и с вами, и с театром вашим, после того, как вы почти все свои деньги проиграли, вы не думаете. Зато о крепостной девке-то как печетесь. Эй Богу, не зря вас Белоус звал чудаком! – он пустил короткий смешок. – Да вы только подумайте. Я вам такое предложение сделал, а вы отказываетесь. Бочаров встал со своего места, поправил пиджак. И уже намеревался уйти, с усмешкой махнув рукой в сторону четы Кручининых, как глава семейства обратился к нему: - Нет, не уходите. Я согласен! – он резко встал, Агафья все никак не отпускала мужа, держа его под руку. - Другой разговор, - Григорий Иванович обернулся. И, улыбнувшись, подошел ближе к приятелю. – Когда будет осуществлена процедура передачи? - Сейчас. Не будем медлить. И документов не надо. Все будет сейчас, - Кручинин засуетился, выдернув руку у своей плачущей супруги, и вышел из столовой. – Мигом ее разыщем, не волнуйтесь! Взяв с собою парочку крепких мужичков, Аркадий Петрович и Григорий Иванович отправились к театральной пристройке, где и жили крепостные актеры. Но Татьяна, ласкающая Прохора, была обнаружена ими раньше недалеко от самого театра. Обнимающиеся влюбленные, освещаемые светом фонаря, испуганно разомкнули нежные объятия, с опаской уставившись на своего благодетеля и его таинственного спутника. Бочаров тем временем с наслаждением разглядывал романтический профиль Татьяны и ее четко очерченный ротик. - Татьяна, милая, познакомься, этот господин Бочаров, помещик из Бочаровки, где ты теперь будешь жить… - голос Кручинина заметно дрожал, эти слова давались ему с трудом. - То есть как жить? – ошарашенно спросила она. – Вы меня продали, ведь так?! – Татьяна смотрела прямо в глаза своему возлюбленному, ища поддержки, тот только отводил взгляд, нервно покусывая губу. - Так получилось, Танечка, прости… - шептал Аркадий Петрович отрешенно. – Так уж вышло, я не мог иначе… - Как вещь, продали! – в глазах ее стояли слезы. – Знайте, я не игрушка, - обратилась она к улыбающемуся Бочарову с нескрываемым гневом. – Я артистка! Птица вольная! Меня выкрадут иль сама убегу! Проша, сделай что-нибудь, - в ее голосе звучала мольба. Вся ее фигура, пылающий взгляд представляли собою пожар из эмоций и праведного гнева. Она была готова ринуться в бой, но уповала на своего Прошу, который должен был, обязан защитить ее. Тем временем два мужичка схватили Прохора за обе руки да скрутили. Он и не сопротивлялся, молча разглядывая сырую землю. Возникла недолгая пауза - Скажи же что-нибудь! Почему ты молчишь?! – вскрикнула она. Прекрасные серые глаза источали слезы. Прохор не отвечал. – Ты меня предал, да? – с укором спрашивала Татьяна, перестав глядеть на него. Слезы все продолжали течь по щекам. Но дрожь в голове исчезла, будто ее не было и вовсе. - А говорил, что женишься, что украдешь, если понадобиться, как поручик. А ты оказался трусом… - не в силах боле стоять, чарующая дева опустилась на колени. «Я трус? Что за глупость? Ведь это не правда… Совсем не правда» - размышлял Прохор. Разглядывая траву, он был далек от сей сцены, и от этой девушки тоже, сейчас казавшейся ему совершенно чужой. «Все было обманом… Я не любил… Мне показалось». Вдруг его отпустили, и Проша, ее милый Проша, недолго думая, бросился бежать подальше от этих здоровенных амбалов и знатных господ. «Вот и хорошо, что все так разрешилось. Зачем мне эта девка? Не нужна она мне!» - думал он, удаляясь от фонаря. - Ну, не плачьте, милая, со мною вам будет привольно. – попытался успокоить ее продолжавший улыбаться Бочаров. - Не то что с этим юнцом. Видите, какое могло быть у вас счастье, ежели он ни слова не возразил? – ласково говаривал Бочаров, приближаясь к Татьяне. - Решили меня приживалкой сделать, да? Растоптать честь мою? Так давайте! – она с вызовом смотрела прямо в глаза Бочарову. – Давайте! Я же всего лишь крепостная певичка, никакая я не птица! Я только и могу, что от одного хозяина к другому отойти. Уж такова моя долюшка… - Татьяна встала, утерев слезы. – Ведите, куда хотите ведите, теперь я ваша… - Утихомирь свой пыл! Хотя, мне нравится, что ты такая темпераментная… - нежно говаривал Бочаров, уводя с собою эту прекрасную соловушку, дивную птицу, в свою бричку. Оставив Кручинина и его мужичков в легком смятение…