Ну здравствуй, старый друг.

«Ну здравствуй, старый друг». - Как трогательно, что ты решил навестить меня. - Не льсти себе. Я был здесь проездом, и свободная минутка выдалась случайно. Он смеется. Каким-то до боли наигранным жестом поправляет очки как раз в тот момент, когда у меня до судороги сводит живот, будто чья-то невидимая рука решает сжать пальцы на моих внутренностях. Отвратительное ощущение, слава Великому Духу, быстро проходит. В комнате для посещений просторно, но слишком темно. Можно подумать, солнце обходит стороной это место. Заключенные не заслужили такой благодати. Мне хочется задать миллион вопросов, Чоколаву, я чувствую, тоже, но мы еще какое-то время молчим и испытующе смотрим друг другу в глаза. - Ты плохо выглядишь. Прическа отличная, но выглядишь паршиво. Как там дети? У меня ком застревает в горле, но виду стараюсь не подавать. - Сын. У меня сын. Он сейчас в Японии. Подозреваю, влипает в неприятности с отпрыском Асакуры. - О, точно, Хана, - припоминает Чоколав и моментально веселеет, на секунду превращаясь в того самого добродушного подростка, каким я запомнил его во времена Турнира. Спасибо хоть чувство юмора усмирил. - А как там поживает старина Йо? Слышно что-нибудь? Наверное, он замечает, как я хмурю брови, потому что взгляд его становится совсем растерянным. Так смотрят люди, понимающие, что только что затронули не самую безопасную тему для беседы. Я, впрочем, не злюсь на него, куда меньше, чем я способен злиться на Йо. - Ну, ты же его знаешь, - пожимаю плечами и натянуто улыбаюсь, - пытается спасти весь мир. «И совсем забыл про старых друзей, действительно нуждающихся в помощи», - услужливо договаривает неприятный голосок в голове. На самом деле, все это глупости. Мы, может быть, не выбирали кем и при каких обстоятельствах, никто из нас не просил этот дар, но все остальное было целиком и полностью нашим выбором. Оставалось только убедить себя в этом. Вереницу мыслей прерывает кашель охранника, кажется, не имеющий под собой никакого подтекста, но все равно привлекающий внимание. В тюрьме слишком сыро и должно быть, у каждого второго проблемы с легкими. Угораздило же. - Да, это наш Йо, - подумав отвечает Чоколав. - А что с остальными? Что там Хорохоро? Как дела у красотки Пирики? От Лайсерга что-нибудь слышно? Снова это мерзкое чувство, которое с каждым разом все труднее от себя отогнать. Странное дело, я приехал увидеть старого друга, а теперь сам не знаю, хочу ли говорить с ним о действительно важных вещах. - Хорохоро все еще на Хоккайдо. Отказывается обзавестись интернетом, но иногда пишет письма. Писал, Пирика перебралась в Токио, «встретила какого-то засранца». Имени он не упоминал, но мне этот парень уже нравится, - даю Чоколаву время, чтобы отсмеяться. – Лайсерга видел позавчера. - Он что, тоже здесь? – тут же переспрашивает МакДэниэл. - Это было во Франции. - Ты был во Франции? Киваю. Чувствую, что вот-вот сдамся, и мне это чертовски не нравится, но я совершенно не умею уводить разговоры в сторону, когда это необходимо. У любого другого из нашей старой компании получилось бы лучше. Бремя быть собой. - У него все неплохо. Занимается любимым делом, но семьей, вроде бы, не торопится обзаводиться. Женат на работе. Чоколав прикрывает глаза и блаженно улыбается. Теперь я сам начинаю понимать – каждый обрывочный факт из жизни старых друзей для него сейчас как глоток свежего воздуха. Эта мысль заставляет меня продолжать рассказ: еще с полчаса сыплю хаотичным историями о холодной зиме на японских островах, о которой рассказывал Усуи; рассказываю о том, как в прошлом году Хорохоро приехал к нам на мой день рождения в костюме Санты, подняв на уши охрану и не желая слушать ничего про китайский Новый год, для которого, вообще-то, совсем другая дата; даже упоминаю мало известные мне мелочи о жизни Тамао и Рю – трудно признаться себе, но все потому что мне нравится видеть, как старый друг улыбается собственным мыслям, наверняка все услышанное немедленно воображая в своей беспокойной голове. Мне даже становится любопытно, не испытывает ли он горечи вроде той, что чувствую я. Жизнь продолжается. Нравится тебе это или нет. Иногда мир просто не замечает ни твоего счастья, ни твоих утрат. Да что там, человечество и конец света способно пропустить, кому это знать, как не нам. Перебрав все услышанное в своей голове, он снова устремляет на меня пытливый взгляд, принимается постукивать пальцами по столешнице. Я этого не выдерживаю и теперь смотрю на нашивку с номером на его робе. Цифры и фамилия. Хорошо хоть в американских тюрьмах оставляют последнее. - Джун передает привет, - зачем-то добавляю я. - Она приехала со мной, но прийти не смогла, обещала сделать это в другой день и спрашивала, что можно принести, - замолкаю, выжидаю реакцию, но получаю только удовлетворенный кивок – Чоколав совсем не нравится мне серьезным, но я пока не стремлюсь обвинять его в изменившемся настроении. - Что-то еще? – он чуть опускает голову и пододвигается ближе, нарушая границу личного пространства и вызывая у меня желание поерзать на стуле – неудобное сидение протестующе скрипит, выдавая мою нервозность. Мы еще какое-то время молчим, и я с удивлением обнаруживаю, что в комнате есть часы – висят высоко и закрыты тонкой решеткой, но тикают слишком громко. Я потираю бок – справедливый подарок Марко врученный во время встречи во Франции. Ребро, скорей всего, сломано. - Жанна умерла, - произношу я одними губами, но Чоколав все и так прекрасно расслышал. Слишком невероятно, чтобы предположить, что ты ослышался. Слишком ужасно, чтобы переспрашивать. И кто бы мог подумать, я впервые произнес это вслух, а мир не разлетелся на кусочки. Как впрочем ничего с ним не стало и после того что случилось. Чоколав рассеянно кивает. Проклятые часы продолжают идти. Несмотря ни на что. - Прости, дружище, - я киваю ему в ответ и отвожу взгляд в сторону. - Я был во Франции, потому что она хотела… - я потираю переносицу, говорить почему-то становиться до ужаса трудно. – Хотела, чтобы ее похоронили не далеко от церкви, в которой она часто бывала еще ребенком. И надо же, все еще ничего не происходит. Только треск секундной стрелки и ни-че-го. Чоколав молчит, хмурит брови, складывает воедино кусочки паззла, кто знает, может быть, даже злится на меня за то, что я начал так издалека. Но, черт возьми, кто же знал, что будет так не просто. А в Мон-Сен-Мишель было красиво – очень подходит Жанне, хотя похороны пришлось организовывать быстро, пусть местами и излишне претенциозно, в лучших традициях католицизма. Только сейчас вспоминаю, что в той самой церкви, на последнем ряду – готов поспорить, что видел озадаченное лицо Хао, заглянувшего чтобы попрощаться. Еще одно бремя каждого шамана – в равной степени осознавать ценность жизни и неотвратимость смерти. Даже если тебе самому уже не раз удалось вернуться из мира духов без потерь, да еще не единожды. - Знаешь, пока я находился здесь, многое понял, - произносит Чоколав и заставляет меня снова взглянуть в его глаза. – Многое переосмыслил. За многое простил людей которых знал и… почти простил себя, но все-таки… - Да, думаю, она себя не простила, - я почему-то улыбаюсь глядя куда-то в стену. Действительно верю в то, что говорю – у моей малышки Жанны Шварц руки были перепачканы в крови не меньше, чем у каждого в семье Тао. А последние сутки меня и вовсе преследовала беспокойная мысль: «может быть, это был ее сознательный выбор?» Бросаю быстрый взгляд на наручные часы, хотя, черт возьми, эта монструозная штука на стене продолжает тикать. - Тебе пора? – тут же читает мой взгляд Чоколав. - Да, у меня самолет через пару часов, - киваю. – Но Джун все-таки заглянет через денек. Я рад, что смогу оставить сестру несколько разобраться с осадком, что я оставляю людям своим существованием. Да и, чего греха таить, собеседник из нее тоже куда приятнее. - Куда же ведет тебя твоя дорога, Рен? – он улыбается, но я прекрасно чувствую тревогу в голосе. - Япония. Незаконченные дела, знаешь ли, - ловлю себя на том, что и мои губы растягиваются в ответной улыбке. А МакДэниэл снова улыбается, как-то совсем по-доброму, от чего по спине пробегает нехороший холодок. Он чуть приоткрывает рот, но молчит, хотя я, кажется, знаю, какие слова готовы сорваться с его языка. Чтобы избежать излишне сентиментального момента, встаю из-за стола и отдергиваю отворот пиджака. - Не беспокойся, я уже давно не верю в месть как в единственно верный путь. - Я и не беспокоюсь, - говорит Чоколав, встает и протягивает мне руку для рукопожатия. - До встречи? У меня внутри что-то теплеет. Странное, необъяснимое чувство, растущее с каждой минутой из тех, что я трачу для того чтобы покинуть территорию тюрьмы. Чертовы часы все еще рефреном звучат в голове и заставляют меня прикрыть глаза, едва я оказываюсь на заднем сидении черного кадиллака и прикрываю глаза, дав указания водителю ехать в аэропорт. Да, жизнь продолжается, как раньше уже не будет. И в этом куда больше надежды.