Штрих-код

I. Сон

У нее на коже — черное пятно. Прямые полосы на самом затылке. Порядковый номер. Штрих-код. Волосы так коротки, что метку видно отлично. Трис передергивает плечами. Словно скот на скотобойне, товар в огромном магазине, стройными рядами выложенный на полках. Собственно, Приор почти не удивляется. Для Джанин Мэттьюс она — разменный материал, часть драгоценного эксперимента. Девушка и не возражает. Она здесь, в этих четырех стенах, напротив собственного отражения, измученного, уставшего, осунувшегося, ради жизни, а не смерти. Она-то, наверное, сдохнет. Зато другие будут жить. И эта мысль греет Трис Приор душу. Неправильный тест был. Отреченнной в ней слишком много, счетчик процентов вот-вот зашкалит. Девушка фыркает и качает головой. Эрудиция кажется ей стерильной фракцией. Как и Искренность. Здесь все так правильно, так отлажено. Все ходят как по струнке, и цвета лишь бело-голубые, все тона синего. Синий идет глазам Джанин Мэттьюс. Больше этой женщине не идет ничего. Может, волчий оскал, искажающий лицо, такие клыки огромные. Трис почти смешно. Это нервное. Девушка опирается затылком о стену и закрывает глаза. Она находится в большой прямоугольной комнате. Две стены вытянуты, две — коротки, будто обрубыши. И стены — сплошь зеркала. Трис видит себя в каждой поверхности, в полу и на потолке. Она сидит и ждет эксперимента от этой сумасшедшей женщины. Трис вспоминает лицо Питера, ведшего ее сюда, его слова. Он снова обзывал ее Стиффом. Не оригинально как-то. Подлая у него натура. Перебежчик. От мыслей о Калебе девушке больно в груди. Конечно, ее брат никогда не был смелым и самоотверженным, конечно, он многое скрывал, но она и представить не могла, насколько подлой окажется его душа. Наверное, она — самый настоящий Дивергент. Нормы морали для Приор — ничто. Это так, ограничения, придуманные обществом, чтобы тупое стадо было проще держать в узде. Нормы нравственности — вот что ценно. Но нравственность у каждого своя. У Калеба она, кажется, отсутствует начисто. Бессердечный ублюдок. Трис почти шмыгает носом. Ей действительно больно от мысли о предательстве родного брата. Девушка думает о Тобиасе, которого оставила. Просто взяла и ушла. Обманула почти, усыпила бдительность пустыми словами, ложными обещаниями, лживыми поцелуями. Приор тошно от самой себя. Она и не заметила, как поменялась. В какую-то неправильную, исковерканную сторону, взяла не тот курс. Наверное, это неизбежно. Живя в таком мире, скрываясь от травли и охоты, бесконечно опасаясь за собственную безопасность и жизнь, можно стать лишь такой. Трис открывает глаза и смотрит на свое отражение. Ожидание начинает ее утомлять, зудом отзываться на коже, так, что хочется острыми ногтями провести по плечу, содрать кожный покров, забить под ногти ткань тела. Но Приор лишь складывает ладони домиком и прячет в них лицо. Ей остается только ждать. Она видела Мэттьюс. В темно-голубом платье, с крученным в тугой пучок хвостом на голове, с очками на горбинке носа. Глаза ее прожигали. Джанин улыбнулась и пообещала, что использует резервы мозга Трис по максимуму. Девушка лишь ухмыльнулась. Джанин Мэттьюс собирается выжать ее как губку, лишить энергии, сил, жизни и воли. Она готова. Да, почти готова. Джанин говорила что-то о физиологических потребностях человека, таких как сон, пища, вода, безопасность. Она почти с отеческим выражением лица и материнской заботой предупредила об этом Трис. Мол, будь готова к собственному концу. Приор не думает, что ее организм, ее выносливость, ее силы, сокрытые в теле, чем-то отличаются от тех, что имеют простые люди. Скорее, физически она слабее. Что-то есть лишь в ее мозгу. Мэттьюс собирается устроить ей пытку и насладиться собственным триумфом. Трис знает, что живой ей отсюда не выйти. Она с болью в сердце думает о Тобиасе. Наверное, он ее проклянет, кинется за ней, попытается спасти. Приор хочется закачать головой. Не стоит, не нужно. Из-за нее гибнут люди, из-за нее страдают невинные. Она всего лишь девчонка, ценность которой заключается лишь в ее мозгах, работающих с каким-то сбоем, почти что-то гениальным. Какая ирония. Это начинает происходить постепенно. Комната давит всем своим видом. Бесконечные отражения скрюченной тонкой фигуры на полу в сером рождают в сознании мутные образы. Трис кривится, поджимает губы и возводит глаза к потолку, чтобы и там увидеть саму себя. Худую, бледную, лишенную сил. Ждать — искусная пытка. Ей приносят еду, а она вскакивает на ноги. Но человек не появляется, просто подсовывает поднос под дверь. Приор смотрит на обед скептически, но потом решает не упрямиться. Она ест в полной тишине, в компании самой себя, отзеркаленной, будто размноженной. Приор становится не по себе. Она отпихивает поднос ногой, туда, к двери, и снова замирает. Трис вертит головой. Она уверена, что где-то здесь, в этой клетке, есть камеры видеонаблюдения. Девушке совсем невдомек, что стеклянный прямоугольник, состоящий из сплошных зеркал, являет собой прозрачную камеру, где любое ее движение видно со всех ракурсов. В крови Трис бегут датчики, вколотые верной рукой перед тем, как она оказалась здесь, внутри. Они прикрепляются к ее спинному и головному мозгу, считывают каждый импульс, каждую реакцию, малейшее движение мысли. Трис и не знает, что на нее направлен цепкий взгляд Джанин Мэттьюс, женщины сухой, вышколенной наукой, не знающей ничего, кроме науки. Она — ее любовник, ее лучшая подруга, ее цель, ее мечта. Когда Джанин Мэттьюс нажимает на кнопку планшета, что держит в руках, то ад для Трис Приор начинается. Девушка открывает глаза резко, когда все помещение гаснет. Она моргает, осматривается, вытягивает руку, но видит лишь темень, такую плотную, будто ее можно пощупать. Лишь протяни руку, прикоснись к воздуху, и он отпружинит. Трис не по себе. Она чувствует какой-то подвох, хмурит брови. Проходит минута и вспыхивает яркий, слепящий свет. Он режет глаза до слез. Приор морщится, вскидывает руку, стараясь защититься от ламп. Но они, кажется, везде: светят со всех сторон, идут от самого пола и с потолка. Девушка закрывает глаза. Ей становится все сильнее и сильнее не по себе, что-то внутри скребет в самой глотке, будто сообщает, что дальше будет лишь хуже. Свет гаснет ровно через одну минуту, чтобы включиться вновь с тем же временным интервалом, ослепить. Трис моргает, пытаясь привыкнуть, а игра в кошки-мышки начинается. То светло, то темно, то светло, то темно. Ровно минута. Трис приваливается к стене, почти истерично смеется, качает головой. Она не сможет уснуть. Только не при таком раскладе. Через час к мельканию света прибавляется музыка. Какие-то сумасшедшие, городские ритмы. Биты режут барабанные перепонки, дробно стучат в мозгу. Приор кажется, что под такую музыку танцевали ритуальные танцы дикие племена, которые когда-то населяли большую планету. Свет мигает с минутной частотой, не позволяя глазам адаптироваться к происходящему. Слезы текут самопроизвольно. Это не душа, это простая физиология, не способная справиться с теми условиями, что ей навязывают. Через час музыка замолкает, а свет продолжает мигать. Темнота накрывает покрывалом, плотным, будто шерстяным. И лишь тогда, одну эту чертову минуту Трис переводит дух. А потом слепящий белый свет. Через час музыка включается снова. Она бьет и бьет в самое основание черепа, будто долбит изнутри. Как дятел по дереву. Трис не может спать. Она не может лечь, свернуться клубком и закрыть глаза. Сначала ей не хочется. Сплошная какофония света и звука не дает спокойно продохнуть, воздействует на голову, вызывая страшные боли. Словно ей растягивают череп, давят на виски отбойным молотом. Приор считает минуты. Вот выключается свет. Одна минута. Вот включается. Вторая минута. Третья. Четвертая. Пятая. Механический процесс счета отвлекает от боли, от жжения, от зуда. Девушка зажимает уши руками, когда снова гремит музыка. Начинает считать минуты вслух. Чтобы было легче, чтобы сердце в глотке так не колотилось. Проходят ровно сутки. А пытка все не прекращается. Музыка. Свет. Ей приносят еду, но Трис даже не видит поднос, скрюченная в углу, задавленная болью в голове, мутными образами перед глазами. На третьи сутки у нее идет кровь носом. А боль разрастается до пульсирующего органа. Девушке кажется, что там, внутри ее черепа, набухает какой-то инородный элемент. Он будто губка впитывает в себя влагу, вот-вот и ему станет тесно в черепной коробке, и тогда ее голова взорвется, мозги залепят зеркальные стены. Музыка и свет повторяются с не меняющейся периодичностью. Трис вытирает нос рукавом кофты, окончательно теряя ориентиры мира. Ей кажется, что она здесь, но в то же время не здесь. Она почти улыбается, видя лица родителей. Живые, румяные, налитые здоровым цветом. Мать улыбается ей в ответ, а у отца ласковые глаза. Трис плачет. От облегчения, от стыда, от боли. Мать тянет к ней руки. Теплые, родные. Девушка знает, какие они на ощупь, как много в них сокрыто силы. Трис тянется в ответ. Но вот лица родителей меняют цвет. Синевато-белые, с запавшими глазницами, с обтянутыми кожей скулами, и кровь выступает на губах. Она капает вниз, багряными кляксами застывает на серой одежде Отреченных. А мать размыкает губы, которые тут же образуют черную дыру, и говорит, говорит, говорит, повторяет словно заклинание. Ты убила нас. Ты убила нас. Ты убила нас. Лица отца и матери сменяются лицами Калеба и Тобиаса. Брат улыбается. Его рот растягивается в самодовольной улыбке, той самой, что так присуща Эрудитам, знающим, кажется, как достоверно и досконально устроен этот мир. В его взгляде — презрение, в его позе — насмешка. Трис почти слышит, как издевательское сестренка срывается с его губ. Тобиас рядом с ним смеется. Так широко раскрывает рот, исторгает дикие страшные звуки. Рука Приор нащупывает холодное стекло под собой. Ладонь прижимается к зеркальной поверхности. И девушка напоминает себе о том, что это — лишь ее воображение, собственные страхи, которые так мучают ее. Это все из-за бессонницы, из-за звуков и света. Это как в симуляции, вызванной сывороткой. Только сейчас вместо сыворотки — недосыпание и внешние факторы. Ее организм сдается, почти не борется. Трис слышит, как грохочет музыка, видит, как мигают перед ней цветными пятнами стены, чувствует, как пульсирует и раздувается голова, набухает в самых висках. Приор готовится к тому, что сейчас умрет. Боли слишком много. И еще какой-то размытый силуэт. Кто-то накрывает ее одеялом, подсовывает под голову подушку. Мягкую, такую мягкую, что девушка вцепляется в нее всеми пальцами, зарывается носом. И вдруг приходит осознание, что наступает тишина. Она лежит в стеклянной коробке и не чувствует ничего. Ни звука, ни света. Трис Приор не знала, что можно испытывать такое облегчение. Его словно ощущаешь всем своим существом. Пульсация в голове, как едкий комар, жужжащий над самым ухом, кажется ничем, по сравнению с той волной гигантского чувства свободы и безопасности хоть на время. Кончено. Просто кончено. Трис Приор плачет в подушку, да так и засыпает. С размазанной кровью под самым носом, с солеными щеками и опухшим лицом. Джанин Мэттьюс довольно улыбается, стоя по ту сторону огромной стеклянной коробки, смотря на испытуемую. — Номер пять шесть пять хорошо справляется. Другие не могли пройти даже первый этап. — Она опускает глаза на планшет, потом поднимает их на большой экран, на котором расположена подробная схема мозга Трис Приор со всеми записанными реакциями. — Питер, — говорит Джанин, когда юноша появляется в дверях лаборатории. — Я не приказывала создавать ей комфортные условия для сна. — Хэйес так и останавливается на первой ступеньке лестницы. — Но пусть будет так. Пусть поспит. Впереди второй этап. Питер Хэйес кривится. Стифф его раздражает. Он ее ненавидит. Но почему-то смотреть на ее мучения ему было тошно. Питер думает о том, что, видимо, растерял не всю человечность, как ему того хотелось. И отчего-то криво улыбается. Едва-едва. Бросает взгляд на Калеба Приора. Братец-то девки еще хуже него оказался. Какая досада.

II. Голод

Трис Приор просыпается с чувством голода. Она открывает глаза и долго смотрит на потолок над собой. Там, в этих правильно очерченных зеркалах, спаянных и подогнанных так верно, что даже не видно линий соединения материала, она отражается страшным, чумным видением. У нее кровь под носом. И девушка убирает ее пальцами, соскребает засохшие остатки ногтями, загоняя себе туда багряный цвет. Страшно смотрится. Но Приор лишь бросает руку на одеяло. Одеяло! Девушка хмурится, едва вспоминая, как кто-то укрыл ее и подложил под голову подушку. Ткань мягкая и теплая. Пленникам обычно такую не дают. Странно это. Трис прикасается ладонями к своему лицу, ощущая большую опухоль щек, словно ее кожу сложили в несколько слоев. Морщится. Пройдет это. Приор садится. Голова тяжелая, налитая чугуном, но боли нет. Лишь легкий зуд, который бывает после сильного удара или хмельной ночи. Трис старается все еще поводить ею осторожно, не вертеть во все стороны. Слишком много неприятных, болезненных ощущений за короткий срок. Она не знает, сколько часов проспала. Она думает, что много. А на мониторе значится: «Время, которое проспал объект шесть пять шесть равно тридцати шести часам». Трис боится вставать. Ей кажется, что ее тут же замутит, но чувство голода кусает в самое основание горла, едва крутит живот. Приор смутно вспоминает о том, что ей несколько раз приносили еду на подносе. Девушка оглядывается, но комната чиста. Значит, еще принесут. Она ведь нужна Джанин Мэттьюс живой. Трис кутается в одеяло, прячется от собственных многочисленных отражений под его плотной тканью, создает свой маленький мирок в этой стеклянной коробке. По-детски это, конечно, глупо. Но Приор необходима хоть иллюзия безопасности. Мы ведь готовы верить даже в фантомов, бездумно и пусто. Было бы во что верить. Без веры человек загнется, не сможет сделать и шага. Вера Трис Приор истончается, песком убегает сквозь пальцы. Девушке не по себе. Она знает, что это было всего лишь первое испытание, вызвавшее у нее такую боль, аж до слез на глазах. Трис казалось, что она не справится, что сдастся здесь и сейчас, что не вытерпит более. На симуляции во время инициации не было так страшно и так больно. Приор приходит к задумчивому выводу, что боится физической боли. Она разъедает ее, как кожу разъедает кислота. Трис больше не хочет боли, но знает, что это неизбежно. У Мэттьюс целый мешок ядовитых ощущений и мрачных чувств. И Трис дает слабину. Она накрывает себя одеялом с головой, сворачивается в кокон, словно бабочка во время спячки. Девушка лежит, смотрит на материю, едва просвечивающую сквозь неплотную вязку одеяла. Она думает о Тобиасе. И сейчас с такой тоской вспоминает то, как устраивалась в его объятиях, ощущая, как его подбородок давит на ее затылок. Она всегда жаловалась, что он у него острый и колет щетиной. Он тихо посмеивался и сжимал ее лишь сильнее. Конечно, она деланно сопротивлялась, наигранно возмущалась, а потом они так долго целовались. Трис еще помнит, какое у него твердое, крепкое тело, какой он теплый, какой родной. У Приор наворачиваются слезы на глаза, и она резким, хлестким движением стирает их. Не хватало еще плакать в пасти монстра. Ее слабость должна быть вызвана лишь пытками, но не теми эмоциями, которые сейчас схватывают ей горло. Она сама выбрала, сама решилась. Она могла бы быть сейчас с Итоном, держать его за руку и чувствовать огромную вину за вереницу смертей. Она еще помнит, как Марлен шагнула в самый низ, как ее тело с глухим стуком ударилось о камень, как кровь расплылась темным пятном. Трис бы этого не выдержала. Девушка знает. Еду не приносят. Проходит час, два, минуты сменяются минутами, но Приор не слышит шуршания двигаемого подноса по стеклу. Девушке становится жарко, и она сдергивает одеяло с головы. Волосы ее торчат ершом. Она видит это в зеркало. Трис неуклюже приглаживает их пальцами. Скатавшиеся, потерявшие весь свой блеск, как и ее глаза. Потухшие. Трис лишь глубоко вдыхает. Она давит себе ладонью на затылок, где на коже горит выведенный лазером штрих-код. Приор мерзко от этого, и она отдергивает руку. Ей начинается казаться, что через некоторое время что-то происходит. Становится душно, практически жарко. Девушка отпихивает от себя одеяло и чуть расстегивает пуговицы на рубашке, оголяя линию ключиц. Куртка давно валяется рядом. Приор душно. Она хмурится, облизывает губы и понимает, что ей необходимы еда и вода. У нее уже начинает высыхать ротовая полость, а горло неприятно ведет, как и желудок. Температура в коробке лишь повышается. Трис вскакивает на ноги, и у нее кружит голову, зеркала вращаются. Она приваливается к стене спиной. Стоит, дышит. Ей надо есть. Трис Приор понимает, в чем заключается вторая пытка, когда проходят сутки. Она лежит, накрытая одеялом, и практически не шевелится. Температура скачет как бешеная, бросая то в жар, то в холод. Трис то стягивает с себя приятную, шелковистую ткань, сдирает с себя одежду, иногда откровенно не заботясь о том, сколько кожи она обнажает, то надевает все обратно, задвигая собачку замка под самое горло и кутаясь в одеяло. Питер Хэйес по ту сторону смотрит на нее не без интереса. Он говорит себе, что ищет в ней изъяны. Вон слишком острые локти, маленькая грудь, похожая на две торчащие кнопки, слишком большие мышцы голеней, жуткая прическа, делающая ее похожей на пацана. Но он замечает, что у нее красивая длинная шея, фигурные ключицы, тонкие запястья. Питер знает, что ближайшие два дня она снова будет почти рыдать, испытывая острую потребность в пище и воде. Джанин Мэттьюс лишь хмурит брови. Девушка замирает недвижной позой в углу. Еду ей никто не принесет. Как и воду. Это понятно. Первое испытание длилось три дня. Трис боится думать, сколько отведено на это. Она знает, почему меняется температура в стеклянной коробке. Так организм становится слабее, быстрее расходует свои потенциалы и возможности к выживанию, сокрытые в клетках. Трис почти смешно. Мэттьюс все-таки такая сука. На вторые сутки желудок начинает болеть. Она ведь почти не ела при первом испытании. Боль была невмоготу, и думать о чем-то ином было тяжело. У нее спазмирует горло, схватывает стальной ладонью, давит и скребет. Вся ротовая полость начинает сохнуть, высыхать с каждой минутой, особенно, когда стекла раскаляются до такого предела, что невозможно сидеть. Трис складывает одеяло в несколько слоев, кладет сверху подушку и садится на этот импровизированный стул. Стоять она не в состоянии, слишком измученная всем, что происходит. Мэттьюс изводит ее как лабораторного зверька, большую белую крысу, загнанную и мечущуюся. На третьи сутки Трис не может сидеть. Лишь лежать. Стекло обжигает ей кожу, и она едва слабо стонет. В голове мелькает мысль, что голодай она в иной ситуации, в более спокойной обстановке, не ожидай подвоха, ей бы не было так резко и сильно плохо. Джанин Мэттьюс каждым своим действием создает для нее адские условия, нечеловеческие, лишенные любого признака сострадания. Приор почти смешно. Это же Мэттьюс, лидер Эрудиции! У этой женщины вместо души компьютер, системный диск на определенное количество гигабайтов. И папки под названием «Чувства» на нем нет. Трис Приор думает о том, что умирает, когда вместо собственного отражения в зеркальном потолке видит лицо Кристины. Оно у нее заплаканное, глаза красные, а губы дрожат. Во взгляде горит ярое обвинение. Трис решает, что сходит с ума. Она вздрагивает и дергается, почти подлетает на месте, как ей кажется, хотя на самом деле совершает лишь слабое шевеление, когда ей видится, что рядом с ней лежит Уилл. Взгляд у него стеклянный, во лбу дымящаяся дыра, из нее сочится кровь. Трис почти рвет желудочным соком, а щеки становятся солеными. У нее трясутся плечи, вздрагивает вся хрупкая, тонкая фигура. Она не может этого вынести. Эти образы, вызванные физической болью, страшными пограничными состояниями организма — самое жуткое. И в них виновата она сама. Трис знает, что ей не вкалывали никакую сыворотку, не подключали ни к каким аппаратам. Это она сама воссоздает это в собственном мозгу, рисует страшные картинки. На смену мертвому Уиллу приходит мертвая Марлен. У нее растрепались все волосы, и лицо, такое спокойное мгновение назад, вдруг начинает искажаться, деформироваться со страшной силой. Как под ударами биты ей ломает нос, вбивает глаза в череп, сносит губы, оставляя лишь окровавленный кусок мяса. Трис знает, что орала бы, если бы могла. Но горло сухое, сил нет, и лишь слабо подрагивают пальцы. Изуродованное лицо Марлен преобразуется в родные до боли черты. Сначала Тобиас почти улыбается ей. У Трис вновь вздрагивают плечи. Ей хочется замотать головой. Итон мертвеет в одно мгновение. Тонкая ярко-алая струйка бежит из правого угла его рта. Приор тянет к нему руку, но образ любимого человека рассеивается талой дымкой, а она чувствует, как ее поддерживают чьи-то ладони. — Эй, сядь, — голос мужской, недовольный. — Стифф, черт тебя дери, сядь. А то сдохнешь так. Питер. Трис с трудом разлепляет глаза, а чужие руки суют в ее слабые ладони бутылку с водой. Приор не может удержать ее пальцами. Она выскальзывает, и Хэйес едва успевает подхватить пластик. — Мда, убогость из девушки точно не вытравить, — раздается над ее ухом. — Я не верю, что говорю это, но обопрись на меня, — Трис чувствует, как ее тело ведет куда-то в сторону, как лопатки вдавливаются в чужую грудь. Твердую, насколько она может судить. Мужские руки подхватывают ее подмышки, бутылка оказывается у самого ее рта, и она ощущает запах живительной влаги. Первые капли попадают на язык, и Трис кажется, что ничего слаще она в жизни не пробовала. Девушка пытается схватить бутылку дрожащими пальцами. — Аккуратнее, Стифф. Тебе не стоит пить много. Подохнешь еще. Мэттьюс будет недовольна. А Трис плевать, что рядом Питер, что она опирается о его грудь, что практически закована в его мышцы, потому что он держит ее, помогает пить. Она лишь совершает жадные глотательные движения, ощущая, наслаждаясь каждым мгновением, когда вода скользит по горлу в самый низ. — Вот так, хорошая девочка, — ухмыляется Хэйес за ее спиной. — На подносе еда, убогая. Не думай, что я буду кормить тебя с рук. — Он фыркает и отстраняет Трис от себя. Грубо, конечно. Так, что девушка заваливается вперед, ударяясь локтями, а юноша уже встает на ноги. — Только ешь медленно. Мой тебе совет. — Спасибо, — слово благодарности срывается с ее дрожащих губ прежде, чем она успевает подумать. Это же Питер Хэйес. Толку его благодарить? У Трис все плывет перед глазами. Она мотает головой, фокусирует взгляд на подносе и протягивает руку, чтобы обхватить пальцами ломтик белого хлеба. Он пахнет так ароматно, что у нее рот тут же наполняется слюной. Приор знает, что голодна, зверски, страшно голодна. Но заставляет начать себя есть постепенно, проглатывать кусочек за кусочком, ощущать, как пережеванная пища скользит по гортани. У нее все еще дрожат пальцы. А Питер Хэйес останавливается в дверях. — Знаешь, Стифф, ты неплохо держишься. Трис чуть не давится хлебом, а юноша уже исчезает, оставляя девушку один на один с едой и собственными удивленными отражениями. Приор почему-то косится на подушку и одеяло. Смутные подозрения закрадываются в ее голову. А потом центром вселенной вновь становится еда и вода. Трис Приор знает одно — она никогда не хотела бы голодать.

III. Секс

Питер Хэйес приходит на следующие сутки. Просто открывает дверь и вкалывает спящей Трис что-то в шею. От стального поцелуя холодной иглы девушка тут же распахивает глаза. Спит она беспокойно и вяло, измученная и уставшая. Вот-вот и треснет что-то внутри, с ощутимым хрустом. Приор смотрит на юношу несколько долгих секунд, а потом вдруг дергается от испуга и удивления. — Ну ты и шизанутая, — тянет он. Трис прикасается пальцами к месту укола. Кожа практически гладкая, даже небольшая кнопка не наливается. Она с опаской смотрит на Питера. Странно, но такой привычной, едкой ненависти к нему она не испытывает, и того самого вязкого раздражения, которое он всегда в ней вызывал. Хэйес — ее единственная связь с внешним миром. Он, конечно, собачонка Мэттьюс, через него она говорит с Приор, дает какие-то команды. Но Трис понимает, что сам юноша мог бы обращаться с ней гораздо хуже. Сейчас столько простора для глумления и издевательств. Он может станцевать на ее костях, выбить любой ритм и темп. Но вместо этого Питер зачем-то относится к ней чуть человечнее, чем было всегда. — Что это? — тихо спрашивает девушка. — Ничего хорошего, Стифф, — говорит он. — Но ты ведь хорошее и не ждешь, правда? Трис хочется зашвырнуть чем-нибудь в удаляющуюся мужскую спину. Питер Хэйес — это Питер Хэйес. Такие, как он, не меняются. Это все мнимое, видимое, пыль в глаза. Приор злится еще некоторое время, гневно сводит брови и чешет сгрызенными ногтями шею. Какой-то зуд непонятный. Она лишь передергивает плечами и ложится на одеяло. Девушка лениво рассматривает свое отражение, ожидая, когда очередной этап испытаний начнется. На Трис накатывает поразительная апатия. Джанин и так сделала с ней много плохого, болезненного, того, что могло ее убить. Да почти убило. Мэттьюс изнашивает ее организм каждым своим действием. Девушка думает о том, что это уже не важно. Вряд ли сука из Эрудиции отпустит ее живой. Это было бы слишком хорошо для правды. И мысль о скорой смерти уже не пугает Трис. Она настолько истощена, что плохо эмоционально реагирует на любые внешние факторы. Где-то на дне сознания теплится любопытство и страх, мешается в единый организм спаянных чувств. Девушка начинает понимать, что за сыворотку вколол ей Питер, когда помимо шеи чешет собственные руки, прижимает запястья к груди, где под кофтой зудят напрягшиеся соски, а еще ниже, в самом низу живота, меж бедер, все начинает гореть. Трис лишь сводит ноги, зажимает ладони между коленей, ведет головой. Она знает, что за сыворотка попала к ней в организм. Хэйес прав. Ничего хорошего. Жжение и зуд в теле становятся просто невыносимыми. Трис прижимает руки к груди со всей силы, так, чтобы надавить на ноющие соски. Заглушить желание болью, вдавить тугие горошины в плоть. Она заламывает себе пальцы и руки, только бы не коснуться своей промежности. Это ведь именно то, чего хочет Мэттьюс: посмотреть, как Приор сдается, как хоть что-то, вроде афродизиака, делает ее покорной и слабой, ведомой собственными желаниями. Это всего лишь физиология. И с ней бороться можно. Трис старается дышать размеренно, хотя кожа ее горит под одеждой. Девушка не выдерживает. Она так сильно расстегивает рубашку, оголяющую ее руки по самые плечи. Ложбинка меж грудей становится видна, и татуировка на ключице. Приор стягивает джинсы, оставаясь лишь в простых плавках. Ей плевать, что ее может кто-то видеть. Чем меньше прикосновений к ее телу ткани, тем лучше. Сердце в груди стучит сильно и громко, почти глухо. Трис закрывает глаза и старается ни о чем не думать. Или же думать о чем-то таком, что убивает желание. О собственной рвоте, о боли в голове, о мертвых родителях, о мертвом Уилле, об обвинениях Кристины, о том, как пуля входит в тело. Пусть это будет боль и страх, пусть ей будет плохо. Главное — успокоить тело. Разум и плоть — плохо связаны. Вот что понимает Трис, когда ощущает, как болезненно трутся о материю соски. Ей необходимо, чтобы кто-то сжал ее грудь, сильно, грубо. Даже ее ладони сойдут. Она ерзает на одном месте, трет бедра друг о друга, потому что чувствует, как плавки намокают. Простая реакция тела. Девушка вспоминает Тобиаса, но думать о нем в таком состоянии — верх глупости. Поэтому Трис мотает головой и старается сосредоточиться на мыслях о войне, даже столь мазохистки проигрывает в голове сцену смерти матери. А тело горит. Приор считает, что ей мучиться ровно три дня. Как и на предыдущих двух этапах, но все кончается гораздо быстрее. Дверь открывается через пару часов, когда девушка лишь усилием воли не касается своей груди и ноющей промежности. Мэттьюс решила сотворить из нее суку во время течки, которая просит кобеля. Это проверка. Трис понимает. Врожденный инстинкт к продолжению жизни, первичная потребность животного уровня. Да, Трис все отлично понимает. Но есть в этом испытании что-то садистское, почти насмехающееся. Питер Хэйес приводит с собой четверых мужчин. Девушка лишь приоткрывает рот от удивления, а потом спешно захлопывает его. Ее мысли стремительно вращаются в мозгу. Она облизывает губы и почти истерично хмыкает. Кажется, она понимает. Суть не в том, чтобы извести ее нуждой в сексе, этой потребностью. Суть в том, чтобы заставить ее изнывать от неудовлетворенного желания энное количество часов, а потом дать разрядку. Трис хлопает глазами, понимая. Ей придется с кем-то переспать. И Приор лишь поднимает беспомощные глаза на Питера. Тот отчего-то на нее не смотрит. — Выбирай, — говорит юноша. — Двоих. Приказ Джанин. — П… Почему двоих? — Трис аж заикается от неожиданности. — Приказ. — Вот и все, что отвечает Хэйес и все же поднимает голову. Она смотрит на него несколько секунд, толком не подозревая о том, какая ярая просьба стоит в ее глазах. — Ладно, — кивает девушка. — Первые два. Она выбирает наугад, толком даже не смотря. Просто указывает и все. Какая разница, чей член окажется в ней? Все равно это будет не тот мужчина, которого она желает. Тот далеко. Тот был бы нежным и ласковым, тот бы не сделал ей больно. Трис уверена, что эти двое трахнут ее, отымеют по-жесткому, так, что она потом едва сможет ходить. Но ей отчего-то безразлично. Приходит запоздалая мысль, что с безразличия начинается путь в никуда. Но девушка позволяет подхватить себя подмышки, швырнуть на расстеленное одеяло, так, что она выгнется и зашипит от боли. Хорошее же начало. Она чувствует, как чужие руки незнакомцев освобождают ее от жалких остатков материи. Рубашка трещит по швам, плавки оказываются отброшены в сторону. Трис лишь закрывает глаза. Она не знает своих насильников. Мельком видела лишь бритый череп, татуировки по телу. Мужчины. Взрослые. Гораздо старше нее. Чьи-то пальцы пробираются меж ее ног, давят на складки кожи, утопают в смазке. Трис кривится. Ей не стыдно, не страшно, может, едва неприятно. И тогда она понимает окончательно, что со страшной силой теряет вкус к жизни. — Стойте. Голос не кричит, говорит громко и уверенно. Приор аж глаза от удивления распахивает. — Джанин, — произносит Питер, смотря на свое собственное отражение, так, словно там находится Мэттьюс, — я хочу это сделать. — Трис чувствует, как к ней возвращаются все ощущения, а глаза так и расширяются, будто на пол-лица. — Тебе нужно, чтобы кто-то ее трахнул. Так какая разница: я или они? Я давно мечтал ее уничтожить. Позволь. — Забавный ты мальчик, — Приор дергается как от удара плетью, когда слышит холодный голос Джанин Мэттьюс. — Неужели так хочешь доломать бедную девочку? — Трис готова поклясться, что слышит в чужих интонациях смех. — Ладно, Питер. Делай. Один справишься? — и совершенно точно насмешка, но Хэйес и бровью не ведет. Питер делает простое движение головой, показывая мужчинам на дверь. А сам начинает раздеваться. Девушка тупо смотрит на него, забывая моргать. Она видит, как он кидает куртку на зеркальный пол, как стягивает футболку через голову, обнажая собственную грудь. Трис как-то отрешенно замечает, что Питер такой же, как и все Бесстрашные. Тренированный и шрамированный. Он освобождается от ботинок, стягивает черные штаны, а затем белье, кидая все это в груду одежды. Как только он делает шаг к Приор, та каменеет и почти взвивается на ноги, но Питер оказывается быстрее. И это ожидаемо. Она ведь так измучена и слаба, лишенная сил и душевного покоя. Юноша распластывает ее тело под собой. А Трис лишь судорожно втягивает носом воздух. Лучше бы это были те мужчины, которых она не знает. Только не этот человек. Только не он. — Не дергайся, Стифф, — шипит он ей на ухо, а она ощущает, как близко его лицо, так, что она чувствует чужое дыхание на своей щеке. И мужское тело, твердое, поджарое. Совсем не мальчишка. Бесстрашный же. Чего она ждала? Трис почти давится воздухом, и злые слезы закипают на самой кромке глаз. — Какой же ты ублюдок… — ей хочется выплюнуть эти слова ядовито, но выходит как-то жалко, почти со всхлипом. — Нет, — качает он головой, — я не ублюдок, убогая. Я тебя спасаю. — Что?! — Не ори. — Он давит пальцами на ее запястья. До боли. — Те двое парней, здоровенные такие, старше нас с тобой, перетрахали много девок. Джанин их для этого использует. До тебя тут были Дивергенты, и тестировала она их похожим образом. После ебли с одним из этих четырех девки все были в крови. Они садисты, понимаешь? — Трис вдруг осознает, что он смотрит ей прямо в глаза, и лицо такое серьезное. Питер не насмехается, не лжет, не ерничает, не издевается. Он просто говорит. — Когда Джанин наскучивает, она заставляет их ловить баб и развлекаться с ними на ее глазах. Она таким образом получает удовлетворение. Я случайно видел это. Так что, пожалуйста, Стифф, заткнись и расслабься. Учитывая, что ты накачена афродизиаком под завязку, тебе не будет больно и даже понравится. — Я не девственница, — вдруг выпаливает Трис. Питер же лукаво изгибает бровь. — Вот как. Четыре — шустрый малый. А теперь молчи. Хочешь — представь, что это не я. — Зачем… — но юноша перебивает ее. — Заткнись ты уже. Иначе меня с тебя стащат за то, что мы тут чешем языками. Поэтому просто молчи. Трис Приор чувствует себя странно. Ее тело вибрирует и предвкушает, каждую мышцу пьянит близость мужчины. И эта странная рябь, так, что аж горло схватывает. А в глубине души тошно. Девушка старается не думать о Тобиасе, об этой вынужденной физической измене, о том, что сейчас сольется с тем, кого так ненавидит и кто, по иронии, не иначе, стал ее спасательным кругом. Мир перевернутый, неправильный. Так быть не должно. Питер проникает в ее тело одним легким движением. Трис действительно не чувствует никакой боли. Лишь прогибается в пояснице и отворачивает голову, а юноша склоняется ниже, и мужской нос касается женского уха. Он начинает толкаться в нее ритмично, двигая бедрами. И оба слышат, как шлепает влажная кожа. Трис отрешенно замечает, что ее телу нравится, что в поясницу бьют сладкие импульсы. Она даже ноги чуть шире разводит. Питер над ней напряжен. Его член утопает в ее смазке, твердый, налитой силой. Приор подносит руку к губам и закрывает их ладонью. У нее на глазах слезы горят. Ей тошно и противно. Питер же отдирает ее руку ото рта, заводит куда-то ей за голову, крепко держит. — Трис, — ее это удивляет до такой степени, что девушка даже голову поворачивает. Хэйесу тяжело говорить, дыхание сбивается, мышцы рук напряженные. — Не ной, — произносит он. — Не думай, что мне так уж нравится тебя трахать. — Она кривится, изгибает рот чем-то противным. — Хочешь, чтобы это быстрее закончилось? — Приор закусывает губу и кивает. — Тогда помоги мне. Делай тоже что-нибудь, не лежи бревном. Как ни странно, но она подчиняется. Ведь если закрыть глаза, то можно понять, что у него молодое, тренированное тело, вибрирующие под кожей мышцы, взмыленная кожа, сиплое дыхание и твердый член, которым он явно умеет пользоваться. Трис думает о том, чтобы вообразить Тобиаса, но в какой-то миг эта мысль представляется крамольной. Ее ладони скользят по мужской шее, и девушке кажется, что она слышит скрип зубов. Она обнимает юношу ногами, чуть вскидывает бедра, и вот сейчас Питер совершенно точно стонет. Его движения становятся хаотичнее, резче, грубее, глубже. А она приоткрывает рот, едва втягивая в себя воздух. Они оба взмыленные, разгоряченные. Мужские губы шарят по линии ее подбородка. И толчок за толчком, так, что Трис изгибается в пояснице раз за разом, пока хаотичность движений не становится беспорядочной, пока девушка вновь широко не раскрывает рот, запрокидывая голову, а Питер лбом упирается куда-то в ее плечо. Загнанный, тяжело дышащий. Приор пытается прочувствовать свои конечности, хоть пальцем пошевелить. Она открывает глаза и косит свой взгляд на юношу. Тот смотрит на нее в ответ. Они замирают так на несколько секунд, пока Хэйес не фыркает, не отталкивается руками, вынимая из нее член, и не садится рядом. Трис лишь смотрит на линию его позвоночника, идущую через всю спину. Девушка долго лежит без сна. Одеяло хранит в себе запах секса, чужой пот. Трис закрывает глаза и раз за разом вспоминает Хэйеса. Она задается вопросом, зачем он ей помог, какую цель преследовал, что было выгодно для него. Питер помогает ей зачем-то. Знать бы еще, в чем причина. А потом события закручиваются со страшной силой. Трис Приор сбегает из фракции Эрудиции вместе с Тобиасом Итоном. Он приходит за ней, и она кидается на шею Четыре на глазах у помогающего им Питера Хэйеса. Она так тесно обнимает Итона, прижимается с такой силой, что мужчина едва отрывает ее от себя. Трис хочется заплакать — у нее ведь действительно блестят глаза. Тобиас настолько родной, настолько любимый, что у нее руки дрожат, когда она касается его, а он сует ей в ладони пистолет. — Ребята, давайте потом, — говорит Питер, и Трис поворачивает голову. Она смотрит на него несколько секунд, которые кажутся непозволительно долгими. — Да, — вдруг кивает девушка, — идем, — и тихо так. Питер провожает их до запасного выхода, а сам остается в Эрудиции. Трис лишь качает головой, хмурит брови и не понимает. — Идем с нами, — девушка почти просит. — Стифф… — он ухмыляется, едва задирает подбородок, залихватски так. — Питер, я… — Давай без этого. Считай, что во мне не так мало человечности и гуманности, как все всегда думали. Сойдемся на том, что мне стало тебя жаль. А теперь вали отсюда на все четыре стороны. Трис нечего ему сказать. Она сбегает вместе с Тобиасом под градом пуль. Приор знает, что Хэйес тоже стреляет в них. Она лишь пригибается, прикрывает голову руками и бежит, ощущая, что адреналин в крови придает ей сил. Она не знает, зачем Питер все это делает. Но в одном Трис Приор уверена совершенно точно — она больше никогда не сможет воспринимать Питера Хэйеса так, как раньше. Ублюдок вдруг перестал был таким скотом. Трис думала, что так не бывает. Она ошибалась. И теперь девушка это знает.