Я и моя шизофрения

Влюбляться настолько сильно, что хочется ударить сначала себя, а потом стену, очень неприятно. Неприятно до жгучей злости где-то в районе солнечного сплетения, до дерущихся – метафорических – скорпионов в голове, до непонятного желания сидеть ночью на подоконнике и жалобно подвывать песням One Direction. Как ванильный двенадцатилетний ребенок. Дорогой дневник, сегодня Х. три с половиной раза посмотрел в мою сторону. Наших детей будут звать Кевин, Розмари и Итан. А моя фамилия мне и так уже давно не нравится. Ну, вот это чувство. Паршивое чувство. Роль двух скорпионов в моей голове сегодня играют Майкл Джексон и Алекс Тёрнер. Пытаются перебить друг друга, перекричать, перепеть, смешиваясь в совершенно безумный и одному мне понятный мэшап. Их интересуют совершенно разные, но в то же время до боли одинаковые вещи: Майкл спрашивает, помню ли я, как влюбился, а Алексу хочется знать, приползу ли я обратно к нему. Тише, мальчики, соблюдайте очередь, меня на всех хватит. Я сползаю по стене и утыкаюсь головой в колени. Для получения роли в плохой драме мне остается только пустить скупую слезу, которая будет медленно катиться по мужественной линии моей челюсти и заставлять зрителей рыдать навзрыд. А ты помнишь время, когда мы влюбились друг в друга? А ты помнишь дату своего рождения, хочется спросить мне. Помнишь свою первую песню, Майкл? Помнишь восторг на лицах фанатов? Вот и я помню. Оно ведь выжжено у меня на черепной коробке, выцарапано, вырезано ножом, выведено перманентным маркером, и отбеливатель поможет только в том случае, если я начну его пить. Литрами, канистрами, колодцами. Потому что чертов ублюдок сначала бросается уменьшительно-ласкательными прозвищами, которые мне хочется преуменьшено-ласково засунуть ему обратно в глотку, а потом смотрит на меня так, будто я единственное, что вообще имеет значение в мире – и я даже не знаю, что это за мир, всеобщий, мой, наш, его собственный? Потому что сначала он ходит весь такой неприступный, как гребанная Бастилия до четырнадцатого июля, выпячивая грудь колесом и зажимая сигарету между зубами, а потом берет меня за руку, словно это самая естественная вещь на свете; одновременно хочется и сжать его пальцы, и сломать их. Потому что сначала это «Рука после утреннего душа не устала?» и «Я принесу презервативы, а ты не забудь принять противозачаточное», а потом «Даже не думай приходить, если проспишь меньше восьми часов» и «Я купил человеческой еды, потому что ты превратишься в кофейное зерно, если выпьешь хоть еще одну кружку». Страна контрастов, блять. Хоинголяндия. Вперед, Тёрнер, твоя очередь. У тебя столько вопросов, что ты просто не можешь ожидать, что я отвечу на каждый из них. Почему я до сих пор разговариваю с собственным подсознанием? Примечательная выходит картина. «Я и моя шизофрения». Грифель. Две тысячи какой-то-там год. Подарена музею анонимным художником, утверждавшим, что он знаком с арктической обезьяной и мертвецом. А ты все еще хочешь знать, приползу ли я обратно, Алекс? Приползу. На четвереньках, по-пластунски, оставляя позади полыхающую праведным негодованием гордость и втаптывая в дерьмо чувство собственного достоинства. Думаю ли о том, чтобы позвонить, когда уровень алкоголя в крови в несколько раз превышает норму? Думаю. Когда по венам течет виски и перед глазами стоит пелена, когда в артериях пузырится шампанское и разум заволакивает туманом, когда в голове шумит от дешевого рома и внутренние органы начинают отплясывать залихватскую сальсу. Набираю номер дрожащими пальцами и отбрасываю телефон в сторону на последней цифре – раз за разом, потому что получается убедить себя в том, что где-то напутал и позвоню не тому человеку. Дерьмо собачье. Я знаю, и мой пьяный мозг тоже знает, что этот номер забит у меня в памяти гораздо лучше своего собственного. Сейчас же мой разум чист, как чертово безоблачное небо, и ясен, как летний день в Севилье. Только Алекс надрывается на задворках сознания, убежденный, что я все еще не дал ответов на все интересующие его вопросы. Ты ведь понимаешь, что увяз глубоко? Хочешь узнать, взаимно ли это чувство? Хватит ли у тебя смелости? Не утруждайся, Алекс. Заткнись, если говорить простым языком. Возьми пример с Майкла. Тот, кажется, сидит в углу и, кажется, смотрит на меня с жалостью. К вечеру, где-то в конце третьего месяца, мои воображаемые друзья осознали, насколько я действительно жалок. День прожит не зря. Можно отправляться спать. Мне снятся бесконечные кружки кофе с молоком, исписанные размашистым почерком листы бумаги, белоснежные рубашки с пятнами крови на воротниках, хитрые глаза с потерявшейся в серой радужке искоркой смеха и ромашки. Середина ночи. Уже не воскресенье, но еще и не понедельник. Я знаю, что увяз, Алекс. Я по уши. В дерьме и прочих жизненных радостях.